Продолжение....
Cветлана ТкачеваАрхип впервые увидел Веру, когда пришёл с каким-то поручением в дом богатого мариупольского купца. С той секунды эти двое ни о чём другом, как о свадьбе, и не помышляли. Отец невесты, как и сам Куинджи, был греком — Елевферией Кетчерджи, но для торговли взял более привычные русскому уху имя и фамилию — Леонтий Шаповалов. Он-то и воспротивился браку своей дочери с сыном бедного сапожника. Ведь «женишок» даже городское училище не закончил, бросил ещё в юности и пошёл пасти гусей. И мечты у парня странные — в художники норовит — ходил пешком в Феодосию к самому Айвазовскому, но тот в нём таланта, видно, не признал, вот теперь Архип и рисует на стенах и заборах, да ретуширует портреты мариупольцев у местного фотографа. А у Верочки и образование, и красота, и приданое дай Бог каждой…
Но юная гречанка стояла на своём: или Архип, или монастырь. И мудрый отец неволить дочь не стал, однако огласил условие — пусть жених заработает и предъявит 100 рублей золотом, тогда и быть свадьбе. Таких денег в Мариуполе было сроду не добыть, и Куинджи засобирался в дорогу…
Мать невесты пилила мужа, мол, Архип — парень хороший, работящий, Верочка его любит, он в ней души не чает, взял бы ты, старик, своё слово назад… Но купец, знай, перебирал чётки, жену слушал вполуха, а думал своё. Авось уедет Куинджи на заработки куда подальше да и не вернётся, а уж он, отец, подыщет дочке партию получше. Конечно, старик и думать не думал, что этот неудачник Куинджи в смешном цветастом пиджаке и видавшей виды соломенной шляпе, какие уж сто лет даже в Мариуполе не носили, не просто вернётся, а ещё и как вернётся! Точнее, кем! Российской знаменитостью и миллионщиком, перед которыми он, Кетчерджи-Шаповалов, всю жизнь заискивал и спину гнул в своей лавке. Да и никто в округе не поверил бы в такое… Кроме Веры, конечно. Она обещала Архипа ждать, сколько надо будет, правда, едва ли представляла, что это «сколько надо» продлится лет десять…
Воодушевлённый обетом верности, данным «невестой», Архип едет поступать в Императорскую Академию художеств!
В Петербурге он (по словам верного друга Ильи Репина) «буравит землю насквозь»: ютится по углам, подрабатывает ретушером, живёт впроголодь, но при этом «даже спит с альбомом и карандашом» (это уже собственные слова Куинджи), пытаясь сдать экзамены в Академию. На третий год, наконец, поступает вольнослушателем, но едва продав несколько своих пейзажей, занятия бросает. Зато все чаще появляется в большом физическом кабинете учёного Менделеева, где художники-передвижники изучали под руководством профессора Петрушевского «свойства разных красок». Похоже, Илья Репин ничуть не преувеличивал, когда писал о Куинджи, что «иллюзия света» стала «его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда»! Архип Иванович (теперь к нему обращаются именно так) действительно взлетает до невиданных высот, не оставив коллегам шанса на внимание зрителей.
Меж тем, за тысячи вёрст от столицы творились чудеса ничуть не меньшие. Купец Кетчерджи ходил по торговым рядам Мариуполя, на все лады расхваливая Куинджи, мол, вот зятёк так зятёк достался — землю прикупил аж в самом Петербурге, доходные дома строить будет! Все были потрясены, одна Вера спокойна: она и не сомневалась, что Архип за ней вернётся.
