Продолжение
Людмила Лаврова- Что стряслось? Чего ты шумишь?
Полина, не глядя на соседку, подняла ведро. Едва заметно выдохнула, прикусив губу от боли, прострелившей поясницу, и затопала дальше по ступенькам, махнув рукой на прощание.
- Доброго утречка!
Приветствие прозвучало так издевательски, что подъезд зашумел возмущенно, но Полина этого уже не услышала.
Двор встретил ее птичьим утренним гомоном, залитыми солнцем дорожками в ухоженном палисаднике и улыбкой пожилого дворника Дамира.
- Здравствуй, Полина Сергеевна! Помощь нужна?
- И тебе не хворать, Дамир! Нет, ничего мне не надо!
- Ай, что такая сердитая с утра? Кто обидел?
- Меня?! – Полина даже остановилась на мгновение. – Обидел? Ты что, Дамир, меня плохо знаешь?
- Очень хорошо, Полина Сергеевна! Извини!
- То-то! Кто меня обидит, тот дня не проживет спокойно! Ладно, некогда мне! Бывай! – Полина заковыляла было дальше, но остановилась, размышляя о чем-то, а потом поманила к себе Дамира. – Ты, это… Все-таки помоги мне немного. Девчонку, соседку мою знаешь?
- Это которая Наташа?
- Она. Так вот. Если она тут без меня куда бежать надумает, ты уж придержи ее, хорошо? Не отпускай никуда. Пусть меня дождется. Я к участковому. Надо порядок навести.
Дамир молча кивнул, и Полина вздохнула.
- Совсем замордовал ее отчим. Как матери не стало, так житья не дает. Дамир, вот ты своих дочек любишь?
- Конечно! Они – радость моя! Как не любить?
- А этого дитя любить больше некому. Никого у нее нет.
- Ты есть.
- Я ей никто, Дамир. Понимаешь? Соседка просто. Кто меня слушать будет?
- Валерий Иванович.
- Если только он. Участковый у нас, конечно, неплохой, но мог бы уже и сам озаботиться тем, что творится под носом! Вечно у нас так! Спохватятся только тогда, когда беда придет. Ты ведерко мое посторожи. Я как вернусь – цветы полью. Жарко сегодня будет.
Полина покачала головой, поставила ведро у заборчика палисадника, и двинулась к выходу из двора.
До участка два квартала. Далеко. И больно. Нога ноет. Полина к этой монотонной, тупой боли давно уже привыкла. Столько лет с ней живет. И никуда не денешься. Оставил бывший муж память о себе. Даже в зале суда усмехался ей в лицо.
- Живи теперь калекой! Так тебе и надо! Мегера!
А ведь тогда Полина мегерой еще не была. Добрая была и глупая. Замуж махнула в восемнадцать лет. Через месяц знакомства с будущим мужем. Сразу, как только позвал. Любила так, что дышать не могла свободно. Вся в нем была и не в себе.
Мама Полину отговаривала:
- Полюшка, погоди! Не спеши так! Присмотрись получше! Что за человек? Чем живет? Чем дышит? Ты же его совсем не знаешь!
Полина мать не слушала. Да и вообще никого. Когда-то увидела в книге картинку – сидят три обезьянки в ряд и ладошками себе закрывают кто рот, кто глаза, кто уши. Вот лучше этой картинки никто бы не объяснил, что с ней тогда творилось. Только там обезьян было три, а у нее все в одно слилось. И закрыты были и глаза, и уши, и душа, и разум. Только и делала, что мечтала, да песни пела. Думала, что нашла «его», того самого…
Так жестоко она больше никогда в жизни не ошибалась. Хороша наука получилась! И чего бы только она сейчас не отдала, чтобы эту премудрость постичь каким-нибудь другим способом…
Свадьбу сыграли веселую. Она, тогда еще молодая, красивая, нежная, цвела, словно вишенка в весеннем уборе. Смущенно розовела румянцем и боялась глаза поднять на жениха. Чего-то стыдилась, сама не зная, чего именно. Держала его за руку и обмирала от счастья. Такой красивый, такой умный, такой добрый и весь ее… Без остатка…
Вот только доброты там никакой не оказалось. После застолья он привез ее в свою небольшую квартирку, перенес через порог, поставил на пол, поправил фату, а потом легко, не замахиваясь ударил в живот так, что Полина растеряла весь воздух, скорчилась от боли и непонимания, а потом закричала. Точнее, попыталась.
