Republic - «Неприятный запах в Москве – это верхушка айсберга большой проблемы»

https://t.me/res_publica

23 декабря 2017 г. Виктор Фещенко.

Профессор МГУ Виктория Битюкова – о экологической ситуации в столице и в России в целом.

В декабре москвичи несколько дней подряд чувствовали неприятный запах. Власти объявили, что источник запаха – Кучинский мусорный полигон, на котором идут работы по дегазации, и заверили, что ничего опасного в ситуации нет. Правда ли это, и как вообще влияет на здоровье воздух, которым мы дышим ежедневно, мы узнали у Виктории Битюковой, профессора кафедры экономической и социальной географии географического факультета МГУ.

– Сегодня Москву замело, и есть ощущение, что дышать стало легче. Это иллюзия?

– Нет, осадки – это значимый фактор для естественной очистки атмосферы. Есть природные условия, которые способствуют либо застаиванию воздуха, либо его очистке. К первым относится, например, отсутствие ветра, на которое грешили, когда в Москве почувствовали тот неприятный запах. Ко вторым – высокое положение в рельефе, значительные скорости ветра, правильное с точки зрения розы ветров расположение застройки по отношению к основным источникам загрязнения и осадки. Мелкий дождь очень хорошо очищает атмосферу. Поэтому у вас правильное впечатление. Тем более сейчас утро и автотранспорт – основной фактор загрязнения в Москве – еще не влияет в полную силу.

– Что вы имеете в виду под «высоким положением в рельефе»?

– Если город расположен на холмах, грядах это способствует продуванию территории. Есть обратная ситуация, например, известный географ-урбанист Георгий Лаппо сказал по этому поводу: «Уральские города сидят в межгорных долинах, как в гнездах». В центре этих межгорных долин обычно еще и градообразующее предприятие, работающее с петровских времен. Даже если там подует ветер, вне зависимости от направления загрязнение всегда будет выносить на жилые районы. Многие уральские города – например, Златоуст – при любом направлении ветра будут накапливать загрязнения.

– Это ⁠можно как-то исправить?

– Правильной ⁠планировкой. Промышленная зона должна располагаться правильно – с подветренной стороны с точки ⁠зрения господствующих ветров. Если рассечь город радиусами, появятся ⁠прямые ровные проспекты. Они способствуют проветриванию. Например, на Ленинском ⁠проспекте тот запах из Кучино (расположен к востоку от ⁠Москвы, в то время как Ленинский проспект идет от центра ⁠на юго-запад. – Republic) не чувствовался. Если сохранить зеленый каркас, ситуация будет еще лучше. Только это должен быть не один массив леса, как Лосиный остров, и больше ни одного деревца, а полноценный зеленый пояс, который клиньями бы входил в город. От планировки зависит и структура транспортной сети. Если она рациональна, будет меньше пробок, в которых автомобиль выбрасывает больше вредных веществ, чем при движении.

В Москве, к сожалению, сильно улучшить планировку невозможно. Если бы мы вдруг решили, что чистый воздух – это наша первостепенная задача, надо было бы полностью снести исторический центр, сделать поперечечно-перпендикулярную планировку и проложить широкие дороги и глубокие тоннели. Радиально-кольцевая планировка наименее благоприятна для характера движения и как следствие качества воздуха. Сейчас московские власти пытаются ограничить приток автомобилей в центр. То же самое делают и в других мегаполисах. Это вынужденная мера.

– То есть в том, что тот неприятный запах довольно долго держался, нет ничего удивительного. А что это все-таки было? Вы верите, что дело было всего лишь в перепаханной свалке в Кучино?

– Меня смущает, что запах дошел чуть ли не до центра города, но скорее верю. К сожалению, сказать точно нельзя. Да, станция замера концентрации загрязняющих веществ в Кучино показала превышение. Но проблема в том, что у нас всего 36 таких станций на всю Москву и область. Если бы сеть была более разветвленной, мы бы имели поле концентраций загрязняющих веществ с маленьким шагом и точно определяли происхождение запаха. В Лондоне такие станции расположены чуть ли не через каждые 500 метров. Можно в режиме онлайн следить, где зелененькое, где желтое, а где красное. Мосэкомониторинг подобные сведения дает несколько раз в день, но сейчас у него сайт в ремонте. На сайте Москомприроды есть только общая информация.

– А можно вообще доверять государственным источникам в этом вопросе?

