Рассказы

БИРЮЗОВЫЕ СТЕНЫ.

Я здесь. Я по-прежнему здесь. Как же я хочу выбраться отсюда, мне необходимо сбежать от этих бирюзовых стен и мчаться по лесу, который будет вырисоваться прямо передо мной, но почему-то я здесь, я по-прежнему здесь. 

Иногда я кричу, глядя на эти бирюзовые стены. Они омерзительны. Если долго всматриваться в них, то можно увидеть фиолетовый поток, стекающий с глаз бегущих звезд. На стенах также присутствуют и оранжевые чудища, похожие на эмбрионы, они гораздо дружелюбней, чем звезды: они приносят мне поесть, только благодаря им я еще жив. Еда эта, конечно, не выглядит съедобной, а больше похожа на какую-то грязевую массу, и пахнет ужасно, но выбирать не приходиться. Мне стыдно. 

Я не хочу больше оставаться здесь, мне нужно сбежать. До вершины пространства мне не добраться, снизу непроходимая, плотная тьма, а по бокам омерзительные бирюзовые стены и те, кто не смог сказать Я. 

Все вокруг похоже на бирюзовые стены. Я уже не могу...

Иногда ко мне приходит зеркальная девушка, она тоже омерзительна, как и бирюзовые стены, но вектор ее мерзости направлен в меня, а не в мое алхимическое Я. Это успокаивает. Она проходит сквозь стены, затем сквозь меня, садится, облокотившись на мою спину и начинает нашептывать узоры роз, переодически завывая, как сквозняк далекой, холодной деревни. Там меня никогда по-настоящему не было. 

Зеркальная девушка тоже здесь, но, в отличие от меня, не может молча сдерживать отвращение к омерзительным бирюзовым стен, и поэтому выплескивает свою защитную гармонию через созидательные ритуалы. Мы сидим с ней так очень долго. Точно не знаю, сколько; времени здесь нет, неба тоже не видно, но мне всегда казалось, что под шепотом зеркальной девушки время как бы возвращалось в это омерзительное место и покружившись вокруг, словно кокетничая, обволакивало нас в цилиндрический сосуд, в котором существовали только я и зеркальная девушка, такая чудесная в своем омерзение. 

Когда она все же уходила, время опять сбегало, и мне становилось очень тоскливо, моя сущность углублялось во внутрь и трансформировалась во что-то желтое и липкое, и чтобы изгнать эту липкую желтую массу, приходилось снова смотреть на омерзительные бирюзовые стены. 

Почему я еще здесь... Что-то лопнуло в голове.

Мне надо порвать границы этой страницы, этой негодной декорации. Я обязан отсюда сбежать! Что? Зачем? Разве мне это нужно? Я не совершу подобного искажения. Я — нет. Я — тот. 

Встав с тьмы, начинаю бить кулаками по бирюзовой стене. После такого искажения я не смогу вернуться в этот фрактал. Никогда. Наконец-то. Я не хочу быть здесь. Стена наконец разбилась, а за ней восседала на ледяном троне свобода, около которой плясала сиреневая радость в забавном платье из мха и золотистой ткани. Я медленно подошел к ледяному трону, но свобода и радость будто не замечали меня, но на их лицах четко можно было увидеть загадочную улыбка, милую и снисходительную улыбку. Это значило только одно — я не готов стать основоположником нового великого абсолюта. Они дали мне импульс, помогший мне сломать нужную бирюзовую стену, но это была всего лишь символичная шутка над теми, кто не смог сказать Я. Они живут ради них. Моя сущность была здесь ни при чем. Я развернулся и пошел назад. Омерзительная бирюзовая стена, которую я сломал, снова появилась, но теперь на ней ничего не было видно. Я сел на тьму и закрыл глаза. Чудища с едой больше никогда не появлялись, но по-прежнему приходила зеркальная девушка и насыщала меня своим шепотом. Я здесь навсегда.

ПЛАСТИНКА. 

Эссенция наполнилась, но поскольку больших форм я не способен воспроизвести, то поставлю ту пластинку, чтобы расширить уже имеющие. Пластинка постоянно просит меня о помощи, умоляет спасти от ее убогой формы. Но кто же спасет меня? Никто. Никто является братом убогой формы. Он мне поможет. Он спасет меня. Я всегда хотел служить ему, ради него я сломал себе палец, а на следующей день ударился со всей силой глазом об угол стола. Глаз превратился в изумрудное месиво. Какое смешное воспоминание, это мое воспоминание. Оно протяжно словно знак тайны. Оно является моей антиформой. Оно — некто. Никто и Некто должны быть вместе всегда. Это заложено самой идеей, самой жизнью, это чувствуется в частицах земляной воды, которую я собираю у себя в огороде после дождя. Только я в этом мире способен на любовь к Никто. Единственное, что тревожит меня, — это нелюбовь Никто к своей сестре — убогой форме. Скорее всего, она пошла не туда, куда он ей указывал, и поэтому, когда она вернулась, он отправил ее в мир схем. Сейчас, осознав себя антиформой, я испытываю страх к это лжи из серых камней и точек, но мне необходимо мифологизировать эту ложь для достижения нашего общего блага. Это мой путь во вне. 