Потому, что крикнуть он ей не дал. Зажал рот ладонью и прошипел так тихо, что она его едва расслышала:
- Только попробуй…
И ушло все…
Ушло детство, в котором у Полины было так много всего. Любовь родителей и добрая бабушка. Одна, правда, но самая лучшая на свете. Манная каша и блинчики со сгущенкой по утрам. Море, которое ждало ее каждый год и встречало приветливо и ласково.
Ушла юность с бессонными ночами, мечтами и большими планами, которые она отложила, встретив того, кого, как ей казалось, полюбила.
Ушла радость, которая была ее постоянным спутником до этого дня. Потому, что нельзя радоваться, когда понимаешь, что ничего плохого не сделал, но тебя накажут все равно. И наказание это будет страшным…
Свою первую брачную ночь Полина вычеркнула из памяти. Не могла, не хотела помнить о том, что было.
Ушла от мужа рано утром, едва дождавшись, когда он, натешившись ее болью и страхом, уснул. Искала ключ от входной двери и тихо плакала, обмирая от ужаса. А если проснется? Если услышит, как она лихорадочно открывает ящик за ящиком в полированной старомодной «стенке». Ключ нашелся далеко не сразу, и она уже потеряла надежду выбраться из этого страшного дома, который так хотела считать своим еще вчера. Ботинок, валявшийся у дивана, она тронула случайно и чуть не разрыдалась в голос, услышав легкий звон связки ключей, которую муж спрятал туда перед тем как уснуть.
На босую девушку в свадебном платье, бегущую в предрассветный час по улицам города, редкие прохожие смотрели со смесью удивления и страха. Не к добру…
А Полина не бежала. Она летела, забыв о боли. Домой! Там можно спрятаться! Там ее никто не тронет. Мама не даст!
Мать, открывшая ей дверь, потеряла сознание, и Полина ревела в голос и покрывала ее руки поцелуями до тех пор, не приехала скорая. Их увезли в больницу, а спустя сутки Полина узнала, что стала круглой сиротой. Отец ушел из жизни, когда ей исполнилось десять, а теперь не стало и матери.
Муж нашел ее в больнице почти сразу. Вошел в палату, вежливо здороваясь с соседками Полины и укоризненно покачал головой, глядя на свою молодую жену, в ужасе забившуюся в угол.
- Что ты, Полюшка? Что ты, родная моя? Горе-то какое… Ну ничего! Ты не одна! У тебя есть я! Мы вместе со всем справимся.
Полине казалось, что в палате звучит набат. Полноголосый, сильный, тревожный… У нее еще хватило сил оттолкнуть от себя мужа, а потом темнота накрыла ее, милосердно забрав себе боль и избавив от страха.
Правда, ненадолго.
Очнувшись, она поморщилась, боясь открыть глаза. Ее пальцы были в тисках. Человек, которого еще вчера она называла любимым, держал Полину за руку и о чем-то говорил с врачом.
- Вы же понимаете? Это такой стресс. Бедная девочка… Моя вина, конечно, безмерна! Не уберег свое счастье! Люди такие злые! Как можно сотворить такое с невинной душой?!
Полина слушала словно не о себе. Какой же он заботливый, трепетный, душевный… Монстр…
Приоткрыв глаза, она поймала взгляд нянечки, что мыла пол в палате. И было в этом взгляде столько понимания и предостережения, что Полина промолчала.
Как потом выяснилось, правильно и сделала.
