РАСКОЛЬНИКОВ
http://xn--80aaaahbv0afod0aeafnrkaliscc1t.xn--p1ai/ru/teatr/pesyi/raskolnikov.cheПравославный Драматический ТЕАТР «СТРАННИК»
ПЬЕСА
сценическая версия Владимира Уварова
по роману Ф.М. Достоевского
«ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
Санкт-Петербург
2007г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАСКОЛЬНИКОВ (один). Я это должен был знать... И как смел я, зная себя, предчувствуя себя, брать топор и кровавиться. Я обязан был заранее знать... Э! да ведь я же заранее и знал!.. (Пауза.) Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и тему же, по смерти, ставят кумиры, - а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза! (С усмешкой.) Наполеон, пирамиды, Ватерлоо - и тощая гаденькая регистраторша, процентщица... Где же им всем переварить!.. Эстетика помешает: полезет ли, дескать, Наполеон под кровать к старушонке! Эх, дрянь!.. (Лихорадочно.) Старушонка вздор!.. Старуха, пожалуй, что и ошибка, не в ней дело! Старуха была только болезнь... я переступить поскорее хотел... я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а того не сумел, оказывается... Принцип? (С усмешкой.) И за что это социалистов бранят? Трудолюбивый народ и торговый; "общим счастьем" занимаются... Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться "всеобщего счастья". Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить. Что ж? Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании "всеобщего счастья". " Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастье и оттого ощущаю спокойствие сердца". Ха-ха! Зачем же вы меня-то пропустили? Я ведь всего однажды живу , я ведь тоже хочу... Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего!.. Да, я действительно вошь, и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; во-вторых, потому, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею ввиду великолепную и приятную цель, - ха-ха! Потому, потому я окончательная вошь, потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал , что скажу себе это уже после того, как убью! Да разве с этаким ужасом что-нибудь может сравниться! О, пошлость! о, подлость!.. О, как я понимаю "пророка", с саблей, на коне: велит аллах, и повинуйся "дрожащая" тварь! Прав, прав "пророк", когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и - не желай, потому - не твое это дело!.. О, как я ненавижу теперь старушонку! Кажется бы, другой раз убил, если б очнулась! (Пауза.) Мать, сестра, как я любил их! Отчего теперь я их ненавижу? (Небольшая пауза) Бедная Лизавета! Зачем она тут подвернулась!.. Лизавета! Соня! Бедные, кроткие, с глазами кроткими... Милые!.. Зачем они не плачут? Зачем они не стонут?.. Они все отдают... глядят кротко и тихо... Соня, Соня!.. Тихая Соня!..
Комната Сони.
СОНЯ (тревожно). Кто тут?
РАСКОЛЬНИКОВ. Это я... к вам...
СОНЯ. Это вы! Господи!
РАСКОЛЬНИКОВ. Куда к вам? сюда? Я поздно... Хм... Я... к вам в последний раз пришел... Может быть, не увижу вас больше...
СОНЯ. Вы... уезжаете?
РАСКОЛЬНИКОВ. Не знаю... все завтра... Не в том дело: я пришел одно слово сказать... Что ж вы стоите? Сядьте... Какая вы худенькая! Вон какая у вас рука. Совсем прозрачная. Пальцы, как у мертвой.
СОНЯ. Я и всегда такая была.
РАСКОЛЬНИКОВ. Когда и дома жили?
СОНЯ. Да.
РАСКОЛЬНИКОВ. Мрачная комната... Должно быть, здесь сыро зимой? Я бы в вашей комнате по ночам боялся. Потолки очень низкие... На сарай походит...
СОНЯ. Хозяева очень хорошие, очень ласковые... И вся мебель, и все... все хозяйское. Они очень добрые.
РАСКОЛЬНИКОВ. Это косноязычные-то?
СОНЯ. Да-с... Он заикается и хром тоже. И жена тоже... Не то что заикается, а как будто не все выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый человек. А детей семь человек... и только старший заикается, а другие просто больные... а не заикаются... А вы откуда про них знаете?
РАСКОЛЬНИКОВ. Мне ваш отец все тогда рассказал. Он мне все про вас рассказал... И про то, как вы в шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и про то, как Катерина Ивановна, мачеха ваша, у вашей постели на коленях стояла... Все рассказал... Я никогда раньше не входил в распивочные, а тут вдруг зашел…
Распивочная.
МУЖИЧОК (пьяненький, поет). Целый год жену ласкал,
Цел-лый год жену ласкал...
