Рассказ

Раньше, когда люди любили, бог дарил им крылья. Кому-то большие, кому-то поменьше.

Какие-то крылья могли летать всю жизнь, какие-то почти никуда не годились — разные бывали.

И вот в одной деревне жили девушка и парень.

У девушки была толстая коса, белые-белые волосы. И глаза: яркие, большие.

Парень тоже был красивый, высокий, весёлый.

Полюбили они друг друга и полетели. Над деревней летали, над миром летали. Ночью и днём. Вся деревня ими любовалась. Но у парня крылья быстро пропали. Не стало. А у девушки остались: огромные, сильные, серебристые. Сверкают на солнце, даже ночью его отражают. И каждый день только становятся больше и сильнее.

Не нашла себе девушка места на земле, улетела на небо и стала луной. Смотрит сверху на свою деревню, грустит о том парне, а крылья всё держат и держат её в небе.

И ведь он умер уже. Возможно, он прожил счастливую жизнь, родил детей, воспитал внуков и даже увидел правнуков. Но всё, что осталось от него сейчас — это могила где-то на окраине той деревни. Возможно, кто-то иногда приносит туда цветы, и это всё.

А она всё там. Видевшая его свадьбу, его детей и его смерть. Его счастье. Его горе.

— Привет.

— Мы знакомы?

— Да, но ты, была очень пьяна.

— Господи, извини.

Ничего не происходило. Мы болтали, встречались, ходили в кино (глупейший вид свиданий — ни посмотреть друг на друга, ни поговорить, впрочем, какая разница). В наши сильно за 30 это казалось странным.

А что, собственно, должно произойти? Секс?

Любой секс — это трёхактовая пьеса: до, собственно и после. Бывает такое, что вся соль во втором акте, остальное только аксессуары, которыми можно пренебречь без потери смысла; бывает и такое, что ничего лучше первого акта и нет, да и не надо; и всё же в глубине души у меня всегда таилась мечта о том, что случится однажды такое, что только в третьем акте-то я и познаю, почему вокруг всего этого такая шумиха. Поэтому я всегда так жду физической близости, и даже более: её окончания. Ну, может быть, теперь?

— У тебя дома так хорошо пахнет.

— Это мой ароматизатор для дома, ты знаешь, я тоже от него в восторге.

Однажды это всё же произошло.

В тёмной спальне его всегда прохладной квартиры мне было не до мыслей и не до осознаний. Каждое его прикосновение вызывало взрыв где-то внутри, который откликался болезненным удовольствием и счастьем во всех частях тела одновременно.

Много дней спустя, когда я снова научилась думать, я что-то, кажется, поняла про ритуальные танцы вокруг любви и её социокультурного значения. Диафрагма моего восприятия мира была максимально открыта. В фокусе были только наши точки касаний: словами, кусочками кожи, случайными совпадениями в интересах и биографиях, всё остальное безнадёжно размылось и ушло далеко на задний план.

Слишком хорошо. Слишком хорошо. Слишком хорошо.

— Ты знаешь, что эндорфины — это эндогенные опиаты, их название, собственно, происходит от «эндогенных морфинов».

— Так?

— Всё.

— И что мне теперь делать с этой информацией?

Утром, пока он готовил завтрак, я подошла к окну тёмной спальни, чтобы посмотреть на серый город, и увидеть его вот этими, настоящими, счастливыми глазами. Хотела увидеть ту, другую, предыдущую себя. Сравнить с настоящей собой и ещё раз осознать своё счастье. Как бы оглянуть себя, красивую, пробегая мимо витрины. Рядом с кроватью лежала тонкая золотая цепочка. Браслет.

— Это чей?

— Не твой.

— Я понимаю. И когда ты планировал сказать, что здесь бывает кто-то, кроме меня?

— Как только ты бы спросила.

Я летела с тысячного этажа спиной вниз, у меня не было никаких шансов на спасение, а это падение было таким страшным, и таким длинным, что вызывало боль ещё до того, как я коснулась земли: бесконечные секунды боли.

— В этом «я ничего не обещал» нечем гордиться. Не надо много воли, чтобы ничего не обещать.

— Моногамные отношения — это не для меня, я пробовал, ничего хорошего. Правда, ну нам же и так хорошо.

— У меня совсем нет шансов, ни одного? Ты никогда не полюбишь меня?

— У нас там «Вечное сияние чистого разума» на вечер отложено.