Теперь за нее некому было заступиться, а потому пришлось ходить по самому краю, ведь муж ее рассказал всем, кому только смог, что она не в себе. Плакался, что виноват и ее, бедняжку, выскочившую с утра за хлебом для завтрака, избили прямо у самого дома. И не просто избили, а... Говорил, что она от этого немного повредилась в уме и нужно теперь что-то делать с последствиями стресса.
Теперь Полине бояться было нельзя. Еще чуть-чуть и не останется от нее ничего, кроме воспоминания, да и того не будет. Кто ее вспоминать будет? Кому она нужна? Нет больше никого, кто мог бы обнять ее, жалея и сказать, что бояться ей больше нечего…
Она лихорадочно искала хоть какой-нибудь выход и не находила его. Ее загнали в угол.
Просить помощи у кого-то она боялась. Врачи сочувственно кивали головой на россказни мужа, а медсестры поглядывали с укоризной. Не уберегла, мол, честь. Нечего было в такое время по улицам гулять без сопровождения. Замужняя же теперь, вот и блюди себя. Все это они высказывали, нисколько не стесняясь Полины и точно зная, что она слышит все эти разговоры. Мужу Полины они откровенно сочувствовали.
Подруги, к которым она могла бы обратиться, разъехались кто куда на учебу, а к тем, кто остался идти со своей бедой Полина боялась. Впервые в жизни она горько жалела о том, что ни с кем не сходилась близко. Мама заменяла ей всех подруг. С ней было легко и спокойно. Ей Полина могла рассказать, о чем угодно и точно знала, что получит дельный совет и помощь. Но теперь… Мамы больше не было…
Помощь пришла оттуда, откуда Полина ее совсем не ждала.
Пожилая санитарка, та самая, что мыла полы в палате Полины, подгадала момент и сунула под подушку клочок бумаги. Чего только стоило Полине вытащить его тайком от мужа и соседок по палате и прочесть в туалете…
Вкрадчивый стук в дверь и ласковый вопрос:
- Полиночка, у тебя все хорошо?
И сердце уходит в пятки, а кожа покрывается противным ледяным липким потом. Он здесь… Что на этот раз он от нее хочет?
Записка была прочитана и уничтожена, а Полина поразилась сама себе. Она никогда не умела врать. Мать всегда говорила ей, что она как солнышко – ничего не таит, все сразу светом по кругу выдает на радость окружающим. А тут, словно туча предгрозовая. Насупилась, спрятала все эмоции и ничем не показала, что страх пусть и на крошечный шажок, но подвинулся, сдавая свои позиции.
Поздно ночью она сделала так как посоветовала ей санитарка.
Это было единственное время, когда мучителя не было рядом. Правила в больнице были одни для всех и каждый вечер его выпроваживали из отделения, обещая, что утром он снова сможет навестить жену.
Ничего не взяв из вещей, Полина тихонько прокралась к лестнице и ухватилась за широкую мозолистую руку тети Паши. Рука эта была совершенно не похожа на тонкую, ухоженную руку матери, но Полина на мгновение прижала ее к губам, благодаря, и впервые со дня своей несчастливой свадьбы, выдохнула.
Павла Григорьевна была старожилом этой больницы. Она работала здесь так долго, что сама уже с трудом могла вспомнить, когда именно судьба привела ее сюда. Но она очень хорошо помнила, почему она сюда попала. В этой девочке с перепуганными, почти черными от страха глазами, она узнала себя. Ее точно так же когда-то привезли в эту больницу почти без признаков жизни. Ребенок, которого она ждала, так никогда и не появился на этот свет. Она лежала, неловко изогнувшись на узкой кровати, и выла от боли. И боль эта была не физической, нет. С этим еще можно было бы смириться и перетерпеть. Больно было от осознания того, что тот, кому ты так доверяла, кого любила больше, чем себя саму, вдруг легким, небрежным движением стянул с души своей тонкую кисею притворства и показал всю тьму, которая таилась там до поры до времени.
