Продолжение

ЧАСТЬ 1

В Советском Союзе остались только те, кто в течение всех этих лет смог вообще не привлечь к себе внимание, и, естественно, оппортунистские элементы среди функционеров КПГ, такие как Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт и Эрих Вайнерт.

Положение остальных не изменилось и тогда, когда началась немецко-советская война. Массу немецких эмигрантов 28 сентября 1941 года принудительно переселили из Москвы в Караганду. В то время как грузовые поезда с удрученным человеческим грузом еще катились в сторону Сибири, советские ставленники среди эмигрантов, в первую очередь Ульбрихт, Пик и Мале, поехали в лагеря, в которых содержались первые немецкие военнопленные. У них был приказ от командования Красной армии заняться подрывной работой среди немецких военнопленных.

Одновременно 7-й отдел Главного политического управления Красной армии организовывал боевую пропаганду («спецпропаганду») против немецкого Вермахта. Здесь коммунистические эмигранты использовались сначала как дикторы на Московском радио. Коммунистка Фрида Рубинер написала первые воззвания и брошюры для немецких военнопленных, и заработало так называемое «Немецкое народное радио» (Deutscher Volkssender). Но вся эта работа делалась так неуклюже и примитивно, что немецкие военнопленные с презрением отворачивались, а солдаты на фронте только громко смеялись.

Все же большевикам постепенно с помощью их немецких сотрудников Пика, Ульбрихта, Аккермана, Матерна, Флорина, Вайнерта, Бределя, Вольфа, Эрпенбека и Бехера удалось собрать горстку немецких военнопленных в зоне 3 ла-геря военнопленных № 27 к северо-западу от Москвы зимой 1941/42 в первую «школу марксизма для пленных». Здесь тогда были привлечены на советскую сторону первые «антифашисты» и собраны в «активы» («Aktivs»). У этих активистов было двойное задание: разложение товарищеской сплоченности и единства военнопленных, чтобы сделать их податливыми для оказания вспомогательных услуг Красной армии, и наряду с этим активисты должны были также стать шпионами и доносчиками для НКВД.

Первую антифашистскую группу офицеров основал в лагере в Елабуге капитан доктор Эрнст Хадерман, по профессии учитель полной средней школы из Касселя, этой же зимой 1941-1942. Майор авиации Ганс «Асси» Хан, который попал в советский плен, называет особенными шпионами «актива» лагеря для военнопленных в русском городке Грязовец доктора Шёне и некоего Келлерта, которые в своих оценках для комиссаров писали о своих собственных немецких земляках, если тех нельзя было перевербовать: «Он остается врагом».

Капитан доктор Хадерман, наконец, также переведенный в лагерь 27, смог привлечь на свою сторону несколько десятков офицеров, в том числе лейтенанта авиации графа Генриха фон Айнзиделя, правнука Отто фон Бисмарка, а также обер-лейтенантов Райера и Аугустина.

А немецкие военнопленные голодали, мерзли и презирали этих «антифашистов» как предателей и насмешливо называли их «кашистами», так как их значительно лучше, чем других, кормили кашей. Эти «кашисты» внезапно за-няли все хорошие должности в лагерях.

Когда вокруг Сталинграда бушевала судьбоносная битва, капитан Хадерман, обер-лейтенант Райер и обер-лейтенант Эберхард Харизиус (Каризиус) были доставлены на Сталинградский фронт, чтобы они ослабляли боевой дух окруженных немецких войск своей пропагандой.

В Ильевке они встретились с эмигрантами из КПГ Бределем, Вайнертом и Ульбрихтом и так попытали удачи, но без какого-либо успеха.

Также близ котла у Великих Лук в январе 1943 года появились такие «немецкие» боевые пропагандисты Советов. Все же и им, под руководством обер-лейтенанта Аугустина и солдата Вольфа, не удалось добиться никаких успехов.

Все усилия Советов и их немецких пособников не окупались. Их действия не находили отклика ни у немецких военнопленных, ни у фронтовиков.

****
Затем фельдмаршал Фридрих Паулюс 2 февраля 1943 года с его последними умирающими от голода 120 000 солдатами, у которых уже в основном закончились боеприпасы, посчитал себя вынужденным капитулировать. Это была самая ужасная катастрофа, которая до тех пор обрушивалась на немецкие войска на Востоке.

