Разговор с Михаилом Козыревым

Скажи, пожалуйста, какую роль в твоей жизни играло понятие «табу». Ты имел и до сих пор имеешь доступ к каналам взаимодействия с большим количеством людей, с большой аудиторией. Когда ты переживал успех «Максимума» и «Нашего Радио», менялось ли твое отношение к тому, что можно, что нельзя. Какие-то вещи, которые связаны с матом, с религией, с темами, так или иначе обыгрывающими секс - как ты для себя решал вопрос, правильно ли тебя поймет большое количество людей?  

Ты знаешь, я думаю, что не существует иного способа с этим иметь дела, кроме «метода тыка». Ты просто пробуешь и прислушиваешься к тому, что внутри тебя происходит. Слушаешь радио и понимаешь: вот так, наверное, было нельзя. Это я говорю, в первую очередь о диалогах. Но и с песнями так. Ты ставишь песню и слушаешь, как она воспринимается, ловишь какие-то отзывы, но, конечно, самое главное – это внутренне твое ощущение, которому нужно доверять. Хотя сомнений у меня было огромное количество. У меня их и сейчас очень много. Они всегда меня мучают. Я же и в книге описал «тринадцать провокаций». О некоторых из них я сейчас сожалею. Я думаю, что не надо было пробовать запускать песню группы «Чугунный Скороход» «Шамиль Басаев». Это было чересчур. Я думаю, что я бы еще больше задумался и поостерегся запускать «Маленькую лошадку» Найка Борзова. Да, представь себе. 

С годами ты все больше и больше думаешь о том, как не навредить. Я не думаю, что целое поколение подсело на кокаин благодаря «Маленькой лошадке», но при этом какая-то романтизация этого все равно присутствовала. С другой стороны, если подводить общие большие итоги, я могу сказать, что мне все-таки чувство меры не изменяло. Я помню просто адский срач с Димой Гройсманом по поводу того, стоит ли выпускать «Ленинград» на сцену «Нашествия». Дима был категорически против. У меня в ту пору не было детей, а у него была дочка подросткового возраста. И он говорит: «Я не могу себе представить, что моя дочка стоит там на поле и слушает: « А мне все похуй. Я сделан из мяса. Самое страшное, что может случиться, - стану пидарасом.». Я не хочу это слышать со сцены, потому что то, что произносится со сцены, априори становится разрешенным». А я его возвращал к золотой поре рок-н-ролла, я ему рассказывал про то, как Джим Моррисон отказался даже слово менять в песне “Baby, you can get much higher”. Мы с ним ругались до хрипоты. Вообще, когда ты подписал « Ленинград» на фестиваль, понятно, что дальше рассчитываешь только на судьбу и на чувство меры и такта у Сергея Владимировича Шнурова. 

А он, тебя, надо сказать, подставил во время эфира «Нашествия».

В студии, да. 

Я правильно понимаю, что он обещал не материться , но все-таки матерился и потом извинялся.

Да, он меня подставил. Абсолютно точно. Это был цыганский табор из пятнадцати человек, который в какой-то момент бухал просто в студии и в каждой переговорной. Мы сказали, что кто-то вызвал милицию, их директор зашел и сообщил им: «Ребята, едут менты». И никого не стало. Вообще. Я даже не знаю, как они выбегали из здания. Все исчезли. Менты были, но директор «Нашего Радио» Олег Иванов был интегрирован в эти структуры, так что они мило поговорили и всё, разъехались.  

Ты жалеешь сейчас, спустя годы, о том, что выпустил «Ленинград» на сцену?  

Нет, я считаю, что это было правильное решение . В этом гораздо больше было какого-то настоящего духа свободы, чем разрушения каких бы то ни было табу.  

Но ты задумывался над тем, что эти рамки, которые ты ставишь, это твои личные рамки. Появление в эфире группы «Гражданская Оборона» - вечная тема... Для большого количества людей было очевидно, что это должно было случиться. Но у тебя были личные рамки, которые ты не хотел переходить и, собственно, они не изменились. ГО стали ставить только после твоего ухода. 

Я часто задаю себе вопрос, что было бы, если б мы с Егором Летовым в какой-то момент лично пересеклись, и я сумел бы ему задать все те вопросы, которые у меня возникли к его песням. Мне важно было бы услышать, что он ответит. Это наверняка на что-то повлияло бы. Но не случилось. Я не принимал никакие косвенные промежуточные ответы и трактовки.

Решение о викторине относительно блокады Ленинграда на «Дожде», конечно, не твое, но скажи, в твоей системе координат, ты поддерживаешь такую форму? Правильно было запускать этот опрос? Если бы от тебя зависело, ты, может быть, как-то бы по-другому сформулировал?

Я считаю, что нельзя было это выдавать в виде опроса. Но сама по себе дискуссия - не аморальная, не безнравственная. Это дискуссия, к которой возвращались многие люди, включая ветеранов-писателей, Астафьева, например. Это его вопрос. Стратегически, может быть, было бы гораздо меньше жертв, если бы Красная Армия в данном случае отступила. Да, я согласен с тем, что история не знает гипотетики. И сейчас в общем, не имеет смысла этот вопрос задавать. Но при этом, я не вижу в вопросе ничего безнравственного и аморального. Это вопрос, который касается стратегии Красной Армии, стратегии Советской Армии, а не вопрос восхваления фашистов. Нужно было более внятно объяснить систему координат этой дискуссии. Но это никого уже не заботило после того, как был сделан скрин-шот. 

