Republic - Общее место. Как горожанам вернуть себе площади
nopaywall
29 марта 2017 г. Пётр Иванов
Ремонт на Пушкинской лишит Москву одного из последних общественных пространств. Можно ли это исправить?
Участников акции «Он нам не Димон» 26 марта было так много, а полиция так старательно противодействовала их движению, что акция, заявленная как прогулка, превратилась в митинг у памятника Пушкину. Полиция действовала жестко – больше тысячи задержанных, десятки получивших телесные повреждения. Но городской администрации этого показалось мало, и на следующий день она объявила, что Пушкинская площадь закрывается для ремонта памятника Пушкину.
Разумеется, это не связано с тем, что памятник Пушкину пострадал от действий участников акции. Причина здесь в том, какую роль играет пространство в городе и его центральные места. Какая логика стоит за действиями власти, какие центральные места остались в Москве и как горожанам вернуть себе общественное пространство?
Рождение общественного
Чем качественно отличается город от любых других форм человеческого общежития? На этот вопрос много и подробно отвечали социологи конца XIX – начала XX века. Это место встречи незнакомых людей, где происходит различного рода обмен – культурный, экономический, любой. При этом, поскольку люди изначально незнакомы друг с другом, они вынуждены создавать правила взаимодействия нового качества, существенно отличающиеся от правил деревни, где все друг друга хорошо знают. Так появляется понятие общественного – общественной жизни, общественного пространства, общественного обсуждения. А в городах появляются центральные места, где горожане собираются для этого обсуждения. Ключевым качеством здесь является то, что горожане имеют равный доступ к этим местам и к этому обсуждению.
С течением истории представление о том, кто же может высказываться на городской агоре, менялось. Так, например, в древнегреческом полисе этим правом обладали все свободные граждане, но ими далеко не исчерпывалось население города. А в ХХI веке представление о допустимых участниках общественного обсуждения становится все шире. И акция 26 марта, кстати, хороший тому пример именно из-за дискуссии, насколько легитимно участие в акции несовершеннолетних.
Но чем больше становится город, тем сложнее себе представить, что весь он соберется на главной площади и примет то или иное решение о своей судьбе. И если маленький промышленный город в Англии XIX века мог собраться в коммьюнити-центре и обсудить волнующие вопросы общественной жизни, то огромный индустриальный Чикаго начала XX века позволить себе такого не мог. Роберт Парк, основатель Чикагской школы социологии, описывал выборы в городской совет Чикаго 1915 года. Жители смотрели в избирательные бюллетени и не понимали, кто все эти люди, выдвигающие свои кандидатуры, что за партии и движения они представляют. Это, конечно, ставило под вопрос осмысленность и легитимность самой процедуры выборов. Реакцией на это стало появление в Чикаго десятков различных институтов медиации – Лиги избирателей, районных отделений партий и политических боссов, просветительских движений. Так выстраивалась сложная городская иерархия пространств и уровней дискуссии об общественных процессах.
Это чем-то похоже на процессы, которые запустились у нас в России после протестов 2011–2012 годов. Но существенные отличия все-таки есть.
Площади для парадов
Чикагская история разворачивалась в культуре развитого капитализма, с прочно укорененным правом собственности и следующим за ним правом голоса. У постсоветских городов логика формирования была иной, и последствия этого продолжают сказываться и сейчас. В советском градостроительном процессе никогда не было горожан как активных участников. Несмотря на то что архитекторы-градостроители с энтузиазмом рисовали величественные центральные площади с обязательным памятником Ленину, эти пространства не имели функции общественных. Они были необходимы для проведения официозных первомайских демонстраций и торжественных митингов по случаю годовщины Великой Октябрьской революции, но ни в коем случае не для того, чтобы горожане могли осуществлять на них свободное волеизъявление. Сейчас такую градостроительную логику, доведенную до абсурда, можно наблюдать в новых китайских городах с нечеловечески огромными площадями, на которых особенно эффектно смотрятся тысячи солдат и десятки тысяч художественных гимнасток.
И здесь показателен опыт Москвы, когда на рубеже 80–90-х годов главной площадью страны стала отнюдь не Красная площадь, хотя СССР вкладывал множество усилий в то, чтобы сделать ее таковой, но соседняя Манежная, функционал которой в советское время был не очень артикулирован. Там устраивали выставки памятников и другие невнятные мероприятия – авторитарный режим не мог придумать этому месту назначение. Но люди, почувствовавшие ветер перемен, приносящий невиданное доселе «общественное», сразу распознали в Манежной площади место волеизъявления горожан.
Конспирологическая версия гласит, что именно поэтому при Юрии Лужкове площадь была изуродована подземным торговым центром, лестницами и фонтанами: дескать, городская администрация боялась, что практика массовых митингов и обсуждений прямо у стен Кремля закрепится. Сложно сказать, действительно ли Юрий Лужков оперировал такими абстракциями. Скорее он чувствовал важность этого пространства и, как мог, постарался его благоустроить. Но, не обладая нужными компетенциями для работы с таким сложным объектом, из самых лучших побуждений нанес ей серьезный урон. Тем не менее Манежная площадь сохранила силу притяжения центрального места в городе – именно туда отправились футбольные фанаты в 2010 году, именно туда пришли сторонники Навального на оглашение приговора в 2014 году, и именно эту площадь наиболее тщательно зачищали полицейские 26 марта.
