Продолжение…

— Ты это, Светлана, глянь. Дом тут предлагают купить. В нашем районе, у школы. Наверное, можно посмотреть, — дед хитро подмигнул. 

Отца Светлана Львовна обожала — боготворила, можно сказать. При нем, хоть и разменяла пятый десяток, а чувствовала себя ребенком. Он каждый день вставал по старой привычке в пять утра, брился, гладил свежую рубашку и выдвигался на рынок. На старом конном базаре он знал всех и вся, и даже подвальные мыши его обожали — он каждое утро ссыпал им сырных крошек у подслеповатого оконца. Весь район он знал наизусть, исходил вдоль и поперек, а многих жильцов знал по именам-отчествам, а еще и родословную мог пересказать. Знаком был лично.

Дом, выставленный на продажу, смущенно притих за старыми тополями и страдал ужасно. Он грустил и тяжко вздыхал... А что он мог поделать? На своем долгом веку ему пришлось повидать всякого: революционных матросов в кожанках — те всегда громко орали, будто рубили саблей каждое слово; торговцев с бегающими глазками и потными пальцами — те все больше катили-спешили на своих телегах по улице, распугивая важных гусынь и надеясь на легкий заработок; молодежь в полосатых рубашках с вихрастыми чубами — спортсмены все, на кого ни глянь; девушек с коротко остриженными косами, лихо подбрасывающих волейбольный мяч и исполняющих сальто...

В лихие годины Дом пережидал ужасные сирены и бомбежки, безмолвно плакал вслед семье, уходя в черный дым под песни немецких солдат. Потом радостно открывал свои ставни герою, вернувшемуся с войны, радушно принимал его спутницу, опять растил деток. Он охранял и дарил кров уж больше ста лет, постарел и осунулся, одряхлел местами. Но он был живой; сердце его радостно билось при звуках родных голосов, а глаза сверкали мягким светом блестящих окон. 

Он все понимал. Нынче уезжали все — родственники и знакомые, соседи и даже именитые и важные персоны из телевизора. Вот и его сильно поредевшая семья собралась в дальние страны. Марк, Дом помнил его агукающим розовощеким младенцем, он задумчиво бродил по гулким комнатам, нежно гладил рукой истертые обои, обводил пальцем лакированные временем и миллионом прикосновений дверные ручки, любовно подобранные и привезенные прадедом из Германии. 

Марк вздыхал, и Дом грустно вздыхал ему в ответ. Он прощался поскрипывающими половицами, натужно кашлял сквозняками и осевшими рамами. Дом не хотел его отпускать, ведь его столетние воспоминания хранили эту семью, корнями держали ее и давали ей силу, кормили в самые трудные времена позабытыми запасами из погребка, закрывали дубовыми ставнями от злых глаз, поили студеной колодезной и здоровой водой из самодельной скважины. Дом покрывал детские проказы и тайны влюбленных, он был средоточием всех жизненных сил этой семьи. А теперь десятком скудных слов в газете был выставлен на продажу. 

Вычеркнут из жизни. Почти.

...Светлана с отцом подъехали к старому дому. На тенистую, совершенно сельскую улочку выходили два больших окна с массивными деревянными ставнями и старинная резная дверь. Светлана восторженно всхлипнула — по этой самой улице она со стайкой подружек не раз мчала в школу, перепрыгивала огромные лужи и пила вкусную воду из колонки. И это практически в самом центре огромного города! 

Улица ничуть не изменилась: она ответвлялась от большого проспекта, совершала крутой поворот и тут же уносила в совершенно другой забытый мир детства.

Взрослый мужчина, открывший дверь, вежливо пригласил их пройти, а Дом, приосанившись, принялся удивлять и восхищать одновременно. За входной дверью оказалось внутреннее крылечко и снова дверь — двойная бронированная. С такой не забалуешь.

Оказалось, что стена, видимая глазу с улицы, — это только бок старинного и добротного строения: оно-то было развернуто внутрь, во двор, и спрятано от злых языков и дурного глазу. В квадратном зале сюрпризом притаился камин, настоящий, с каминной полкой и изразцовой стеной; потемневший паркет намекал на причудливо выложенный узор; стеклянный переход вел в недавно пристроенную новую часть, с двумя огромными спальнями и небольшим кабинетиком.

Ухоженный дворик, старый погреб в три наката... В нем, пожалуй, легко можно было бы перезимовать и даже пережить войну. Ряды солений и варений, любовно заготовленные и выставленные на сохранение, уходили вдаль, скрывались в тени углов.

Отец озабоченно кряхтел — наметанный глаз выхватывал просевшие доски, подгнившие от времени рамы, проржавевшие петли и чуть осевший фундамент. Цена-то невысока, но и работы...

Светлана же окунулась в водоворот неясных воспоминаний, детского смеха и касания теплых душистых паркетин босыми ногами, запаха фантастических пирогов и свежей малины на веранде, маленького смешного чертика, тайком накаляканного в уголке на обоях. Марк смотрел на странных покупателей и то хмурился, то брови его ползли вверх: пожилой ветеран с раскачивающейся походкой, задорные и искристые глаза и две шальные ямочки... Смутные догадки и бередящие душу чувства. Приятный низкий голос.

Ланка — Светланка! Ну конечно!..

Перед ним бродила по комнатам младшая сестренка его одноклассника Леньки! 

Они же все учились вместе в старой школе. Ланка и Ленька были совершенно неразлучны. Ленька еще в детстве перенес операцию на сердце и младшей Лане приказано было за ним присматривать, вот она и увязывалась за ними везде и всюду. Ох и сорви голова была эта девица! 

Дом улыбался и сверкал прозрачными стеклами. Он старательно вспыхивал неожиданными солнечными зайчиками в хрусталиках люстры, манил ворсистым пледом огромного кресла, магически притягивал взгляд матовыми корешками бесчисленных книг. Он узнал эту девочку сразу, с ней рука об руку вошла новая жизнь; ее ямочки обещали взрывы хохота и песни на веранде, шум и возню долгожданных визитов любимых внуков, ароматный душистый чай и неспешные беседы любимых друзей. 

Он выбрал подходящую минуту и позолотил вечерним лучом бороду Марка, подретушировал игрой света морщинки и добавил искорки в блеск умных глаз, поджег золотистые нити в густых и ярких волосах Светланы.

— Ой, Марк! Марик! Папа, смотри, это же Марик, из нашей школы!..

Светлана восторженно трясла мужскую руку и тарахтела, точь-в-точь как в детстве. Марк улыбался и не мог на нее насмотреться. Он силился вспомнить, на кой фиг ему понадобилось уезжать в чертову Германию и что он вообще там забыл. 

А старый и мудрый отец сидел на теплом крылечке и вел неспешную уважительную беседу со старым домом о днях минувших, о дорогих сердцу людях, о жизни и о любви...

Автор: Алена Баскин