Немцев, капитулировавших под Сталинградом, ожидал настоящий ад! Для выживших в этой битве только теперь по-настоящему начиналась большая смерть. Из этих 120 000 только около 6000 человек пережили обращение с ними со стороны их красных победителей. К удивлению, среди этих выживших из числа воевавших под Сталинградом оказалась большая часть высокопоставленных офицеров.

Последний адъютант генерала Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха обер-лейтенант Филипп Хумберт описывал в 1949 году в журнале «Der Spiegel», что пришлось пережить немецким солдатам после капитуляции в Сталинграде. Он писал, среди прочего:

«В одиночку на грузовике я ехал на юг. Незадолго до цели мы застряли в снежных заносах. Пришлось идти пешком через балки в вечерних сумерках. Я должен был идти впереди, я не мог сбиться с пути. Этот путь был отмечен застывшими, изувеченными трупами. Советский офицер с его двумя автоматчиками тяжело ступал за мной. В конце каждого оврага я ожидал автоматной очереди, так как что еще могло бы быть смыслом этого пути. Позже в Советском Союзе я отвык задавать вопросы о смысле. Я попал сначала в Кисляково, жалкую кучку изб в большой излучине Дона. В открытых в большинстве случаев ямах в снегу, вырытых еще во время боев, 13 000 военнопленных проживали две недели. Они уже ослабленными попали в плен и должны были пройти много километров до Кисляково пешим маршем. Только примерно 60 % пережили это, теперь я мог объяснить себе трупы вдоль моего пути. Здесь они замерзали и умирали с голоду заживо. Потому что никакой еды не было. Не убранные мертвецы и неделями не перевязанные раны отравляли воздух и доводили людей до безумия. Я видел случаи каннибализма...

Прямо из Москвы пришел приказ, что все офицеры должны были уходить. Не способные к маршу офицеры и «все остальное» оставались предоставленными самим себе. Вряд ли хоть один вышел из этого лагеря живым. Мы должны были пройти за пять дней без ночлега 120 километров по снежной пустыне. То, что происходило на этом марше, наполнило бы целую книгу «Сталинград. Часть вторая». Описывать различные методы уничтожения завело бы слишком далеко. Только несколько ярких моментов. С помощью собак и ударов прикладом нас гнали вперед. Большинство не могло идти со скоростью этого марша и падали, ослабевшие. Те, кто падал, получал пулю в затылок. Мы, более молодые, тащили более старых дальше и образовывали замыкающий кордон, чтобы брать на себя избиения, и тормозить скорость марша. Некоторые молодые люди не могли справиться с такими усилиями и сами оставались лежать. Если дорога уже раньше была отмечена отдельными трупами расстрелянных на пути туда, то теперь она стала настоящей полосой из мертвецов. По ночам нам позволяли четыре часа отдохнуть в степи. Мы должны были сбиться в кучу как овцы. Тот, кто лег снаружи, и у кого уже не было сил каждые полчаса вставать и совершать какие-то движения, чтобы согреться, тот замерзал. У многих больше не было сил. Костры разжигать не разрешалось. Три дня мы шли вдоль участка железной дороги. Пустые поезда катились мимо нас к Бекетовке. Но мы должны были идти пешком. Только один раз за эти дни мы получили каждый по одной горсти пшена и должны были себе варить кашу. Для этого нас близ Гумрака загнали в узкое ущелье, где был дивизионный медицинский пункт 295-й пехотной дивизии. Теперь дно ущелья было усеяно бывшими ранеными. Им прикладами проломили черепа, также их тела были изувечены. Повсюду были видны гипсовые повязки. Мы с трудом собрали снег на этом заполненном мертвыми телами поле, чтобы приготовить себе кашу».

Но с высокопоставленными немецкими офицерами Советы в этой ситуации обращались совсем иначе. Кремль рассчитывал на тяжелый шок, который перенесли немецкие военачальники после поражения под Сталинградом, и этот расчет оказался верным. Коммунисты подходили к делу весьма добросовестно.