– Я использую только государственные источники. Это данные Росстата по объемам выбросов, данные Росприроднадзора по отходам и выбросам автотранспорта и федеральные и региональные доклады. Мы занимаемся экологический ситуацией с 1980-х, мониторим всю статистику, обладаем большими объемами данных и длинными рядами. Объем выбросов не может измениться очень резко. 930 тысяч тонн выбросов от автотранспорта не могут перерасти в 30 тысяч тонн в следующем году. Когда вы смотрите на длинный ряд и колебания в нем имеют разумное объяснение, статистике начинаешь доверять. Росстат, по крайней мере, публикует методику, по которой работает.

Самая большая проблема со статистикой сейчас – это законодательный запрет публиковать данные по выбросам конкретных предприятий. В условиях изменения границ муниципальных образований ее очень важно иметь. Не очень понятно, почему она секретная.

– Но вам все равно удалось разобраться, чем Кучинский полигон травил москвичей?

– Меркаптаном. Он относится к четвертому классу опасности – от первого до четвертого это не опасно, а просто неприятно. Меркаптан наши станции даже особо не замеряют. Если это действительно был он, это не самый плохой сценарий, потому что полигоны обязательно надо рекультивировать. Хорошо, что в это вложили деньги. Тянуть дальше невозможно. Мы с вами говорим про воздух, но проблема отходов для наших городов несоизмеримо более значима.

– К ним мы еще вернемся. А что, разве московский воздух – это не орудие убийства?

– В начале 1990-х Москва входила в топ-20 городов по объемам выбросов от стационарных источников – ТЭС, [нефтеперерабатывающего завода] Капотни, промышленности. За эти 25 лет объем загрязнений сократился вшестеро. Сейчас Москва на 37–40 местах. Дело в деиндустриализации. Почти все промышленные предприятия закрыты. Промзоны реконструируются. Остались ТЭС, но они работают на газе и на хорошем оборудовании и не дают превышений предельно допустимой концентрации. Трубы выглядят пугающе, но на самом деле под трубой самое безопасное место. Когда источник высокий, вокруг него формируется теневая зона, где загрязнения нет.

Из сильно вредных предприятий в черте города остался только Московский нефтеперерабатывающий завод в Капотне. Но он проводит реконструкцию, сокращает выбросы. Сейчас имиджевые потери от него для «Газпромнефти», которой он принадлежит, больше экологических для города. Раньше это был главный источник загрязнения Москвы, но к началу 2000-х его выброс снизился втрое. А потом еще с 25 тысяч до 16 тысяч тонн в год – это относительно немного. Причем скорее он опасен для Люберец, которые находятся с наветренной стороны. Хотя кварталы, которые расположены поблизости, вряд ли со мной согласятся.

– Этот завод регулярно обвиняют в превышении предельно допустимой концентрации по выбросам сероводорода. Это опасно?

– В определенной степени. В советское время, когда промышленность не заморачивалась по поводу очистных сооружений, у нас были десятки городов, тот же Ярославль, где предельно допустимые концентрации превышались в 134 раза, что вредно для здоровья. Но на сегодня доказательных корреляций, что вот пошел запах – и ты заболел, не существует.

– То есть о выбросах промышленности москвичам можно не беспокоиться?

– Судите сами: все стационарные московские источники выбрасывают в год 60 тысяч тонн, а транспорт – 930 тысяч тонн. Главная российская пугалка – «Норильский Никель» – выбрасывает 1,8 млн тонн, то есть всего вдвое больше, чем московский транспорт. Хорошая новость в том, что эта цифра почти не растет и даже в последние годы колеблется: то чуть больше, то чуть меньше. Колебания означают борьбу двух тенденций. С одной стороны, растёт автопарк и увеличивается коэффициент выезда. С другой, меняется тип двигателей, общественный транспорт становится чище, перешли на топливный стандарт «Евро-5», сокращается доля грузовых автомобилей, запрещено производство неэтилированного бензина – его присадка тетраэтилсвинец была основным загрязняющим компонентом в выбросах транспорта. За последние 25 лет пробеговый выброс – сколько выбрасывает одна машина на километр движения – снизился в пять раз. Если бы не этот технологический фактор, в Москве объем выбросов уже был бы, как в Норильске, а мы бы ходили в масках и задыхались.

930 тысяч тонн – это все равно большая цифра. Мы можем улучшить движение транспорта, усилить общественный транспорт, пересадить всех на такси, но до конца [проблема] решена не будет. Экологические проблемы – то, чем мы платим за жизнь в 12-миллионном городе с его возможностями.

– А вообще качество московского воздух сильно отличается в разных районах? Где грязнее, на востоке?