К мужу Паша больше не вернулась. Умолила, упросила главного врача оставить ее при больнице и работала, работала… Как могла, помогала тем, кто нуждался в ее помощи. А таких было так много…
В их городе слыхом тогда не слыхивали про реабилитационные центры и прочие заведения, где можно было спрятаться и переждать бурю. И психологов, которые могли бы поставить на место если не душу, то хотя бы разум, тоже не было. Тетя Паша стала той тихой гаванью, где находили пристанище те, кто пытался собрать осколки своей жизни и растоптанных надежд.
Она ничего не ведала о психологических приемах и прочем. Не окончившая даже техникум, откуда она могла бы все это знать? Принимая у себя очередную «девочку», которой могло быть восемнадцать, а могло и шестьдесят пять, она просто сажала ее за стол на своей маленькой кухне в тесной «хрущевке», наливала ей чай и доставала банку с малиновым вареньем.
- Любишь малину? Вот и хорошо! Держи ложку! Ешь! Я сама варила. И ягода моя, из деревни. У меня там домик. От родителей остался. Я на выходные туда езжу. И тебя туда отправлю пока, если надо. Далеко это и людей там совсем мало. Никто тебя не найдет.
- Если люди есть, то найдут меня там.
- Не такие там люди, не бойся. Все сама увидишь. Эти не выдадут.
Павла не преувеличивала. На всю деревню жилых там было всего три двора. И жили там старики. Непростые, с характером. Но, зная, чем занимается Паша, никто из них ни разу не выдал ни одну из тех, кто приезжал сюда, в эту деревню, зализывать раны и собираться с мыслями. Напротив, дед Андрей брал по утру свое старенькое охотничье ружье, собаку и уходил на край поселка, к дороге. Пешими через соседние леса ходить было страшновато. Да никто и не пытался. А дорога – вот она! Как на ладони.
Его дежурство увенчалось успехом лишь раз. И раз этот пришелся аккурат на Полину.
Муж нашел ее. Как уж и какими методами он действовал, Полина не знала. Она вообще мало, что про него знала. Это уже после ей стало известно, что у него было много друзей. Разных. Кто-то работал в органах, кто-то в медицине. Спрятаться от него было почти невозможно.
Он как мимикрирующий паук, плел свои сети там, где считал нужным, подстраиваясь под окружающих. Где нужно – был хорошим, где хотелось – плохим.
Когда он явился в деревню, Полина уже почти успокоилась. Она жила размеренной, спокойной жизнью, присматривая за огородом и садом тети Паши, наводя порядок в доме и мечтая о том, чтобы остаться жить в этом тихом месте уже навсегда. Родительская квартира стояла закрытой, и Полина всерьез думала о том, чтобы продать ее. Скромные мамины сбережения помогли ей не волноваться какое-то время о работе. С месяц Полина просто пыталась прийти в себя, а потом устроилась на работу в школу, которая находилась в соседнем поселке. Она, как и тетя Паша, ловко мыла полы, присматривала за малышами-первоклашками и помогала в столовой. Дети вокруг, суета и шум-гам, не давали ей уйти в себя, спрятаться снова в ту ракушку, куда так упорно пытался загнать ее муж.
Он появился в воскресенье почти полгода спустя, когда Полина была дома и готовила баню, чтобы дать возможность соседям привести себя в порядок. Самим топить парную им было уже не под силу, за исключением, может быть, только деда Андрея. Но и она с удовольствием пользовался Полиным гостеприимством, полагая, что честно отрабатывает возможность попариться в баньке.
Услышав шум мотора, Полина выскочила на крыльцо и замерла, увидев, как ее бывший муж выходит из машины и оглядывается по сторонам.
Первый порывом было бежать куда глаза глядят. Спрятаться и подождать, когда он уедет. Но что-то внутри дернуло, оборвалось и Полина впервые в своей жизни поняла, что больше не хочет бояться. Не хочет бегать и прятаться.