Йеско фон Путткамер, позже сам ставший членом и активным сотрудником Национального комитета «Свободная Германия», описывает в брошюре «Irrtum und Schuld» («Ошибка и вина»), как действовал советский русский:

«Он с уверенностью знал, что эта отзывчивость сразу закончилась бы, если бы эти офицеры и, прежде всего, генералы, от которых теперь все особенно зависело, исчезли в аду смерти лагерей с тифом и дизентерией. Он сделал из этого единственный правильный вывод, составил особый поезд, с его кроватями с белыми простынями, с приветливыми сестрами, с венским шницелем и рюмками водки, который повез Паулюса и 22 генерала и большое количество старших офицеров прямо в Москву. Этот театральный прием не мог не возыметь действия. Другие офицеры, которые вышли живыми из зоны лагерей смерти и позже были собраны в лагере № 97, в тысяче километров от Москвы, были самыми непреклонными противниками не только русских, но и Национального комитета и Союза офицеров.

Инспирированные из Москвы, скоро во всех лагерях проходили обсуждения и собрания, которые должны были решить вопрос, должно ли антифашистское движение среди военнопленных объединиться под общим руководством. Идея о том, чтобы заниматься политикой и пропагандой из лагеря для пленных, в первое время, особенно из-за того, что эту идею представляли эмигранты и ученики Антифашистской школы, столкнулась в лагерях с сильным неприятием».

Граф Генрих фон Айнзидель, который тоже предоставил себя в распоряжение Советам, так описывает в своих мемуарах «Дневник искушения» (русский перевод – «Дневник пленного немецкого летчика», «Центрполиграф», Москва, 2012 г. – прим. перев.) появление этих избранных:

«В нашу комнату вошел санитар, который доложил, что в лагерь прибыли генералы, взятые в плен под Сталинградом, а также триста офицеров из 6-й армии. Я был слишком слаб, чтобы в очередной раз изумляться тому, что еще несколько недель назад считал невозможным.

Один из моих соседей по палате с помощью ножа соскоблил с оконного стекла два сантиметра ледяной корки. С помощью товарищей мне удалось сесть, и я получил возможность наблюдать через окно за дорогой в лагерь. То, что я увидел, было одновременно зловещим и гротескным зрелищем. Широко размахивая руками, с улыбками на лице и звонким смехом генералы заселялись в отведенные им квартиры. Они сверкали наградами и моноклями, опирались на трости, отсвечивали алыми подкладками шинелей. Все они были обуты в валенки или в сапоги из лучшей кожи. И только изредка в эту величественную живописную картину попадали серые пятна и сгорбленные фигуры «старых» обитателей лагеря, в поношенных русских или изорванных немецких мундирах и стянутыми веревкой кусками тряпок вместо обуви на ногах, с истощенными лицами и выражением безнадежности во взгляде.

Нам сказали, что этих генералов привезли в Красногорск из Сталинграда в особом поезде, в спальных вагонах с белыми простынями на кроватях. Все мы, старые заключенные, с выражением недоверия на лицах выслушивали истории об изобилии сгущенного молока, масла, икры и белого хлеба на всем их пути в лагерь. И все же некоторые из вновь прибывших, как оказалось, уже были заражены тифом.

Я бросил взгляд на груды багажа, среди которого были особые чемоданы, которые фирма «Мерседес» специально изготавливала для старших офицеров, разъезжавших на ее автомобилях. Истощенные пленные почти падали под тяжестью этих чемоданов, когда тащили их в комнаты, где поселились генералы. Я снова упал на свою койку. Новый приступ лихорадки избавил меня от тяжелых мыслей по поводу того, что я только что видел». Нам сказали, что этих генералов привезли в Красногорск из Сталинграда в особом поезде, в спальных вагонах с белыми простынями на кроватях. Все мы, старые заключенные, с выражением недоверия на лицах выслушивали истории об изобилии сгущенного молока, масла, икры и белого хлеба на всем их пути в лагерь. И все же некоторые из вновь прибывших, как оказалось, уже были заражены тифом.

Я бросил взгляд на груды багажа, среди которого были особые чемоданы, которые фирма «Мерседес» специально изготавливала для старших офицеров, разъезжавших на ее автомобилях. Истощенные пленные почти падали под тяжестью этих чемоданов, когда тащили их в комнаты, где поселились генералы. Я снова упал на свою койку. Новый приступ лихорадки избавил меня от тяжелых мыслей по поводу того, что я только что видел».

***