– В начале 1990-х контрасты между районами были очень большими. Сильно выделялись центр из-за автотранспортного загрязнения и шума и восток из-за Капотни, еще действовавших промзон и ТЭС. Но сегодня различия стираются. Транспорт как основной источник загрязнения расползается по всему городу. Интенсивность движения не только в центре высокая. Во дворах парковки, где все греют машины. На востоке пятно Капотни все равно остается, но исчезли ареалы загрязнения от ТЭС, превышения предельно допустимой концентрации вокруг них нет. Восток по-прежнему чуть хуже еще и из-за структуры транспортного потока: там больше грузовиков.

– Электрический транспорт решит все проблемы с выбросами?

– Если 100% автомобилей в Москве будут с электродвигателями, выбросы сократятся до нуля. Правда, останется шум, а, по подсчетам австрийских ученых, он сокращает продолжительность жизни на восемь лет. Транспорт дает 44% всего валового выброса в России. Это 13 млн тонн, из них почти миллион в Москве. Если все перевести на электричество, качество воздуха резко улучшится.

Возникают опасения, что весь вред уйдет в зону ТЭС, которые будут вырабатывать электроэнергию. Но, во-первых, необязательно эту энергию вырабатывать именно на ТЭС. Появляются более чистые станции, в первую очередь в Европе. Но даже если это ТЭС, ее высокая труба размазывает выброс по большой территории на низкой концентрации.

– Выброс автотранспорта вообще сильно опасен?

– Он максимально приближен к человеку. Он выбрасывается на небольшой высоте и, разогретый, поднимается как раз до двух метров, до уровня нашего дыхания.

– Как от него защититься? Маску носить? Или какие-нибудь приборы для дома покупать?

– Говорят, есть фильтры, которые, затягивая воздух в квартиру, его очищают.

– Раз вы не в курсе и, очевидно, себе такой не ставили, это не must have для жителей мегаполиса?

– Экологическое сознание развивается постепенно. Раньше и фильтры для воды были диковинкой. Наверно, фильтры для воздуха тоже будут постепенно приобретать популярность. Москвичи всегда думали об экологических проблемах, даже в середине 1990-х. В опросах они ставили их на третье место после доходов и безопасности. Сегодня их часто ставят даже на первое место.

Мы проводили последний опрос два года назад в западных и восточных районах и выяснили, что люди смотрят на проблему рационально. В западных районах на первое место ставят транспорт, потому что не видят из окна заводов и труб. На востоке, где промзоны и что-то дымит, ставят на первое место промышленность. А в районах вроде Косино-Ухтомского на первом месте отходы, потому что у них мусоросжигательный завод из окна виден.

– Почему вы говорите, что проблема отходов стоит в России куда острее, чем проблема загрязненного воздуха?

– Неприятный запах от свалки – это верхушка айсберга большой проблемы. Если большинство экологических показателей либо сокращаются, либо имеют колебательную динамику, то объем бытовых отходов продолжает расти. Речь идет о миллиардах тонн. Ежегодно в России образуется 5,5 млрд тонн отходов. 100 млн – это бытовые несортированные отходы, которые просто складируются. Хорошо, если на полигонах – там должны быть гидроизоляция, система дегазации. Они должны быть прикрыты сверху, чтобы осадки не попадали в несортированный мусор, который опасен процессами гниения и брожения. Из-под свалки вытекает инфильтрат, который безумно загрязнен, в том числе тяжелыми металлами и канцерогенами. Они попадают в грунтовые воды, которые питают реки. Внутри тело свалки разогревается, начинает гореть, в воздух попадают диоксины – в высшей степени токсичные вещества канцерогенного характера. Они долгие годы не выводятся из человеческого организма. Проблема отходов чрезвычайно тяжелая для всего мира.

– Кому-то удается решать ее эффективно?

– Швейцария впереди планеты всей. Там с детства учат сортировать отходы дома и выбрасывать раздельно. Причем не так, как мы только пытаемся сегодня начать, поставив три ящика для металла, бумаги и стекла. У них разветвленная сеть сбора различных отходов – ящики для батареек, зеленого стекла, белого стекла, пищевого пластика, пластика от бытовой химии. Утром все выходят с разными пакетиками этого мусора, выбрасывают каждый в свой ящик, а последний ящик – для пакетика, в котором они принесли мусор. Если же вы хотите вывезти сразу много мусора, есть большие сортировочные пункты за городом. Складируете старые вещи, книги, бумагу и чувствуете себя приличным человеком, поучаствовавшим в экологоориентированном развитии страны.