Она одернула старенький сарафан и вышла за калитку.
Хищная улыбка, которой встретил ее появление тот, кого она еще недавно называла любимым, не сулила ничего хорошего.
- Вот ты где! Набегалась? Собирайся!
- Я никуда с тобой не поеду.
- Да кто тебя спрашивает! Ты! Если я захочу, то уже завтра ты будешь не человеком, а овощем! И при этом никто не будет думать обо мне плохо! Напротив, все решат, что я лучший муж на свете. Ведь ты пережила такую душевную травму! Тебе, конечно, нужна помощь. Серьезная помощь. Поэтому, либо ты делаешь то, что я скажу, либо… Причем делать будешь все, понимаешь? Все, что я скажу… Мне долго ждать?
Грубые пальцы стиснули ее запястье, и Полина даже не думая вцепилась зубами в его руку. Она, зажмурившись, рвала его кожу, даже не чувствуя ударов, которые сыпались на нее. В какой-то момент ее оттолкнули, и она полетела на землю, приложившись спиной о какой-то большой камень, валявшийся у забора тети Паши. Острая боль пронзила ее и тут же стихла, отступила. Поля шевельнулась, но подняться не смогла.
Тяжелый ботинок опустился раз, другой, и Полина тонко вскрикнула, зовя маму.
Грохот, раздавшийся где-то рядом, на мгновение оглушил ее. Она лежала, глядя в небо и пыталась поймать хоть какую-то мысль. Но все, о чем она могла сейчас думать, так это о том, чтобы ее старики не кинулись бы сейчас на помощь. Ведь она точно знала, тот, кто пришел за ней, церемониться ни с кем не станет.
- Полюшка! Полинка! Ты живая?!
Охрипший от волнения голос деда Андрея раздался так близко, что Полина невольно вздрогнула.
- Держись, моя миленькая, сейчас… Сейчас я помогу тебе!
Травмы оказались серьезными. Дед Андрей, который прошел Афганистан, очень быстро понял, что трогать Полину нельзя. Сидя рядом с ней, он ждал скорую и говорил, говорил, пытаясь сделать так, чтобы она не поворачивала голову туда, где на траве виднелось старенькое байковое одеяло, принесенная кем-то из соседок. Полина слышала хриплые стоны, доносившиеся оттуда, но не поворачивала головы.
- Дедушка…
- Что, миленькая?
- Тебя теперь посадят…
- Да и пусть! Мне все равно, где помирать. Я жизнь повидал. А ты еще ничего не видела. Какой из меня мужик, если я дите защитить не могу? Ты не боись! У меня там картечь была, пусть и крупная. Досталось ему, но починят. Ничего… Хотя такого и не надо бы, наверное… У, злыдень! Нашлась на тебя управа! Только тронь ее! У меня и покрупнее что найдется! Не уйдешь от меня, понял? Я белку в глаз бил по молодости и сейчас не промажу!
Больше Полина ничего не помнила. Она потеряла сознание и очнулась уже в больнице. Тетя Паша пришла к ней сразу, как только Полю перевели из реанимации.
- Живой он. Не волнуйся! – ответила она на невысказанный вопрос. – Тут следователь приходил, пока ты на операции была. Я ему все рассказала. Вроде толковый. И ты ему Полюшка все расскажи, как есть. Я же не все знаю. И не бойся ничего. Он сказал, что деду Андрею ничего не будет. Постарается… Обещал мне. И с главврачом я говорила тоже. И он теперь все о тебе знает. Никто и никуда тебя не заберет. Не дадим. Раньше надо было, конечно, да что уж теперь… Ох, горюшко! Почему же на слово-то люди друг другу верить перестали? Как что плохое – так верят сразу и без всяких вопросов. А как попадет хороший человек в беду, так хоть плачь… Ой! Нет, Полинка! Не реви! Прости меня, глупую! Мелю, сама не знаю что… Успокойся, моя родная! Успокойся! Никто тебя больше не обидит, слышишь?
