Праздник: свой-чужой

Праздник: свой-чужой


У каждой эпохи – свои приметы. В благополучных странах, где смена вех не столь тесно связана со сменой властной системы, абрис нового времени формируют, например, прорыв в дизайне, научные открытия или ажиотаж вокруг какого-то социального феномена – как нулевые годы в Штатах невозможно воспринимать без возрождённого из пепла Apple или шестидесятые без Beatles, или девяностые без Тарантино.

В России почти всё зависит от волевых решений политического руководства. Чтобы тебя не забыли, нужно как следует закрепиться в сознании народа: построить мост, выиграть войну, провести олимпиаду, напечатать новые купюры… И если первое десятилетие нового века прошло в хлопотах по созданию пресловутой «вертикали власти» и подчищении жуткого беспорядка, то далее явственно угадывается нацеленность на саму вечность – люди должны понять, что «Государство – это Я».

Автор крылатой фразы про государство - Владимир Владимирович де Бурбон

Старорежимным функционерам явственно кажется, что общество не может жить без идеологии, оно расползается на группы по эгоистическим интересам, а так недалеко и скатиться к борьбе за лояльность избирателей с нарождающимися из тех же групп новыми лидерами и активистами. Дабы страшный сон не стал явью, помыслы и амбиции людей нужно причесать, предложив стране внятный идеал.

Комсомольцы-добровольцы

Примерно с 2005 года начинается форсирование 9 мая как главного государственного праздника. Бруталистская идея Победы над всем подряд прижилась недурно, перевязалась с ног до головы георгиевскими лентами, обросла стадами вечномолодых «активистов»-приспособленцев, поющих гимны Родине за бюджетные средства. Однако принуждение к торжествам явственно ощущает даже самая консервативная патриотичная часть общества. Взять хотя бы суетный график майских праздников, в которых немудрено и запутаться – сегодня гражданин обязан работать или радоваться?

Несмотря на титанические усилия создать новую мифологию, русские люди остаются в целом в лоне европейской традиции, для которой главное календарное событие – всё же семейные зимние каникулы на Рождество и Новый год.

Эти праздники одновременно древние и относительно молодые. Дело в том, что форма и суть торжеств несколько раз менялась кардинально.

Исторические подтверждения празднования наступления нового года дошли до нас примерно с 3 тысячелетия до нашей эры. Как правило, они связаны с сельскохозяйственными или зодиакальными циклами. Самые распространённые варианты – это начало марта и сентября: начало посевных работ или сбор урожая. Частицы этих старых традиций дошли до нас в названиях и некоторых церемониях типа масленицы, дня Купалы – некоего божества урожая, и так далее.

Хотя в древнем Египте аграрные работы были возможны только с разливом Нила, который приходится на середину лета. Огромная река сама по себе была смысловой осью древнего царства, а половодье воспринималось как милость богов, смывающих грехи с земли и людей.

Историки астрономии указывают, что празднование в январе, установленное в Риме Гаем Юлием Цезарем объяснялось завершением прохождения солнца через двенадцать созвездий, носившее, в первую очередь, сакральное космоцентрическое значение. Само название месяца прославляет бога проходов, путей и дверей Януса, чьи два лика взирают на прошлое и будущее. Дата Рождества христова – 25 декабря – стала результатом общественного договора и была принята уже в христианскую эпоху Римской империи.

Янус

Определённые сложности с восприятием возникают и у главного символа Нового года – ели. Германские, финно-угорские, славянские этносы, жившие, как правило, в густой лесистой местности, где ель была одним из основных деревьев, всегда относились к нему с трепетом. Сибирские татары считали ель Мировым древом, наподобие ясеня Иггдрасиля у скандинавов – ствол пронзает и объединяет все миры, корни лежат в царстве мёртвых, ветви середины держать мир людей, а верхушка дотягивается до богов.

Людьми владело тотемическое воззрение – поклонение предкам, чья сила концентрировалась в наиболее ярких, выделяющихся объектах окружающей среды. Ель у язычников символизировала бессмертие, а точнее – проводника, портал в потусторонний мир духов. Кладбища старались устроить именно в ельнике, поодиночке ходить в еловый лес запрещалось, плюс нужен был некий дар, чтобы получить разрешение на вторжение в область мёртвых.