Я прикоснулся к пластинке, на ощупь ее форма не убога, как думает она и ее брат, о нет, она чудесна. Я люблю ее так же, как и Никто, к сожелению, я обязан ответить на ее мольбы. 

Взяв пластинку в руки и кинув ее в горящую печь, я наблюдал, как она плавилась. Наступала метаморфоза. Огонь вспыхнул гигантской волной и закрутился вихрем, сжигая абсолютно все, кроме меня. Вдруг все прекратилось, от дома остался только пепел, который стал шипеть, пузыриться и собираться в нечто единое. На его месте появилась она — Катерина. Я посмотрел ей в глаза и сразу постиг завершение. Мигом метнувшись к обломкам сгоревшего кухонного шкафа, я начал искать огромный нож, которым я всегда резал рыбу далекой земли. Найдя его, воткнутым в черную доску, я вытащил его и побежал обратно к Катерине. Меня переполняли чувства. Закричав, глядя ей в глаза, я вонзил нож себе в горло. Все вокруг стало тягучим, шеей невозможно было повернуть. Но мне было хорошо, этой тягучестью была любовь. Я упал. В глазах было мутно, но свою сияющую кровь мне было видно, а это — главное. Я улыбался. Улыбка перешла в другое пространство и соединилась с сиянием крови, и появился Некто. Из него вылез Никто. Никто взял одной рукой ладонь Катерины, а другой ладонь Некто. Настало время завершающего синтеза. Они стали познавать друг друга, перевоплощаясь в одно целое сакральное начало — в Истину. Убогой формы теперь никогда не будет, будет только Истина, ослепляющая своим великолепием все живое и неживое. 

СПИЧРАЙТЕР.

 Спичрайтер любил целовать свою маму перед сном. Это было самый прекрасный и завораживающий момент всего дня. Это было его награда. Для него это было целым ритуалом, благодаря которому он мог спокойно отправляться в мир грез. Одним дождливым вечером мама врайтера не смогла вернуться домой, и он, не выдержав, что его привычный порядок дня разрушен, умер. Через мгновение он оказался в лодке с красивым мужчиной в блестящей красной мантии. Это был Харон. Харон не смог оставаться равнодушным, увидев грустное лицо мальчика, и спросил: 

— Почему ты такой грустный? 

— Я грустный, потому что не смог поцеловать свою маму перед смертью — сказал Спичрайтер и заплакал. 

У Харона тоже полились слезы, только они были не блестящими, как у прелестного мальчика, а черными и вязкими, так не идущие его красивому лицу. Выплакавшись, он решил помочь маленькому Спичрайтеру осуществить его последнее желание, хоть и понимал, что после этого последует неминуемое наказание. Харон снял свою красную мантию и прыгнул в реку стикс, через пару секунд он вернулся, но уже не таким красивым, как раньше, а дряхлым и разлагающимся стариком. Одев свою красную мантию, Харон протянул свою уродливую руку Спичрайтеру, в которой он держал светящийся комочек, и сказал: 

— Раскрой его, и оттуда появится та, которую ты любишь больше всего. 

Прелестный мальчик послушался, раскрыл комочек, и из него появилась его мама, все такая же прекрасная, как и раньше. Спичрайтер опять заплкал, ему было горестно осознавать, что он видит свою любимую маму в последний раз. 

Мама с нежной улыбкой смотрела на него, и, понимания, что ее милый сын не может сделать первый шаг, подошла к нему и поцеловала в губы. Спичрайтеру казалось, что поцелуй длился вечность, вся жизнь пронеслась сплошным текстом перед глазами, и только он захотел отодвинуть маму, чтобы сказать ей "спасибо", он почувстовал, как она, не разрывая поцелуй, наклоняет себя и его в сторону реки. Они упали в реку, но их губы по-прежнему были слиты в поцелуе. В те микросекунды, когда стикс еще не разъел его мозг, он осознал, что его мама — самая прекрасная женщина на свете. А потом просто уснул.