Правда заключается в том, что, конечно, к этому моменту решение о том, чтобы нас отключить от всех сетей, уже было принято. Сидел специальный отряд, который мониторил нас круглые сутки, который ждал, чтобы сделать нужный скрин-шот. Сначала был скрин-шот, когда мы рассказывали о какой-то террористической ситуации, и на экране была фотография подозреваемого террориста из Аль-Каиды. И этот скрин-шот тоже был закинут в сети с определенной целью, типа, «Дождь» рекламирует террористов. Хотя это был фрагмент новостей. Нам все стало известно потом. Это володинская бригада, которой было поручено нас мочить. Они ждали такого момента. В воскресенье была передача с опросом насчет блокады. В понедельник это легло в автомобиле на колени Путину. Во вторник было заседание с кабельными операторами, которым приказали нас отключить. Три дня. И неделю нас невозможно было нигде увидеть. Самая наша большая ошибка - это ошибка того модератора, который взял и сформулировал вопрос таким образом и «выкинул» его в социальные сети. В такой формулировке, действительно, нельзя было это делать. Это моя позиция. 

Твоя самая большая неудача. Что тебе не удалось сделать из того, что ты лелеял? Какая-то вещь, сравнимая с теми бесспорными удачами и революционными вещами, которые имеются у тебя в биографии. 

Конечно, мой самый главный эпический провал – это то, что я не победил Филиппа Киркорова, конечно. 

Ты сейчас говоришь в каком-то философском, общем смысле?

Да, конечно, условного Филиппа Киркорова… Я очень долго надеялся и питал иллюзии, что наступит дивный новый мир, в котором мы гораздо чаще на экране будем видеть Женю Федорова. И гораздо реже – Филиппа Киркорова. Но прошло двадцать пять лет. Филипп Киркоров – там, где он есть, и никогда оттуда не сойдет, а Женя Федоров – там, где он есть.

Я думаю, на самом деле, что коллективный Кирокоров уже побежден. Его победил Интернет. В тот момент, когда у людей появилось много каналов информации, появился большой выбор.

Я думаю, что ты все-таки сильно переоцениваешь потребление музыки через Интернет в нашей стране. 86 пресловутых процентов – это… Как бы нам с тобой выехать в город Чебаркуль и понять, кто и откуда там черпает информацию. В городе Чебаркуле все черпают информацию, в первую очередь, из первых двух федеральных каналов и с одного местного. Я хочу разъяснить. Я люблю разные жанры, но рок-н-ролл мне, конечно, ближе всего. Этот вот бунтарский дух разрушения, в первую очередь, разрушения лицемерия. Дух борьбы с распространяющейся, как плесень, пошлостью, которая отравляет моментально любого молодого человека, ступающего на стезю музыки. Дух борьбы со стяжательством, с желанием пробиться наверх любой ценой. Я с этим боролся всю жизнь, и в результате потерпел неудачу. Это потом уже я переключился на то, чтобы бороться с гораздо более важными вещами. По крайней мере, противостоять им. Я вынужден констатировать эту неудачу. Но в какой-то момент я переключился. Не стоит пытаться переменить весь мир. Надо просто пытаться переменить тот мир, который вокруг тебя. Надо собрать вокруг себя своих единомышленников, тех людей, с которыми тебе хорошо. Места, точки какие-то, в которых ты чувствуешь себя комфортно, и этим быть довольным. Авось, когда-нибудь этот круг расширится, и много людей почувствуют вкус к хорошей музыке, хорошему кино, хорошей литературе, хорошему телевидению. Но убиваться, прям, лбом об стену, особенно сейчас, когда у меня две прекрасных дочки, я уже не готов. Я вообще ловлю себя на том, что мне с годами становится очень неловко в больших компаниях. Стесняюсь. Формулировать свои планы глобально я вообще никогда не привык. Я привык констатировать достижения. Мой идеальный День Рождения – уйти далеко в море с двумя-тремя самыми близкими друзьями и рыбачить.  

Ты скучаешь по работе на радио? 

Да, особенно по живому радио. И, к сожалению, в связи со своей собственной репутацией, связанной с освещением протестных движений телеканалом «Дождь», я не вижу пока для себя никаких возможностей вернуться. Государственные станции или холдинги, в которых мои бывшие детища находятся, не предоставляют мне никакой возможности самореализации. Но, в общем, никогда не говори никогда. 

Есть ли что-нибудь в твоей профессиональной жизни, за что тебе стыдно? 

Нет. Я ни о чем не жалею. И мне ни за что не стыдно. Это вообще главный стержень, за который я держусь. Раньше на любом критическом повороте, в любой проблеме выбора для меня главным мерилом было - что скажут папа и мама? Сейчас это: «А смогу ли я рассказать об этом детям?». Вот тут у меня - твердое убеждение, что мне вообще ни за что не стыдно.