Мужа своего Полина увидела в следующий раз только в суде.
Тетя Паша, посоветовавшись с главврачом, уже на следующий день привела в палату Полины корреспондента местной газеты. Статья вышла еще до того, как Полину выписали из больницы. Видимо, после такой «славы», оставаться в городе ее бывший больше не захотел. Полина знала, что на него заведено дело и оставалось только ждать результата, который не заставил себя долго ждать. Но это Полине уже было неинтересно. Она думала, как жить дальше.
После выписки она приехала домой, чтобы забрать кое-какие вещи и замерла от ужаса. Дверь открылась от легкого толчка, когда Полина попыталась вставить ключ в замочную скважину.
Дома у нее больше не было. Было развороченное, раскуроченное жилище, в котором не осталось ничего из того, что напоминало бы ей о родителях. Ни вещей, которые были искромсаны на мелкие клочки, ни фотографий, которые кто-то методично резал ножницами, оставляя мешанину тонких, бесполезных теперь, полосок. Все, что можно было уничтожить – было уничтожено.
Полина вышла из квартиры, прикрыла дверь и села на ступеньки лестницы, ведущей вниз. Плакать сил больше не было. И она отпустила себя, впервые после ухода мамы сняв с себя запрет на воспоминания.
Она сидела на холодных ступенях, закрыв глаза и рядом с ней сидели мама и отец.
- Как ты, детка?
- Уже хорошо! Не волнуйтесь! Я теперь сильная. Я справлюсь.
- Это хорошо!
- Мам… Ты прости меня…
- Не надо, солнышко мое. Я все знаю! Береги себя, слышишь? Береги! Не давай никому обидеть! Ты теперь сильная! Ты сможешь…
Теплая рука легла на плечо Полины и она чуть не взвизгнула от испуга.
- Поля! Ты почему на лестнице сидишь? Почему не идешь домой?
Соседка, Валентина Николаевна, стояла у дверей Полининой квартиры и качала головой.
- Не лето уже, девочка! Вставай! Застудишься! А тебе еще рожать!
- Не уверена… - Полина ответила так тихо, что соседка ее не расслышала.
- Что ты сказала? Совсем глухая я стала. Детвора горланит в коридоре перед библиотекой, а я уже так привыкла, что и не обращаю внимания. А поди ж ты! Слышать хуже стала. Вот и работай в школе… Ох, Поля! Я забыла совсем! Сейчас!
Валентина Николаевна засуетилась, вытаскивая ключи из сумки и отпирая свою дверь. Минута, другая, и она вернулась, чтобы положить на колени Полины фотоальбом в бархатном, старомодном переплете.
- Вот! Мама твоя просила корешок в порядок привести. Совсем старенький уже, разваливаться стал. Хотела тебе на свадьбу подарить, да я заболела и не успела сделать как следует. Что ты, Полюшка? Что ты, детка! Ох, только не плачь! Я сама сейчас разрыдаюсь!
Полина плакала и смеялась, листая страницы, с которых на нее смотрели родные лица.
- Теперь я не одна… Спасибо, мама…
С тех пор прошло много лет.
Целая жизнь мелькнула мимо с ее печалями и радостями, заботами и бесконечными хлопотами. Полина окончила техникум, получила профессию и параллельно с ней – инвалидность. Спина ее пострадала слишком сильно, чтобы восстановиться полностью. Но это не помешало ей родить сына и стать ему хорошей матерью.
Второй ее муж человек был молчаливый, серьезный, но по-своему очень добрый. Полину он не сколько любил, сколько жалел. И на этой смеси спокойной преданности и нежности был построен хороший дом. Дом, в котором всем было тепло и спокойно.
Ушел он от инфаркта, когда их с Полиной сыну едва исполнилось шестнадцать. Оплакав мужа, Полина скрепилась и дала разрешение своему мальчику на то, чтобы учиться в «мореходке». Сын бредил морем, и Полина это знала.