Происходящее на экране совсем потеряло какое-либо значение. Моя кожа чувствовала его кожу, моё сердце колотилось как подстреленный зверь, по лицу текли слёзы, и я впитывала всей поверхностью тела новый мир, где такое бывает. Всё это бывает.

Ночью мне снилась луна. На моей луне густо росли серебристо-белые цветы. Целые поля невероятных, огромных, сказочных цветов, шелестящих и переливающихся под дуновениями ветра (говорят, на луне нет ветра, но там, говорят, и цветов нет), затейливо отражающих косые солнечные лучи. Они пахли чем-то сладким, одновременно очень знакомым и вызывающим ощущение невероятной теплоты и радости.

Утром я поняла, что это его аромат для дома.

— Привет.

— Мы знакомы?

— Нет, но мне о тебе рассказывали.

— Они врали.

Я знала, что рано или поздно это произойдёт. Я видела, как его взгляд замирал на моей улыбке и только через долгие секунды мог следовать дальше. Это было слишком приятно. Отсутствие ожидания и зависимости заставляли меня чувствовать себя богиней, которой несут свои сердца в жертву. Будто прошлая попытка — просто случайно произошедшая со мной ошибка и вообще что-то не настоящее, о чём можно забыть и даже не упоминать в автобиографии.

— Представляешь, Андриян Николаев был женат на Валентине Терешковой.

— Кто такой Андриян Николаев?

— Это третий советский космонавт.

— В первый раз слышу это имя.

— У меня в детстве была о нём книжка «Мальчик из Шоршел». Впрочем, я из неё помню только легенду о девушке, которую колдуны оставили на луне с коромыслом на спине.

Его прикосновения чувствовались только кожей. Удивительно, как прикосновения человека к человеку могут оставаться только на поверхности.

— Я не хочу заделывать балкон стеклопакетами. Хочу поставить туда стол, два стула и завтракать на балконе.

— Там очень холодно.

— Только полгода. А какой смысл превращать балкон в кладовку с окнами, хранить там хлам и сушить бельё?

— А где сушить бельё и хранить хлам?

— Хлам вообще не нужно хранить.

— Закрой, пожалуйста, балкон. Холодно.

Глядя на него, я пальпировала свои ощущения, пытаясь найти там любовь. Или назвать как-то то, что испытываю. Не находила ничего инородного, кроме, собственно, понимания окружающей температуры, вкуса еды и прочего бытового. Знакомый профиль. Родинки, которые я знаю наизусть, смешной сосредоточенный взгляд. Я видела, понимала, чувствовала, как он хочет прикасаться ко мне, как ему приятны и нужны прикосновения.

— Понимаешь. Наши отношения нельзя назвать серьёзными.

— Зато этот разговор, кажется, можно.

— У нас нет будущего.

— Нас обоих устраивает настоящее.

— С кем-то другим тебе могло бы быть лучше.

— Ты точно обо мне сейчас беспокоишься?

— Как будто сам не испытал, как режет сталь.

— Что?

— Цитирую внезапное, как обычно. Пойдём есть.

Я не любила посуду, которая досталась мне вместе с этой квартирой (и так и не нашла сил? денег? времени? для того, чтобы её поменять). Уже несколько лет я прожила тут, несколько раз в день смотря на эти тарелки и немного раздражаясь на них некрасивость и на собственную лень. После ужина я собрала посуду и, не донеся её до раковины, бросила на пол, села рядом и попыталась заплакать, но не смогла.

— Это, кстати, были последние тарелки.

— Значит, самое время купить новые.

— Самое время купить новые было два года назад.

В нём меня восхищала привычка ставить перед собой задачи и решать их молча. Внезапно он брал в руки пульт, шёл с ним в прихожую, возвращался и выбирал фильм. Он просто заметил, что в пульте садятся батарейки, купил их, принёс и поменял. Не сказав ни слова.

В детстве я обожала ритуалы перед сном. В их незыблемости был умиротворяющий порядок. Фундамент мироустройства был достаточно крепок для того, чтобы перед сном можно было мечтать. «Одинокие спят одетыми, а бывает и неумытыми». А мечтать всё равно не о чем.

Я просто упала в кровать, уставшая после ежедневной битвы с самой собой, он обнял меня, и в полусне улыбнулся своей особенной тёплой улыбкой.

Мне снилось деревенское кладбище поздней осенью. Холодная влажная земля, ещё не прикрытая снегом, голые деревья, кривые изгороди и валяющиеся кое-где белёсые, выцветшие за лето искусственные цветы. Постоянно дул ветер.

Утром я поняла, что просто не закрыла балкон.