Дух места
Одной из важнейших характеристик центрального места является то, что это место встреч, место, в котором пересекаются дороги, транспортные и пешеходные маршруты. Центральные места города невозможно назначить, как это пыталось делать советское планирование. Они формируются под действием множества различных процессов. И это не может уловить теперь уже собянинская урбанистика, бездумно унифицирующая городскую среду. Стилистическая унификация не справляется с этой задачей, не создает новых центров притяжения и не размывает сложившихся точек отсчета городской среды.
Если мы посмотрим на то, где в Москве происходят самые массовые акции, которые притягивают протестные движения, то мы увидим, что таких мест не так много – Манежная площадь, Чистопрудный бульвар, Пушкинская, Триумфальная, Болотная площади. Все эти центральные места хорошо видны на неравномерно районированной модели Москвы Александра Высоковского. Это и есть настоящие точки отсчета городской среды, места, в которых осуществляется общественное волеизъявление горожан.
Пока Эдуард Лимонов каждое 31-е число выходил на Триумфальную площадь – на Триумфальной площади шел бессрочный ремонт; когда было шествие на Болотную в мае 2012 года, беспорядки начались после того, как ОМОН блокировал доступ митингующих на площадь. Теперь, когда перекрыта ремонтом и Пушкинская площадь, остается Чистопрудный бульвар. Он неочевиден как центральное место, но именно там собрались горожане, недовольные результатами выборов в 2011 году, там родился лозунг «Это наш город!», и именно там обосновался лагерь «Оккупай Абай». То, что происходило там, было наиболее приближено к идеалу городского общественного пространства. Туда приходили люди самых различных взглядов вести политические дискуссии, горожане самоорганизовывались для обеспечения безопасности, раздачи еды, проведения лекций и игр, обмена опытом и переживаниями, формулирования своего представления об общественном благе. По сути, это была модель парламента, которого у нас нет, если не считать фейсбука, – пространства, пограничного между агорой и кухней советских диссидентов.
Борьба за пространство
Как показывает опыт Манежной площади, центральное место в городе можно травматически изменить, затруднив его функционирование. Так произошло с Триумфальной площадью, которая после реконструкции гораздо более пригодна для городской ярмарки, нежели для массового митинга. После 26 марта Пушкинскую площадь теперь тоже может ждать трансформация, которая затруднит проведение массовых акций. В этом плане власть демонстрирует чувствительность к центральным местам. Она понимает, где возможна встреча горожан и где ее ни в коем случае нельзя допускать.
В 2014 году мы с коллегами делали судебную экспертизу по иску Amnesty International к префектуре ЦАО. В иске организация оспаривала постоянное отклонение заявок на проведение пикетов и акций на Чистопрудном бульваре и Пушкинской площади (в качестве альтернативы префектура предлагала сквер Девичьего поля или площадь Яузских Ворот). Экспертиза подтверждала, что предлагаемые префектурой альтернативы имеют очень формальное и косвенное отношение к общественным пространствам, в отличие от мест, которые заявляла Amnesty International. По сути дела, исполнительная власть нарушала свою обязанность не препятствовать донесению общественно значимой информации. К сожалению, судья Симоновского суда Москвы не то что экспертизу, но и дело в целом рассматривать не очень хотела. Но этот сюжет наглядно иллюстрирует то, что исполнительная власть в городе очень хорошо понимает, где на самом деле центральные места в городе. И старается по возможности предупреждать их общественную активизацию.
В целом дефицит общественных пространств и противодействие властей обсуждениям, которые в этих пространствах могут происходить, – ключевая характеристика постсоветских городов. Если мы возьмем практически любую серию советских домов, то обнаружим, что в них нет места для проведения собраний жильцов. Если мы возьмем стандартный советский микрорайон, то не обнаружим там зданий для собраний жителей микрорайона. Владимир Вагин, проводящий программу экспериментального внедрения партисипаторного бюджетирования (гражданская инициатива и контроль при распределении местного бюджета. – Republic) в сельских поселениях, говорит, что первое, на что решали жители потратить выделенный им бюджет, – строительство общественного центра. В Перми территориальные общественные самоуправления также в первую очередь задумываются о том, чтобы построить здание, в котором можно свободно собираться. Государственные учреждения культуры и образования – школы, ДК, библиотеки – не подходят для этого. В них, пусть, может, и не всегда осязаемо, присутствует дух государственного контроля, обязаловки, иерархических отношений. А для демократического процесса необходим дух равенства, равных возможностей, равного доступа и свободной общественной дискуссии. В этом плане демократия, создающаяся на площадях и бульварах, – прообраз, мечта, идеал.
Опыт Чикаго начала XX века говорит нам, что этот идеал требует подкрепления через практики более локального, низового порядка. Через жилищное движение, городской активизм, активное участие жителей в выборах муниципальных депутатов этого года. Безусловно, пока власть обладает возможностью перекрыть ключевые общественные пространства города. Но это не значит, что она способна лишить горожан общественных пространств. Масштабирование повседневных демократических процедур с уровня дома на уровень микрорайона, района, округа рано или поздно позволит горожанам вернуть свои площади себе.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/nopaywall