По Подъяческой пошел,
Свою прежнюю нашел...
Мужичок, хрюкнув, засыпает.
Нетвердыми шагами входит Мармеладов.
МАРМЕЛАДОВ (в изрядном подпитии). А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Мармеладов - такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
РАСКОЛЬНИКОВ. Нет, учусь...
МАРМЕЛАДОВ. Студент, стало быть!.. Так я и думал! А позвольте... я к вам... Милостивый государь, бедность не порок, это истина. Но нищета, милостивый государь, нищета - порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. И отсюда питейное!
МУЖИЧОК (вдруг проснувшись, пьяным голосом). А для ча не работаешь, для ча не служите, коли чиновник?
МАРМЕЛАДОВ. Для чего не служу, милостивый государь?.. Для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь? Разве я не страдаю? Позвольте, молодой человек, случалось вам испрашивать денег взаймы безнадежно?
РАСКОЛЬНИКОВ. Случалось... То есть как безнадежно?
МАРМЕЛАДОВ. То есть безнадежно вполне-с, заранее зная, что из сего ничего не выйдет. Вот вы знаете, например, заранее и досконально, что сей человек, сей благонамереннейший гражданин, ни за что вам денег не даст, ибо зачем, спрошу я, он даст? Ведь он знает же, что я не отдам. Из сострадания? Но в наше время сострадание даже наукой воспрещено и что так уже делается в Англии, где политическая экономия. Зачем же, спрошу я, он даст? И вот, зная вперед, что не даст, вы все-таки отправляетесь в путь и...
РАСКОЛЬНИКОВ. Для чего же ходить?
МАРМЕЛАДОВ. А коли не к кому, коли идти больше некуда! Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. (Пауза.) Ну-с, я пусть свинья, а Катерина Ивановна, супруга моя, - особа образованная и урожденная штаб-офицерская дочь… Она и сердца высокого, и чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. А я прирожденный скот!
МУЖИЧОК (с усмешкой). Еще бы!
МАРМЕЛАДОВ (решительно). Такова уж черта моя! Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже косыночку ее из козьего пуха пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою. А живем мы холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кровью кашлять пошла. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи, скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте сызмальства привыкла. Знайте же, что супруга моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась. Вышла замуж за первого мужа, за офицера пехотного, по любви, и с ним бежала из дому родительского. Мужа любила чрезмерно, но в картишки пустился, под суд попал, с тем и помер. И осталась она после него с тремя малолетними детьми в уезде далеком, где и я тогда находился, и осталась в нищете безнадежной. Родные же все отказались. Да и горда была, чересчур горда... И тогда-то, милостивый государь, тогда я, тоже вдовец, и от первой жены четырнадцатилетнюю дочь имея, руку свою предложил. Можете судить до какой степени ее бедствия доходили, что она, образованная и воспитанная и фамилии известной, за меня согласилась пойти! Но пошла! Плача и рыдая и руки ломая - пошла! Ибо некуда было идти… И целый год я обязанность свою исполнял благочестиво и свято и не касался сего... ( Стучит ногтем по графину.) А тут места по изменению в штатах лишился… И тогда прикоснулся!.. Полтора года уже будет назад, как очутились мы, наконец, после многочисленных бедствий, в сей великолепной столице. И здесь я место достал... Достал и опять потерял. Понимаете-с? Тут уже по собственной вине потерял, ибо черта моя наступила... Проживаем же теперь в угле, а чем живем и чем платим, не ведаю. Гм... да... А тем временем возросла и дочка моя от первого брака… Воспитания, как и представить можете, Соня не получила. Теперь же обращусь к вам, милостивый государь мой, с вопросом приватным: много ли может, по-вашему, бедная, но честная девица честным трудом заработать?.. Пятнадцать копеек в день, сударь, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и то рук не покладая работавши! А тут ребятишки голодные... А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит: "Живешь дескать , ты , дармоедка, у нас, ешь и пьешь", а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки не видят! Лежал я тогда... ну, да уж что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня: "Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на такое дело пойти?" "А что ж,- отвечает Катерина Ивановна, в пересмешку, - чего беречь? Эко сокровище!" Но не вините, не вините, милостивый государь, не вините! Не в здравом рассудке сие сказано было, а при взволнованных чувствах, в болезни и при плаче детей не евших, да и сказано более ради оскорбления, а не в точном смысле... И вижу я, эдак часу в шестом, Сонечка встала, надела платочек и с