Дерево-знак находящейся рядом могилы с указанием лет жизни
Многие народы от кельтов и германцев до славян и сибирских татар украшали особо выдающиеся ели лоскутами ткани, амулетами и фигурками из веток. Каждый из этих предметов означал некое послание к духам умерших, а само дерево становилось центром проведения ритуалов, вроде инициации или приготовлений к похоронам.
На свадебных торжествах впереди процессии несли еловые лапки, обозначая присутствие предков
...Ну или клали поверх гроба...
Украшаем портал в мир мёртвых!

В целом пиететная древняя традиция в раннюю христианскую эпоху сменяется явным страхом к ели. Дерево мёртвых, растущее в «гнилой» болотистой местности, низинах и создающее непроходимую вечно мрачную чащу ассоциировалось отныне с дьяволом. Серьёзных грешников – самоубийц – древний обряд предписывал хоронить меж двух елей лицом вниз. Из ели и рядом с ней запрещалось строить что-либо или использовать древесину в бытовых целях. Теперь ни о какой ели у могилы и речи быть не могло. Пословицы и поговорки также отразили подозрительное отношение к хвойному: «ёлки-палки» как своеобразное междометие досады, «еловым веником париться» – делать что-то несуразное, дурное, «хоть изба елова, да сердце здорово» – сохранить совесть и доброе имя при крайне неприятных, тягостных обстоятельствах.

Но с веками туман негатива и опаски постепенно рассеивается, и как раз с народов центральной Европы. Во многом процесс был связан с Реформацией. Распространение идей Мартина Лютера, Жана Кальвина и других породили глобальный раскол католической церкви, постепенно разводя и обычаи. Легенда гласит, что лидер будущего Протестантства Мартин Лютер еще в 1513 году наделил ель новым для неё христианским значением. Во время вечерней прогулки по зимнему лесу священник был потрясён блеском засыпанных снегом ветвей в лунном свете, торжественной тишиной, в которой ему якобы послышались слова благодати, после чего Лютер принёс домой небольшую ёлочку и украсил её свечами, а на макушку смастерил звезду – Вифлеемский знак рождения Иисуса Христа.

У Мартина Лютера своё Рождество, с ёлкой и лютней

Традиция празднования Рождества, а затем Нового года как приятного дополнения к религиозному торжеству сложилась во многом благодаря немцам и голландцам. Начало года постепенно переносилось в европейских странах на 1 января на протяжении XVI – XVII веков.

История Московского царства в этом смысле не так уж нетипична. Отсчёт года с 1 марта при царе Иване III (XV век) окончательно переносится на 1 сентября в соответствии с религиозным календарём. Пётр I указом от 20 декабря 1699 года повелел начинать отсчёт, как в Европе, с 1 января. Горожане должны были жечь огни, устраивать фейерверки, пушечные и ружейные салюты, а также украсить дома еловыми, сосновыми и можжевеловыми ветвями: «По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и мозжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостином Дворе». Простые люди могли обойтись более скромным украшением: «…Каждому хотя по древцу или ветве на вороты или над храминою своей поставить <...> а стоять тому украшению января в первый день».

Здесь обращает на себя внимание предписание разместить хвойные не внутри, а снаружи. Тем самым, елка становилась символом того или иного, но, как правило, питейного заведения. Александр Пушкин так описывает кабачок в рассказе «История села Горюхина»: «…Древнее общественное здание, украшенное ёлкою и изображением двуглавого орла». Подобные приметы эпохи находятся в произведениях многих авторов и кочуют в фольклор: «поднять ёлку» значит «пойти в кабак», «быть под ёлкой» - пить или сидеть в заведении и тому подобные эвфемизмы для тех, кто понимает.

