Здесь был Вася

Туман напоен светом так, словно собрали тысячу прожекторов вместе. Его жемчужное сияние способно выжечь глаз, только я не уверен что осталось хотя бы зрение. Туман странно давит меня снаружи, а если вдохнуть, распирает изнутри, и это настоящее мучение! Я смутно чувствую себя -- как данность, хорошая новость здесь что есть хотя бы ноги, которыми перебираю по неизвестной поверхности, пока пальцы не встретили небольшой, но адски твёрдый бортик. Попрыгивая и шипя от боли, я склоняюсь и нахожу площадку, она гладкая и ощутимо холодная под ладонью, квадрат со стороной примерно в один шаг. Вокруг -- никого и ничего, вот почему уйти прочь так страшно и я ступаю на возвышение. Туман вдруг клубится -- у меня всё же есть глаза! -- и медленно протаивает, чтобы явить разом три фигуры.

Слева и справа от небольшой арки на монументальных из ослепительного мрамора тронах восседают существа с крылами. Морда лица левого скорее медвежья, вспоминается эмблема РПЛ, а правый как раз из тех, кому не дозволено, а дозволено Юпитеру, одним словом -- бык, но тело человеческое и с крыльями. А крылья их простёрты до горизонта, если есть здесь горизонт, и ничему не мешают, кроме перспективы, которая буквально сводит с ума.

Третьим, по центру под аркой, на простой скамейке сидит человек в сером шерстяном плаще и капюшоне, что полностью скрывает лицо.

Я застываю на моём пьедестале, хотя есть пьедесталы и справа и слева, вытянуты в линии и уходят в бесконечность. Ближайшие два пусты, один сильно повыше моего незначительного, а что там дальше мне недоступно узреть.

Двое на тронах бросают короткий взгляд на скамейку. Человек в капюшоне недвижим. Тогда левый, который медведь, провозгласил, обращаясь в пространство:

-- Василий, наречённый во младенчестве!

-- Да? -- произношу я не вполне уверенно, слушая свой голос, какой-то сиплый и чужой. Туман корёжит меня с прежней силой, выворачивая туда-сюда нутро, произносить звуки сложно, но куда труднее посметь догадаться: -- Я уже на том свете?

Вопрос игнорируют.

-- Расскажите о жизни, -- проговорил правый бодрым голосом и поводя крылами, этакий бычок-Гаврюша из советского мультика.

-- О высших её достижениях, -- уточнил Миша-левый.

Я пытаюсь вспомнить хоть что-то.

-- Моя работа... эээ... проекты обустройства... -- донеслось моё блеяние, и я чувствую, что блею что-то не то.

По мановению левого крыла Михаила появляется маленький зеленоватый экран, на нём линия моей жизни.

-- Видите? Эти три пика -- новые души. Остальное -- малозначительный шум, -- прокомментировал Михаил.

-- Ну, вот! -- приободряюсь я. Дышать становится легче, или так кажется. -- Есть дети, семья... трое детей!

-- Поделить пополам, -- отчеканил вдруг Гаврила. -- Одна душа идёт взамен вашей, пропащей.

-- Остаётся половина души, -- подсчитал Михаил. -- Вот если бы четыре на двоих...

-- Бог не дал, -- бурчу я недовольно, ведь мы хотя бы пытались.

Двое на тронах бросают взгляды на человека на скамейке.

-- А вы просили? -- продолжил допрос Гавриил.

Я вдруг чувствую такую злость!

-- Знаете что! По какому праву меня судите? Вы, вообще, кто?!

-- А вы -- кто? -- вопросил Михаил таким кротким голосом, что я задыхаюсь, но не могу вытолкнуть из глотки ни слова.

-- Я? Я... я не Вася.

-- Где ты, не-Вася? -- велит осознать Гавриил.

-- На том свете? В аду? В раю? Нет, точно не в раю.

-- Почему не в раю? -- Михаил распрямляет крылья, хотя куда уж больше, от чего на горизонте сшибает с пьедесталов пару фигур.

Я оглядываюсь. Туман потерял накал, а, может, выжжена сетчатка. Вокруг темнеет, ослепительными остаются лишь троны и скамейка в их свете, и мой пьедесталик из полированного мрамора. Если сделать шаг, тело моё канет в чёрную клубящуюся бездну.