квартиры отправилась, а в девятом часу и назад обратно пришла. Пришла, и прямо к Катерине Ивановне, и на стол перед ней тридцать целковых молча выложила. Ни словечка при этом не вымолвила, а взяла только большой драдедамовый платок, накрыла им совсем голову и легла на кровать, лицом к стенке, только плечики да тело вздрагивают... А я, как и давеча, в том же виде лежал-с... И видел я тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, так же ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись... обе... обе... да-с... а я... лежал пьяненькой-с. (Выпив и крякнув.) С тех пор, государь мой, по донесению неблагонамеренных лиц, дочь моя, Софья Семеновна, желтый билет принуждена была получить, и уж вместе с нами по случаю сему не могла оставаться. И заходит к нам Сонечка теперь более в сумерки и средства посильные доставляет... Живет же на квартире у портного, квартиру у них снимает, а портной хром и косноязычен, и все многочисленнейшее семейство его тоже косноязычное. Встал я тогда поутру-с, одел лохмотья мои, воздел руки к небу и отправился к его превосходительству Ивану Афанасьевичу. Его превосходительство Ивана Афанасьевича изволите знать?.. Нет? Ну, так Божия человека не знаете! Даже прослезились, изволив все выслушать. "Ну, говорит, Мармеладов, раз уж ты обманул мои ожидания... Беру тебя еще раз на свою ответственность, помни, дескать, и ступай!" Облобызал я прах ног его, воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, Господи, что тогда было… (В сильном волнении.) Было же это, сударь мой, назад пять недель. Да... Только что узнали они обе, Катерина Ивановна и Сонечка, Господи, точно я в Царствие Божие переселился. Бывало, лежи, как скот, только брань! А ныне: на цыпочках ходят, детей унимают: "Семен Захарыч на службе устал, отдыхает, тш!" Кофеем меня перед службой поят, сливки кипятят! И откуда они сколотились мне на обмундировку приличную не понимаю? Сапоги, манишки, вицмундир, все в превосходнейшем виде-с. Сонечка, голубка моя, только деньгами способствовала. Когда же, шесть дней назад я первое жалование мое - двадцать три рубля сорок копеек - сполна принес, Катерина Ивановна малявочкой меня назвала: "Малявочка, говорит, ты эдакая!" И наедине-с, понимаете ли? Ну, уж что, кажется, во мне за краса и какой я супруг? Нет, ущипнула за щеку. "Малявочка ты эдакая!" - говорит. (Голос Мармеладова дрогнул.) Ну-с, государь ты мой, а на другой же день, (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалования, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня! Пятый день из дома, и там меня ищут, и службе конец, и вицмундир в распивочной лежит, взамен чего и получил сие одеяние... и всему конец!
Пауза.
(С напускным лукавством и выделанным нахальством, со смехом.) А сегодня у Сони был, на похмелье ходил просить! Хе, хе, хе!
МУЖИЧОК (с гоготом). Неужели дала?
МАРМЕЛАДОВ. Вот этот самый полуштоф-с на ее деньги и куплен. Тридцать копеек вынесла, своими руками, последние, все, что было, сам видел... Ничего не сказала, только молча на меня посмотрела... Так не на земле, а там... о людях тоскуют, плачут, а не укоряют! Ну, жаль вам теперь меня, сударь, аль нет? Хе, хе, хе, хе!
МУЖИЧОК (со смехом). Да чего тебя жалеть-то?
МАРМЕЛАДОВ (с воплем и в решительном вдохновении). Жалеть! зачем меня жалеть! Зачем жалеть, говоришь ты? Да! меня жалеть не за что! Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его! И тогда я сам к тебе пойду на пропятие, ибо не веселия жажду, а скорби и слез!.. Думаешь ли ты, продавец, что этот полуштоф твой мне в сласть пошел? Скорби, скорби искал я на дне его, скорби и слез, и вкусил и обрел; а пожалеет нас Тот, Кто всех пожалел и Кто всех и вся понимал, Он Единый, Он и судия. Приидет в тот день и спросит: "А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?" И скажет: "Прииди! Я уже простил тебя раз... Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много... " И простит мою Соню, простит... Я это давеча, как у ней был, в моем сердце почувствовал!.. И всех рассудит и простит, и злых, и премудрых, и смирных... И когда кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: "Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите скоромники!" И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: "Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!" И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: "Господи! за что сих приемлиши!" И скажет: "Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего..." И прострет к нам руце свои, и мы припадем ... и заплачем... и все поймем! Тогда все поймем!.. (Уходя.) И все поймут... и Катерина Ивановна... и она поймет... Господи, да приидет Царствие Твое!!!