Тщательный анализ исторических источников о праздновании Рождества и Нового года на протяжении XVIII века показал, что со смертью Петра традиция хвойного декора была забыта. Её возрождение во многом связано с супругой русского императора Николая I. До того, как стать Александрой Фёдоровной, Фридерика Шарлота Вильгельмина Прусская была взращена на немецкой традиции празднования Рождества, центральным элементом которого была ель, украшенная фруктами, орехами в крашеной скорлупе, свечами и маленькими подарками.

Таинство постепенно переносилось и на русскую почву. Сначала высшее придворное дворянство со смесью зависти и страха государева гнева потихоньку стало копировать украшения елей на манер тех, что ставили в императорских дворцах, однако ещё в 1830-е среди знати попроще свидетельств появления ёлок нет. Даже учитель императорских детей Василий Андреевич Жуковский в балладах подробно описывает святки, гадания, поездки на санях, и вряд ли про наряженную ёлку с зажжёнными свечами он забыл – традиция ещё не развилась.

К 1840-м – 1850-м «немецкий» обычай стремительно набирает популярность. Швейцарские кондитеры в Петербурге используют ёлки в рекламных целях как своеобразный стенд для многочисленных классно упакованных сладостей. Эффектный плейсмент и многочисленные упоминания в литературных журналах – главных законодателях мод середины века – приносят плоды: ёлка абсолютный мастхэв. Даже среди простых сословий пусть символическая лапка ели знаменует наступление Рождества. Ёлочные базары на неделю становятся образующими целую ярмарку.

Рождественская ёлка в Александровском дворце

Любопытно, что в XIX веке ёлка украшала гостиные лишь один день – в сочельник. Так как украшалось дерево в основном вкусностями и сувенирами, детям разрешалось забирать их. Конечно, не так, чтобы все гвалтом обобрали всю красоту – принцип привилегированности действовал обязательно: сначала хозяйские дети и их ближний круг, потом остальные. Но вот под конец ребятишкам разрешали буквально разворотить «лесную красавицу» в поисках чего осталось. В ночь разгромленную «пиньяту» выставляли на чёрную лестницу или выносили на свалку. Так что поборники экологической защиты елей от бесполезной вырубки могут возрадоваться, что сейчас хоть атрибут Нового года становится частью интерьера на более долгий срок, а некоторые сознательные граждане наслаждаются красотой природы и духом праздника вплоть до весны.

В замечательном рассказе Леонида Андреева «Ангелочек» описывается не только весь праздничный церемониал, связанный с Рождеством, но и особая специфичная философия праздника. Европейская традиция призывает в главное семейное торжество подумать о тех, кто обделён счастьем. «Мальчик у Христа на Ёлке» Фёдора Достоевского берёт своё начало в пронзительном рассказе Ханса Кристиана Андерсена «Девочка со спичками».

Леонид Андреев "Ангелочек"
Фёдор Достоевский "Мальчик у Христа на Ёлке"

Немаловажны праздничные дарители, становящиеся спутниками Рождества и Нового года со второй половины XIX века. На западе эту работёнку принимает покровитель моряков и детей Святой Николай, за XIX век стараниями Клемента Кларка Мура, написавшего поэму «Визит Санта-Клауса», и многочисленных последователей как по части рассказа, так и иллюстраторов превратился в доброго духа Санта Клауса. Окончательно современный образ сложился к 1930-м, когда компания Coca-Cola сделала Санту своим маскотом. И если у вас в голове при выражении «Праздник к нам приходит» не начинает звучать характерная песня и всплывать живописные красные грузовики, то пишите, куда скинуть денег на лечение.

Русская культура производит даже более впечатляющую реинкарнацию образа. Россию нельзя представить без персонификации зимы. Волшебный помощник Студенец, Трескунец или Морозко спасают героев фольклора. Термин «генерал Зима» или «генерал Мороз» обычно представляется самой мощной силой восточноевропейского исполина, способной заморить даже самых грозных и подготовленных противников.