Самое главное – если вы вдруг выбросили несортированный мусор, вас найдет экологическая полиция. Она вычислит вас по чекам из магазинов в вашем мусоре и выпишет гигантский штраф. И все равно этот комплекс мер не решает проблему полностью, потому что количество отходов увеличивается по мере роста нашего благосостояния.

– Мир должен учиться производить меньше отходов?

– Сейчас пытаются это делать, но проекты, в основном, имиджевые. Например, не выдавать в магазине большое количество пакетов. Нам об этом пока задумываться рано – мы слишком запустили проблему. Самое трудное – внедрить раздельный сбор мусора, причем не ящики поставить, а перевоспитать население, переломить психологию. Мы хотя бы начали рекультивировать свалки, вкладывать деньги в мусоросортировочные и перерабатывающие комплексы. На рынке появилось оборудование для этого. Но это только первые шаги. К сожалению, придется утилизировать не только образующиеся отходы, но и решать проблемы накопленных отходов.

– Представим, что чудесным образом все экологические проблемы в Москве решены. Как бы в таком случае улучшилось здоровье москвичей? На сколько лет они бы дольше жили?

– Ответить без спекуляции нельзя. Экологи вынуждены всех пугать, чтобы проблемы хоть как-то решались. Алармистские сценарии – обязательный закон жанра, как с курением. Человек понимает, что это плохо, но что делать, он же уже курит.

В последнее время есть позитивные тренды. Но все, что можно было сделать и улучшить быстро, мы уже сделали. Сейчас нужно делать дальнейшие шаги, более сложные и дорогие. Конечно, чтобы к этому подтолкнуть, хочется сказать: давайте вложим столько-то миллиардов – и здоровье населения резко улучшится. Но это будет неправдой. Пока демографические факторы, наш образ жизни, качество питания, возможности отдыха даже по всем оценкам ВОЗ имеют ключевое значение для заболеваемости населения. ВОЗ оценивает экологический фактор лишь в 20%.

Даже после Чернобыля официально доказанным последствием был только рак щитовидной железы. Но нужно принимать в расчет и повысившуюся выявляемость. Для жителей пострадавших районов постоянно проводили диспансеризации. Борис Ревич, один из крупнейших специалистов именно в области влияния экологии на здоровье, зафиксировал повышение смертности после аномальной жары 2010 года. Эта проблема отчасти экологическая. Жара – природный фактор. А вот пожары и смог – результат осушения торфяников в 1930-е.

– То есть прямых доказательств тому, что экологические проблемы непосредственно бьют по нашему здоровью, почти нет?

– Нет. Но уже и нет смысла их искать. Мне кажется, москвичи и так понимают, что качество окружающей среды надо улучшать. Мы должны жить так, чтобы было комфортно нам самим и чтобы не оставить детям большой круг из помоек, которые крепостной стеной окружат наш город.

– Если составлять рейтинг всемирных мегаполисов по экологическому состоянию, на каком месте будет Москва?

– Международные рейтинги построены на стандартах низкоуглеродной экономики. Они считают эмиссию CO2, парниковых газов, поделенную на единицу ВВП или что-то такое. Мы же пользуемся показателями выбросов. Эти статистические данные не очень сопоставимы. Поэтому во все международные рейтинги добавляется экспертное мнение, из-за которого оценки могут сильно отличаться. Например, компания Blacksmith Institute публикует рейтинги самых грязных городов. Недавно Москва поделила в нем 14 место со столицей Буркина-Фасо. Понятно, что такого быть не может. Просто на оценку сильно повлияло складирование отходов. Наша Москомприрода тоже сравнивает города по уровню концентрации веществ. Это тоже не очень правильно из-за разного количества станций. Но, по их данным, Москва примерно между Лондоном, Парижем, Прагой с одной стороны и Гонконгом и Пекином – с другой.

– Вы согласны с этой оценкой?

– Да, у Москвы промежуточная позиция между Западом и Востоком.

– Экологическое состояние влияет на экономику города или региона?

– Скорее наоборот – экономика влияет на экологию, но эта зависимость потихоньку уменьшается. Раньше только ускорялась экономика – росло и загрязнение. И наоборот. Это плохой сценарий. Хороший – неважно, растет экономика или нет, загрязнение все равно сокращается. Мы движемся к этому. Сейчас количество выбросов у нас больше зависит от структуры топливного баланса, длительности отопительного сезона в конкретном году, чем от роста экономики. Холоднее – больше выбросов. Теплее – меньше.

– Есть ли какие-то способы радикально улучшить экологию в отдельно взятом городе?