Мармеладов уходит.
Протрезвевший мужичок, проводив взглядом Мармеладова и всхлипнув, расправляет меха на гармонике и удаляется.
Комната Сони.
РАСКОЛЬНИКОВ. Да... Мне ваш отец все тогда про вас рассказал ...
СОНЯ (шепотом). Я его точно сегодня видела...
РАСКОЛЬНИКОВ. Кого?
СОНЯ. Отца. Я по улице шла... а он будто впереди идет. И точно как будто он... как живой...
РАСКОЛЬНИКОВ. Как у вас все устроилось? Не беспокоили вас?.. например, от полиции.
СОНЯ. Нет-с, все прошло... Ведь уж слишком видно, отчего смерть была...
РАСКОЛЬНИКОВ. Да, все видели, что его коляска раздавила... пьяного...
СОНЯ (как бы не слыша его). Не беспокоили... Только вот жильцы сердятся.
РАСКОЛЬНИКОВ. Отчего?
СОНЯ. Что тело долго стоит... ведь теперь жарко, дух... так что сегодня, к вечерне, на кладбище перенесут, до завтра, в часовню. Катерина Ивановна сперва не хотела, а теперь и сама видит, что нельзя...
РАСКОЛЬНИКОВ. Так сегодня?
СОНЯ. Она просит вас сделать нам честь на отпевании в церкви быть завтра, а потом уж к ней прибыть, на поминки.
РАСКОЛЬНИКОВ. Она поминки устраивает?
СОНЯ. Да-с, закуску; она вас велела благодарить, что вы вчера помогли нам... без вас совсем бы нечем похоронить.
РАСКОЛЬНИКОВ. Неужели Катерина Ивановна могла обойтись такими малыми средствами, даже еще и закуску намерена?..
СОНЯ. Гроб ведь простой будет-с... и все будет просто, так что недорого... мы давеча с Катериной Ивановной все рассчитали, так что и останется, чтобы помянуть... а Катерине Ивановне очень хочется, чтобы так было. Ведь нельзя же-с... ей утешение... она такая, ведь вы знаете...
РАСКОЛЬНИКОВ. (Про себя.) Вот она... сидит передо мной... наяву... Смотрю на нее и понять не могу: как она так долго может оставаться в таком положении и не сойти с ума, если уж не в силах броситься в воду? Что же поддерживает ее? Не разврат же? Весь этот позор, очевидно, коснулся ее только механически; настоящий разврат еще не проник в ее сердце... (Обращаясь к Соне.) Катерина Ивановна ведь чуть не била вас, у отца-то?
СОНЯ (с каким-то даже испугом). Ах, нет, что вы, что вы это, нет!
РАСКОЛЬНИКОВ. Так вы ее любите?
СОНЯ (жалобно и со страданием). Ее? Да ка-а-ак же! Ах! вы ее... Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребенок... Ведь у ней ум совсем как помешан... от горя. А какая она умная была... какая великодушная... какая добрая! Вы ничего, ничего не знаете... ах! (Небольшая пауза.) Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну, так что ж? Вы ничего. ничего не знаете... Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная... Она справедливости ищет... Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует... И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается... Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
РАСКОЛЬНИКОВ. А с вами что будет? (Небольшая пауза.) Они ведь на вас остались. Оно, правда, и прежде все было на вас, и покойник на похмелье к вам же ходил просить. Ну, а теперь вот что будет?
СОНЯ (грустно). Не знаю.
РАСКОЛЬНИКОВ. Они там останутся?
СОНЯ. Не знаю, они на той квартире должны; только хозяйка, слышно, говорила сегодня, что отказать хочет, а Катерина Ивановна говорит, что и сама ни минуты не останется.
РАСКОЛЬНИКОВ. С чего ж это она так храбрится? На вас надеется?
СОНЯ (взволнованно). Ах, нет, не говорите так!.. Мы одно, заодно живем. Да и как же ей быть? Ну как же, как же быть? А сколько, сколько она сегодня плакала! У ней ум мешается... То тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и все... то руки ломает, кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой об стену, как в отчаянии. А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь, будучи другом покойного Семена Захарыча, ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то! Ну разве можно ей противоречить? А сама-то весь-то день сегодня моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие маленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете... Тут же в лавке так и заплакала, при купцах-то, что не достало... Ах, как было жалко смотреть.
РАСКОЛЬНИКОВ (с горькой усмешкой). Ну и понятно после того, что вы... так живете.
Read Next page