Помимо творческих поисков Куинджи не пренебрегал и маркетингом. Например, накануне вернисажа пустил желающих в мастерскую полюбоваться своей «Украинской ночью». Двери открывались каждый день, но — лишь на два часа! «Я — совершенный дурак перед этой картиной» — «свет на белой избе так верен», что «у меня глазу больно», — признался Репину Крамской. И, если даже художники терялись, то что уж говорить про обывателей, когда полотна Куинджи буквально светились! (заметим, это происходило за полвека до изобретения телевизора!). Люди норовили заглянуть за картину, но не найдя там подсветок, спорили: золото, серебро или битум Куинджи подмешивает в свои краски. (Кстати, битумными красками писали многие, но никто не добился такого свечения, как он!) Особо впечатлительные считали, что художник связался с потусторонними силами! А один пейзажист по фамилии Орловский, сунув сторожу целковый, проник в зал, чтоб разгадать тайну свечения звёзд и белых хат до прихода публики. Не разгадал, конечно…
Куинджи, похоже, славе своей не особенно радовался. В богемных сборищах не участвовал, в свете не появлялся, на красивых женщин не заглядывался, а одевался на грани бедности. Зато на Петербургской стороне нашёл дом с двором, выставленный на продажу.
Панорама с крыши ему открылась прекрасная, и художник засиделся, не заметив, как заперли чердак. Проведя остаток ночи на крыше, утром отнёс скопленные с гонораров двадцать тысяч рублей продавцу недвижимости, а дом с двором тут же заложил. Получив кредит, развалюху благоустроил и продал втридорога…
Похоже, главным во всей этой истории для него был долгожданный брак. На выставке в Париже он просит Репина отвезти его к хорошему портному, чтоб заказать свадебный фрак и цилиндр, а по приезде из Франции отправляется в Мариуполь, где и венчается с Верой. Они поженились через 10 лет после первой встречи.
Ровно в полдень, заслышав пушку Петропавловской крепости, Куинджи шёл на крышу своего дома. Казалось, к нему слетались все голуби, воробьи и вороны Петербурга. Художник их кормил, а хворых лечил. Жена шутила, мол, «с тобой, Архип Иванович, вот что будет — приедет за тобой карета, скажут, там вот на дороге ворона замерзает, спасай. И повезут тебя, только не к вороне, а в дом умалишённых». Куинджи шуток не понимал, сердился, а Вера смеялась. По вечерам супруги музицировали Вера на фортепиано, Архип Иванович на скрипке. Или же принимали нобелевского лауреата Дмитрия Менделеева, с ним художник играл в шахматы…
Жили они в двухэтажной просторной квартире в одном из своих домов на Васильевском острове (остальные здания сдавали внаём). У профессора Академии художеств Куинджи было много учеников (среди них известные в будущем Николай Рерих и Константин Богаевский). За поддержку студенческой забастовки в 1897 году от должности профессора Куинджи был отстранён, но продолжал учить студентов в своей мастерской и щедро помогал деньгами на поездки в Италию, на пленэр.
«Мы с женой живём вдвоём и все делаем сами. Я и дрова колю, и печку топлю, и самовар ставлю, и убираю… а жена делает все остальное», — писал об этом времени Куинджи… И вот однажды молодая супруга Менделеева — Анна, побывав в их доме, пришла в ужас — мебель подержанная, куплена по случаю, а у Веры нет ни прислуги, ни будуара! «Как же руки, Верочка? — восклицала гостья. — Вы же пианистка!» Жена Куинджи уверяла, что руки её в порядке, да и играет она только для мужа. Прощаясь, супруга учёного бормотала: мол, надеюсь, при всей эксцентричности, муж не заставит меня чистить картошку…
Так и жили, пока Куинджи не рассудил, что пейзажей лучше крымских не сыскать во всей Европе, и решил строить дом в Алупке. Последний раз он отправил учеников за границу, а сам тем летом, пока шло строительство, поселился с Верой в шалаше на своём участке. Иначе денег от аренды петербургских зданий на всю голодную компанию молодых талантов не хватило бы…
С учениками Куинджи не расставался до самой смерти, а вот выставляться вдруг перестал, говоря: «Художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, есть горло. А как только голос спадает, надо уходить, не показываться, чтобы не осмеяли…» Он умер в 68 лет на руках жены. За гробом Куинджи шло много разных людей, получавших от него помощь, даже не зная об этом. А над его домом кружили осиротевшие голуби…
Журнал: Загадки истории №27, июль 2019 года.