-- В аду интереснее! -- кричу я.

-- В аду не интересно, -- отвечает Гавриил таким сухим канцелярским тоном, что с меня обсыпается кожа.

Я гляжу на себя вниз, покрытого теперь голой сетью вен и сосудов. Они ещё пульсируют, но жижа крови течёт с трудом, пробираясь меж мышц и жёлтого жира.

-- Да, есть у меня грешки! -- прокричал я. -- Но кто не грешил? Да и грехи мои -- мелкие! Я никому никогда ничего плохого!!!

Я смотрю с отчаянием на фигуру в сером, которая молчит, и это молчание сохраняет толику надежды.

-- О том что вы не сделали, вас спросят в другом месте, -- проговорил Михаил, кивая на чёрную бездну и движениями крыльев формируя перед собою огненный мяч.

-- Расскажите о том что сделали -- для спасения хотя бы одной души. Это единственное что зачтётся, -- подбодрил Гавриил.

Его крылья приходят в движение и на миг обнимают меня целиком, я чувствую удивительный мир и покой, но тут же всё исчезает, как аванс, который даже не выдали. Едва успеваю, из вредности, выщипнуть одно перо.

-- Я... мы... спасли щенков!

-- Щенков? -- хором мне отвечают.

-- Да! Двоих, М и Ж. Кто-то выкинул на помойку, добряк, а мы с семьёй -- спасли!

Экран моей жизни показывает щенков, как резвятся у нас дома, как пацана забирают новые хозяева, сперва добрые и умильные, и как психуют и сдают спустя месяц в приют. Мне хочется зажмурить веки когда щенка треплет свора таких же в общей приютовской клетке -- но нет больше кожи для век.

-- Остался один щенок, -- продолжил подсчёт Михаил, -- идёт за половину души человека. Но один на двоих... 0,75!

-- Значит, в ад, -- заключает Гавриил усталым голосом.

Из меня вырывается яростный стон. Я подбираюсь чтобы бросить своё тело к арке. Нужно лишь обогнуть фигуру в сером плаще, а там...

Огненный мяч обрушивается на меня, тело замирает на пьедестале огненным столпом. Боли нет или мгновенно сгорели нервы, а мышцы -- мышцы распухли и едва держатся на костях. Я падаю на колени и ползу по незримому нечто над чёрной бездной. Мясо сползает с меня отвратительными красными пиявками, и исчезает не оставив следа. Я задыхаюсь, но ползу, вот и скамейка, на которой сидят. Я цепляюсь пальцами за его одежды и пытаюсь подняться.

-- Нужно всего лишь попросить о спасении, -- подсказывает ласково Гавриил.

Внутри клетки из моих костей бешено колотится сердце, я силюсь сказать, но лёгкие такие тяжёлые и не выдувают больше воздух. Тогда я разрываю костлявыми пальцами себе грудь и вырываю себе лёгкое -- кусок твёрдой чёрной массы, кусок дерьма!

-- С другой стороны, осталось 0,25, -- возражает вдруг Михаил. -- Есть ещё время.

-- Есть ли? -- усомнился Гавриил.

Оба смотрят на мои кости печально и мудро. Тогда со скамейки подымается он и скидывает серый свой плащ. Плащ укутывает меня и прирастает новой плотью и кожей. Я встаю, и он берёт меня, моё лицо ладонями и целует в уста, с болью вдувая новые лёгкие. Я делаю шаг к арке, на которой вывожу Гаврииловым пером: "Здесь был Вася", и всё исчезает в белом ослепительном тумане.

***

Монитор моей жизни показывает ровный ритм. Я лежу на животе, вывернув голову набок. Нос щекочет перо, а перед глазами край спинки кровати, на которой нацарапано "Вася". Меня вдруг касаются чужие ладони и помогают перевернуться.

-- Ну что, с возвращением, -- проговорил человек одетый в скафандр. Нет, в защитный костюм и респиратор. -- Лидия Николаевна, стыдно! Нельзя так насиловать медицинскую нашу систему! А нужно было всего лишь уколоться.

Я молчу и доктор машет рукой и отворачивается чтобы уйти.

-- А Вася? Здесь был Вася? -- произнесла я.

-- И Вася, и Николай, и... -- проговорил пожилой врач, согбенный, словно на плечах его незримые тысяча мертвецов.

Так и есть.