– Очень многое зависит от масштабов. Австралийский Брисбен считается идеальным постиндустриальным городом. Там действительно решены многие экологические проблемы: раздельный сбор, большие пространства, все на велосипедах и так далее. Но 12-миллионная Москва не Брисбен и не станет им в силу размеров и климата. Мы не можем пересадить всех на велосипеды, зажаты предыдущей планировочной структурой и историческими достопримечательностями.

– И что делать?

– Бороться с отходами и выбросами автотранспорта, хотя он их снижает и помимо нашей воли. Когда вы пересаживаетесь со старой «Лады» на новую иномарку, вы снижаете объем выбросов, хотя явно руководствуетесь не экологическими мотивами.

– Появились ли в последнее время какие-то прорывные технологии, которые помогут в решении экологических проблем?

– Технологии развиваются семимильными шагами. Новые мусоросжигающие заводы уже не такие пугающие. Раньше их главной проблемой были образующиеся при горении диоксины. Сегодня технологии позволяют минимизировать их выбросы. Технологий утилизации мусора гигантское количество. Его уже используют для производства электроэнергии и тепла. Развитый мир столкнулся с этой проблемой раньше, так что мы можем использовать накопленный опыт и не набивать шишки.

– Насколько наше государство озабочено экологическими проблемам?

– Озабочено. У нас был период, когда Министерство экологии вообще исчезло, а сейчас 2017 год был годом экологии. Проблемы на слуху, открытость экологической информации повышается. Экология становится обязательной частью стратегии всех регионов и муниципальных образований. Раньше важно было привлечь любое предприятие – и пусть оно загрязняет среду как хочет. Сейчас такого нет.

Судя по запланированным госпрограммам, структура выделяемых на экологию средств адекватна проблемам. На первом месте отходы. На втором – обновление очистных сооружений для воды. Другое дело, что есть проблемы сегодняшнего дня, а есть накопленные. И последние требуют гораздо больше средств. Но в целом к проблемам стали присматриваться внимательнее. На каждом предприятии теперь хотя бы эколог есть – в советские времена данные по экологии заполнял главный технолог.

– А насколько бизнес сейчас заинтересован в имплементации экологичных решений?

– У бизнеса для этого может быть два типа мотивации – страх перед штрафом или возможность занимать под меньший процент, если учитывается его социальная и экологическая ответственность. Когда в нулевые выросла нефтедобыча, Ханты-Мансийский округ обогнал Норильск по объему выбросов – 3 млн тонн выбросов в год. В 2013 году ввели повышенные штрафы за выбросы в результате сжигания попутного газа – и буквально мгновенно, за два года, стало утилизироваться вместо 7% попутных газов 86%.

– Раз уж мы заговорили про регионы, там ситуация схожа с Москвой? Где хуже всего?

– Нельзя сказать, что есть абсолютно грязные регионы. Везде есть относительно чистые и грязные территории. В целом в регионах европейской части загрязнение концентрируется в городах, а вокруг них чище. В нефтедобывающих регионах Западной Сибири относительно чистые города, а загрязнение смещено в зону добычи. В Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, где по-прежнему большая доля угля в топливном балансе, более холодный климат, более длинный отопительный сезон, города более загрязнены. На Урале по-прежнему высокая степень освоенности, большие городские агломерации, утяжеленная структура промышленности, поэтому в городах по-прежнему сложное тяжелое загрязнение. На юге России основные проблемы связаны с ростом аграрного сектора. Например, увеличилось внесение минеральных удобрений – это поддерживает плодородие, но, если их чуть неправильно внести, они могут вымываться в водоемы или насыщать грунтовые воды. По-прежнему большие потери объема забранной воды. Требуются вложения в новые технологии водопользования. И та же проблема отходов из-за роста численности населения и развития туризма. Там надо обязательно строить мусоросортиворочные комплексы.

– И последний вопрос. Мы постоянно говорим о снижении выбросов. А что происходит с вредными веществами, которые уже попали в атмосферу?

– Воздушное загрязнение рассеивается, хотя часть выпадает и оседает на поверхности. Почвы какое-то время концентрируют эти загрязнения, в дальнейшем вещества изменяют свой химический состав, мигрируют, оседают в водоемах. В городе выбросы автротранспорта тут же оседают на поверхности и ближайшим дождем смываются в ливневую канализацию. На ней должны стоять очистные сооружения, а ливневые стоки должны интенсивно очищаться, потому что иначе будут очень грязными. Почему, например, сильно очищают стоки снегоплавильных печей? Потому что на снеге оседает часть того, что не улетело. Московский снег очень грязный, имейте в виду.

Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica