продолжение...

Осенью, когда стало холодать, сметал себе из старого пледа что-то наподобие пальто, обматывал шею толстым колючим шарфом и сидел так на холодной печке; грыз сахарок, который обнаружил в сахарнице с отбитой ручкой, вспоминал, как хозяин жарко натапливал эту печь зимними вечерами, как приятно булькали в голубой кастрюльке наваристые щи, как вкусно пах свежезаваренный чай в большом, с сиреневыми ирисами, чайнике. Хозяин не завёл себе ни собачку, ни кота и домовой сожалел об этом: сейчас бы можно было прижаться к теплому и живому и пожаловаться на жизнь...

Эльзу Францевну никто не любил. Бывшая учительница немецкого языка, двадцать лет на пенсии. Сухарь, говорили про неё, и этим всё сказано. Одинокая, необщительная, ни в гости сходить, ни к себе позвать. Всего и добра от неё - летом цветы. Люди полезное садят, картошку да капусту, а у этой цветочки. Соседи осуждают и посмеиваются, но проходя мимо зарослей живых роз, любуются, ни у кого больше таких во всей деревне нет. Сама Эльза за своими красавицами, как за детками ухаживает, подкармливает, поливает, от холода укрывает, даже вроде как разговаривает с ними. Ну конечно, за кем ещё одинокому Сухарю ухаживать, семьи то не нажила. Больно уж вся из себя важная.

...В начале декабря начались снегопады. То с метелью, то без. В кою пору сугробы выше колена намело. Таким вот холодным да поздним вечером Эльза Францевна возвращалась домой, приехав из города последней электричкой. В сумке кое какие продукты, отрезы тканей, да пряжа для вязания. Искрился под луной снег, в домах светились жёлтым окна, из печных труб струился дымок. Но были и пустые, нежилые домишки, окна которых уже навряд ли когда-нибудь засветятся или откроются, чтобы впустить тёплый весенний воздух. Люди уезжали поближе к цивилизации. В деревне ни школы, ни больницы. Три дома уже два года пустуют, а весной четвёртый осиротел. Тот, в котором одинокий дед помер. Проходя мимо "сиротки", сочувственно посмотрела на тёмные окна, на холодную трубу в снежной шапке. И вдруг услышала чей-то слабый плач. Жалобный такой, тоскливый, чуть слышный. У неё, слава богу, со слухом всё в порядке. Соседи, конечно, думают, что глухая, но это от того, что она не обращает внимания на их пересуды за спиной, молча проходит. Всё она прекрасно слышит. И кто-то там, в темноте, действительно плачет. Сумку на дороге бросила и пошла пробираться по сугробам. Добралась до крыльца, а там он. Весь несчастный, лицо чумазое, с дорожками от слёз, в большом сером шарфе. Эльза шаль пуховую сняла с головы, завернула маленького и понесла домой.

А дома свет горит, от печи тепло, хлебом пахнет. На столе скатерть цветастая, самовар пыхтит, ложечки в чашках звякают, сахар размешивают. Тёплые румяные плюшки горкой высятся. А за столом трое. Три домовенка. Весёлые, в тёплых фланелевых рубашечках, в штанишках с карманами, ножками в шерстяных носочках болтают.

- Ну вот, мы и дома, говорит Эльза, и шаль разматывает. Сейчас умоемся, чайку горячего с малиновым вареньем выпьем, вот и согреешься. У нас и рубашечки чистые есть, и носочки пуховые. Ножкам тепло будет, мягонько. Я сегодня ещё вон пряжи купила, и вельвет на штанишки. Приходится. Люди уезжают, дома остаются...

... Эльза Францевна, дочитала сказку, поправила яркие, лоскутные одеяльца на спящих, одёжку на стульчиках, выключила ночник и вышла из спальни. Удобно устроилась в кресле и начала набирать на спицы петли: к утру будет готова ещё одна пара маленьких, пушистых носочков.

В окно бился холодный ветер, в душе цвели райские сады, в сердце будто плеснули тепла. Но об этом не знала ни единая живая душа.

Автор: Gansefedern