Криповый парень напал на Боню в 1812 году
Джек Мороз
И более каноничная версия 1916 года

Но народные поверья напоминают, что Морозко может предстать и пугающим духом заснеженного леса, этаким аналогом мистического Лесного царя. В жутковатой (если откинуть тривиальный социальный пафос) поэме Николая Некрасова «Мороз, Красный нос» главная героиня Дарья, отправившись в лес за дровами после похорон мужа от безысходности попадает в ловушку. Воевода Морозко усыпляет несчастную крестьянку:

Богат я, казны не считаю,

А всё не скудеет добро;

Я царство мое убираю

В алмазы, жемчуг, серебро.

Войди в мое царство со мною

И будь ты царицею в нем!

Поцарствуем славно зимою,

А летом глубоко уснём.

Всё заканчивается жутким кадром в стиле кубриковского «Сияния»:

Ни звука! Душа умирает

Для скорби, для страсти. Стоишь

И чувствуешь, как покоряет

Её эта мертвая тишь <…>

А Дарья стояла и стыла

В своём заколдованном сне.

Вообще демонический, пугающий образ Мороза выглядит естественнее добрячка с подарками. Вспомнить того же Снежного Короля из «Времени приключений» - органичнее злодея не придумать.

Тем не менее в 1840-е вместе с появлением ёлок начинает складываться персонаж-даритель, впервые изображённый в сказке Владимира Одоевского «Мороз Иванович». К 1870-м Дед Мороз, каким его знаем мы, «подружился» с традицией ёлок, и таким образом сформировался поистине народный, сверхсимволичный, семейный праздник, впитавший в себя всю суть русского характера и духа.

А ещё европейское Рождество невозможно без персонажа сказки Гофмана Щелкунчика, во многом прославленного великим русским композитором Петром Чайковским, чья музыка к одноимённому балету является в Первом мире не меньшим символом праздника, чем Jingle Bells

Настолько сильна была традиция Рождества и Нового года, что даже большевикам не удалось её искоренить. Длившиеся порядка семи лет гонения зимних праздников завершились в 1936 году. Советская система, не в силах перемолоть «буржуазный пережиток», тем не менее встроилась в его геном и смастерила современную модель.

Павел Постышев - советский функционер, предложивший в 1935 году Сталину вернуть традицию новогодних ёлок и написавший по этому поводу статью «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!» Через пару лет расстрелян как враг народа

В ней Рождество, потеряв нормальную общекультурную дату, потеряв бэкграунд вместе с развитием большевистского атеизма, в конечном итоге потеряло вес, став декорацией к песнопениям Пугачёвой посередине больших Новогодних каникул.

Снегурочка, которую мы заслужили

В ней торжества невозможны без лицезрения постной морды главного политикана, который идейно начинает подменять Деда Мороза, говоря какие-то очередные общие слова в пустоту.

"Дорогие юные друзья" - шедевр света, добра и свободы

В ней культура русской кухни превратилась в культ оливьешки с докторской колбасой под советское шампанское с водкой нон-стоп неделю.

Плачь, детка

В ней фрукты, ангелочков и Вифлеемскую звезду вытеснили красные звёзды и ёлочные украшения, само собой, всегда исполненные духом времени.

Флот дирижаблей
Это танк эпохи Первой мировой, если что
Кстати, вот фигурка малыша-Нового года - персонажа, который не прижился

Но несмотря на все эти изменения, возможно, на чей-то взгляд деградацию культурной традиции, её нивелирования до фона авантюрным похождениям пьяного Женька Лукашина или Ургантов с «Ёлками», праздник Нового года выглядит единственным невымученным, добрым и честным.

И сколько бы нам не показали концертов на дни МВД, ФСБ, КГБ, НКВД, ОГПУ, ЦК КПСС, - никогда и никто не будет воспринимать это праздниками. Можно сделать ещё десяток «дней народного единства» - люди с удовольствием бухнут с шашлычками и в эти «праздники». Но ведь сердце, душу человека, пусть даже самого незатейливого и ведёного, не обманешь мраком аббревиатур и круглых-квадратных дат. И пока будет так – силам зла не захватить нас.

P. S.: Запад с НАТО нам, конечно, лютейшие враги, но культуру не обманешь - союзники по БРИКС нам союзники примерно как их Новый год похож на наш)))

Дед Дракон и его эльфы



Report Page