- Делай свой выбор, сынок. Это правильно. Можно ошибиться, конечно, но это твоя жизнь. Тебе и решать. А за меня не волнуйся! Все хорошо будет.
Сын уехал, а Полина постепенно стала превращаться в ту самую мегеру, которой ее считали соседи. Ей ничего уже не пугало. Все страшное в ее жизни уже случилось. И теперь она просто не могла стоять в стороне, когда кого-то обижали рядом.
Тети Паши давно уже не было. Она оставила свой дом Полине, твердо зная, что та займет ее место и продолжит то, что было начато когда-то давно. И еще не одна женщина найдет приют в старой деревушке, где не было теперь никого из коренных жителей, ведь Полина давно проводила «своих» стариков одного за другим. Последним ушел дед Андрей, удивив напоследок Полину своим возрастом.
- А я думала, что вы старше!
- Девонька, был и я когда-то молодой да кудрявый! Не то, что сейчас. Боль, моя хорошая. Боль отнимает время. Не давайся ей. Живи! Пусть будет в твоей жизни побольше радости и света. Кто как не ты его оценить сможет?
Полина помнила его слова. Все время помнила.
Вот и сейчас, отмеряя шаг за шагом, по дороге к участковому ради соседской девочки Наташи, она думала о том, что ей выдалась возможность еще для кого-то сделать тьму его жизни светом.
И она «наведет порядок». И пятнадцатилетняя Наташа найдет приют в ее доме. Отчим спорить не станет. Ему даже в голову не придет, что эта странная женщина, приложившая его ведром на лестнице, почти калека, станет со временем для него той еще головной болью. Она тихонько объяснит Наташе, что лихо будить не надо и посоветует ей не провоцировать скандала, а после, с помощью участкового, займется оформлением документов, когда придет время. И не успеет Наташин отчим оглянуться, как падчерице исполнится восемнадцать и выяснится, что ему в квартире жены не принадлежит почти ничего.
- Ничтожная доля. Как и ты сам! – Полина потрясет бумагами перед носом растерянного мужчины. – А теперь – выметайся отсюда! Хочешь – бери деньги. Вот, здесь ровно столько, сколько тебе причитается за твои метры. А нет – иди в суд. Но тогда ты и вовсе ничего не получишь, скорее всего.
- Да откуда ты такая взялась!
- Какая?
- Наглая!
- Лучше уж такая, чем безголосая. Это-то я точно знаю! Ну? Берешь деньги или нет?
- Вы у меня еще попляшете! – засовывая в карман конверт с деньгами, причитал мужчина.
Но Полина уже его не слушала. Она смотрела на Наташу, которая вдруг выпрямилась, расправила плечи и подняла голову. И оказалось, что у нее красивые глаза и улыбка матери. И уйдет темнота из этих глаз, сменившись уверенностью в завтрашнем дне.
А еще несколько лет спустя маленькая девочка с такими же ясными, как у мамы, глазами и ямочками на щеках как у Полининого сына, притопает к Поле кухню и обнимет ее за ноги, подняв смешную, перепачканную в малиновом варенье, мордашку.
- Бабулечка-красотулечка, а ты мне сказку расскажешь?
- Конечно! Какую тебе?
- Про Серого Волка!
- Ой, да ну его, окаянного! Давай другую? Волков развелось – в лес не ходи!
- А какую тогда?
- Хочешь, про Жар-птицу и Конька-горбунка?
- Я такую не знаю еще.
- Тогда, слушай…
И польется сказка, неторопливо и обстоятельно. И Полина прижмет к себе самое дорогое, что подарит ей судьба после сына. И счастье уснет у нее на руках, а они не напомнят о себе болью, потому, что когда человек счастлив, боль забывает о нем. Пусть ненадолго, но этого хватит, чтобы жизнь снова тронула маятник времени, раскачивая его, и спросила: - Сколько еще тебе отмерить, человек? На что готов ты, чтобы взять то, что я дам тебе? Как используешь данное? Подумай…