Полковник Здоренко, генерал Дрыманов и их долгожданный 37-й год
Роман Попков«Открытая редакция»
Тридцать седьмой год давно уже является не только исторической датой, но и важным политическим символом. О «новом тридцать седьмом годе» российская оппозиция громко начала говорить еще во времена первых арестов, проводимых Следственным комитетом по Болотному делу, шесть лет назад. Сыграли роль массовость начавшихся тогда обысков и арестов, а также их кажущаяся непредсказуемость: любой, кто активно участвовал в протестной акции 6 мая, понимал, что за ним могут прийти завтра, а могут послезавтра, а могут через месяц, а могут через полгода.
Разумеется, вектор постепенной общественной эволюции человечества невозможно отменить даже в путинской России: сейчас нет расстрельных подвалов, а люди на допросах умирают значительно реже, чем в тридцать седьмом. Это существенно облегчало задачу по высмеиванию «нового тридцать седьмого» тем, кто в России извечно заряжен на высмеивание даже самых драматичных историй.
О тридцать седьмом годе любят говорить и персонажи, видящие в нем «очистительное благо», мандат на расправу со всеми, кто ненавистен. Можно сколько угодно ухмыляться песням коммунистического барда Александра Харчикова («И к нам вернется товарищ Сталин — готовьте списки, готовьте списки»). Но когда сладкое топление по сталинской эпохе не скрывают действующие сотрудники правоохранительных органов, ухмыляться совсем не хочется. У русского активиста, участвовавшего в реальной уличной борьбе, таких примеров хранится в воспоминаниях не просто много, а очень много.
«Эх, вот возись с вами тут. Вывезти бы вас сейчас в лес, поставить на колени. „Именем Российской Федерации!“ И тра-та-та из автомата», — говорил в 2006 году один из милиционеров, везший меня, автора этих строк, на Петровку 38. Говорил даже без ненависти, а вполне буднично, устало. Но искренне.
Полковник Юрий Здоренко отвечающий за общественную безопасность в ЦАО Москвы, вышел из себя в связи с акцией Pussy Riot на стадионе в Лужниках. Он в ярости говорил задержанному Петру Верзилову, что жалеет об ушедшем тридцать седьмом годе.
Я хорошо помню господина Здоренко еще с начала 2000-х. Он, тяжело дыша и размахивая рацией, командовал первым моих задержанием в Москве в 2003 году, на акции протеста во время съезда «Единой России». И потом задерживал еще множество раз на протяжении нескольких лет. Во время всей своей долгой службы в ГУВД Москвы полковник Здоренко неоднократно давал понять, что жалеет о временах, когда вопросы с несогласными решались быстро и просто. При этом нужно учитывать, что Здоренко — далеко не худший, не самый агрессивный и не самый отмороженный офицер в российских силовых структурах.
Критики уже указали полковнику Здоренко в своих телеграм-каналах, как могла сложиться его судьба, живи он в реальном, а не мифологизированном силовой корпорацией тридцать седьмом году. Что бы с ним сделали, если бы он проворонил какую-то провокационную выходку в присутствии Иосифа Сталина. Но старый грузный полковник вряд ли читает телеграм-каналы — он будет и дальше жить со своим «небесным» тридцать седьмым годом.
И тут возникает проблема — к счастью, не наша, но интересная. Тридцать седьмой год — это не только символ массовых репрессий системы против граждан страны, но и символ выкашивания системой своих же рядов.
Мысль может быть материальной, и страстные фантазии о чем-либо могут стать материальными. Мечты могут сбываться, и именно поэтому бояться своей мечты призывали в старину мудрецы. Складывается ощущение, что российские милиционеры-полицейские-прокуроры-следователи домечтались.
Арест главы московского Следственного комитета Александра Дрыманова, который даже своей внешностью стремился подчеркнуть сходство с инквизиторами сталинских спецслужб — это как раз история о том, что мечты сбываются в самой неожиданной форме. Разгром Лубянкой Следственного комитета — главное политическое событие сезона. Собственно, это и есть настоящая российская политика, а вовсе не выступления Путина перед декоративным «Федеральным Собранием» и не карикатурные «выборы» мэра Москвы, намеченные на сентябрь. Точно так же именно массовые аресты и чистки были главным политическим событием в СССР 1937−1938 годов, а вовсе не ритуальные массовые мероприятия ВКП (б) и комсомола. Настоящая политика — это внутриаппаратные стремления получить санкцию на какой-либо арест, приблизить арест или отдалить его, или вовсе ареста избежать. В этом смысле сталинский СССР и путинская Россия действительно похожи, без всяких спекулятивных натяжек.
Глава Следственного комитета Бастрыкин, много месяцев подряд отчаянно защищавший своего ближайшего сотрудника Дрыманова от атак ФСБ, спасавший его от тюрьмы — вот таков настоящий политик в путинской России. И безликие враги Бастрыкина с Лубянки, все же сумевшие арестовать Дрыманова, тоже занимались политикой. Российская политика пахнет доносом, предательством, интригой, тюремной камерой, металлом наручников и коридорами районных судов — и дело не в посадках оппозиционеров. Иной политики в России уже нет, или пока нет.
Не так давно участники оппозиционных шествий со страхом и ненавистью смотрели на проносящиеся черные машины Следственного комитета и шептали что-то про «гестапо». Следственный комитет казался безжалостным и неуязвимым вершителем судеб. И в высоких кабинетах Следственного комитета, возможно, нежились в темных волнах этого людского страха, с удовлетворением думали о достигнутом, наконец, тридцать седьмом или пятьдесят втором годах. Эти люди были неаккуратны с мечтами.
У вас есть интересные новости из вашего региона? Присылайте их в наш телеграм-бот:
https://t.me/mbkmediafeedbackbot
Все наши материалы можно читать по адресу:
https://mbk.sobchakprotivvseh.ru/
Подписывайтесь на наши соцсети:
https://zen.yandex.ru/media/mbkhmedia
https://www.facebook.com/MBKhMedia/
https://www.youtube.com/c/МБХмедиа
https://www.instagram.com/mbk_media/