Привязанность

Мимо глаз Юли пролетали крохотные снежинки. Обычно из окна хрущёвки можно было рассматривать только дом на противоположной стороне да двор, который как раз окружали эти строения. Но зимой привычную картину разбавляли и несущиеся к земле белые хлопья.

На кухню Юля принесла с собой магнитофон, чтобы насладиться «Розовым вечером», звучавшем в исполнении Юры Шатунова. В эти минуты она, не оставляя без внимания зимний пейзаж по ту сторону стекла, представляла себя на концерте; представляла, что вокруг, как и она сама, танцуют её друзья; представляла, что голос юного дарования, доносящийся со сцены, спасёт её ото всех невзгод.

Со стороны входной двери раздался треск. В держащийся лишь на добром слове замок вошёл ключ. Домой со смены вернулась Юлина мать.

Войдя на кухню, она увидела лишь раскрытое окно, откуда дул морозный ветер. Раздался крик. А магнитофон на столе всё продолжал играть и играть...

Пусть в твои окна смотрит беспечный розовый вечер,
Пусть провожает розовым взглядом, смотрит вам вслед,
Пусть все насмешки терпит твои,
Пусть доверяет тайны свои,
Больше не надо мне этих бед.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вечер 25 декабря 1991 года Дима встретил лёжа на диване: его жутко лихорадило. Рядом сидела мама, только и успевая обтирать его полотенцем, которое она замачивала в стоящем рядом тазике.

— Как же ты так, а, ну как же тебя так угораздило-то...

До Диминых ушей доносились мамины причитания, но как-либо повлиять на процесс их озвучивания он не мог, поскольку любая попытка сопротивляться ни с того ни с сего нагрянувшей беде со здоровьем откликалась страшной болью.

Папа Димы всё ещё не вернулся домой. Тем самым на маму взвалились две беды: состояние любимого сына и отсутствие не менее любимого мужа.

По телевизору тем временем показывали Горбачёва. Он говорил про отставку с поста президента, рассуждал о демократических реформах, о будущем страны. Тогда ещё никто не мог оценить, насколько сильно изменится окружающая действительность уже завтра. И тем более не мог Дима, для которого речь Михаила Сергеевича была последней заботой в списке.

Ему начало казаться, что квартира расплывается, постепенно исчезая из виду, доступного полуоткрытым глазам. И образ какой-то до боли знакомой девочки является перед ним, вопрошая, может ли она остаться с ним. Дав своё молчаливое согласие, Дима провалился в сон.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пролетели зимние каникулы. Траур по покончившей с собой ученицей заполонил стены школы. В один из дней, дабы почтить её память, красные галстуки на форме старшеклассников сменились чёрными. Жизнь в одночасье лишилась красок: в коридорах уже давно не было слышно смеха учеников, никто даже толком друг с другом и не переговаривался. Словно пелена трагедии прибрала к себе и все темы для разговоров.

Дима был человеком нелюдимым, за все проведённые здесь годы он так и не смог обзавестись хоть одним другом. Кого-то из парней-одноклассников он приветствовал, обмениваясь рукопожатием, но на этом вся «дружба» и заканчивалась. Но в угнетённой обстановке, мысленно коря самого себя за эту думу, он почувствовал с коллективом какую-то общность. Впервые за долгое время он перестал рассматривать себя как «белую ворону», потому что теперь его поведение не отличается от поведения бывших заводил и душ компаний.

Погибшую девчонку он пару раз видел, поднимаясь на второй этаж на урок английского. Ни её именем, ни её классом он никогда не интересовался, поскольку в этом не было нужды. Про себя, тем не менее, он отмечал, что она была весьма красивой. Возможно, он был бы даже не против с ней познакомиться, будь он более уверенным в себе.

Неизменными оставались только уроки. Всё такие же серые, всё такие же скучные. И так проходил один день, второй, третий... Но Дима этому не противился. Его устраивала спокойная жизнь в знакомом ему с самого детства социалистическом государстве. Или уже нет?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Странности Дима начал подмечать в одну из наступивших учебных недель, которая не предвещала ничего особенного. На слуху у Димы уже были фамилии Ельцина, Жириновского, он что-то знал о каких-то «Беловежских соглашениях», но политика всё равно не пробивала путь к его сердцу.

Сперва исчез бюст Ленина, располагавшийся на первом этаже и встречавший сурово-вопросительным «готов?» учеников при их входе в школу. Затем пропали и агитационные ленты, ещё совсем недавно украшавшие каждый из этажей школы.

Обычно Дима ни с кем не инициирует диалог, но в этот понедельник он задал вопрос о происходящем учителю труда, который как раз снимал со стены очередную «агитку».

— Времена... Времена, товарищ, понимаешь, нынче другие...

Ответ Диму устроил, хоть и никаких по-настоящему ценных сведений выудить из него не представлялось возможным. Ну, мальчик был скромным, так что, видимо, не хотел приставать с расспросами. Партии и руководству школы явно виднее, как проводить изъяснительную работу с молодёжью.