Похмелье

Потом была раскосая Марго. Он оставил ее при трусах, оттопырив их таким образом, чтобы можно было наблюдать развернутый чистый анус, сжатый до морщин, отороченный мелкой черной щетинкой, промежность с нежною гусиною кожей — здесь же точка родимого пятна, — и, наконец, бледно-розовую расщелину, дальше которой уже была наглядная анатомия, где все было в развернутом виде, свисал, похожий на морепродукт, исключительно большой клитор.

Он сношался с нею прямо так — сквозь оттопыренные на одну сторону трусы, удерживаемые крюком большого пальца. Марго, в отличие от флегматичной Барби, постанывала, мотала головой и, стоя на четвереньках, царапала простыни, собирая их в складки. Серебряному очень хотелось кончить одновременно с этим экзотическим существом; даже что-то такое несколько раз дивно и сладостно стучалось у самого корня его ствола, но, посмеявшись, тут же убегало. Одновременно с членом он погрузил в горячее, скользящее отверстие Марго сразу два пальца — указательный и срамной. Он ощупывал движения своего члена — бугристые и напряженные, осязал его тайную работу. Ему пришла мысль отмастурбировать непосредственно во влагалище. Это было ново. Предвкушая дикое удовольствие, долгожданную эякуляцию, он стал погружать один за другим — безымянный ...

палец, мизинец. Как ни странно все четыре пальца с легкостью уместились, покрывшись слизью. С большим пальцем получалось сложнее. Он был как фольклорный медведь в перенаселенном теремке. Тем не менее, и он оказался там. Сузившему ладонь, Иосифу удалось-таки еще немного продвинуться, охватив член щепотью. Воистину, женское влагалище, как и общественное мнение, способно тянуться во все стороны. Большой палец другой руки, удерживающий трусы в приподнятом положении, окунулся в задний проход. По странной прихоти организма все там уже было мокро. Палец вошел почти до основания, когда вдруг наткнулся, — буквально накололся, — на твердое препятствие: это были плотно сформированные каловые массы. « Говно, — констатировал Иосиф, — несомненно, говно. С утра надобно испражняться, уважаемая Марго. Ну, не удалось ей испражниться. Ну не получилось. Ну, не посрала! Так что из того?! — защищал он ее. — И бог с ней; и с этим ее твердым стулом». Это его не отвращало. Он был не новичок. Не одна прямая кишка была им исследована. Это было малоприятно, но. Мотивировал он это свое прохладное отношение к данному факту просто: все мы человеки. Меж тем, сперма уже вот-вот приготовилась бежать по всем семенным протокам; оргазм был близок. В вожделенном помутнении рассудка Иосифу захотелось по локоть окунуть обе руки в женское нутро, достать там до самого сердца, сжать его в кулаке, доставляя и себе и ей неизъяснимый, тотальный экстаз. Он давно уже не замечал того, как Марго бьется лбом о постель, пытается вырваться и вновь подается назад. Но он явно услыхал ее полустон-полурычанье, которого она про себя застеснялась, и слова, сказанные взахлеб: « П-п-пожжалуйсста!!...» Это резко переключило сознание Иосифа: до всего этого он думал, что доставляет партнерше неимоверное наслаждение; но после — он вдруг ужаснулся, растерялся, нашел подходящие случаю доводы: « Молчи. И терпи боль. Я за все плачу, — мысленно обращался он к проститутке. — А раз плачу, то имею право. Покупатель всегда прав!... В кого это я превращаюсь?! — тут же спрашивал он себя. — Ты становишься примитивом, животным! Хуже! Намного хуже!... Мама, моя мама! До чего я себя довел?!» — он уже готов был зарыдать, — не прекращая меж тем автоматических фрикций, — как вдруг понял, что это похмелье водит его темными лабиринтами, низвергая в бред. Позывы тошноты подошли к самому горлу. А Марго уже кричала: « А-а-а!... А-а!» — при этом истерически похихикивая: это было ее оргазмом. Оказывается, все это время она действительно получала огромное удовольствие, которое внешне проявлялось у ней в форме мучений. « Что за сука! Что за лицемерная блядь!» — остался недоволен ею — до зверства — Иосиф, которому она вспугнула эякуляцию. Барби лежала на следующей кровати спиной к совокупляющимся и плохо изображала то, что она спит. По всей вероятности душила ее зависть, так как она тоже осталась без оргазма.

Туалет и ванна были совмещены. Иосиф Серебряный глядел на себя в эллипс зеркала и видел, что тело его похоже на муравьиное, состоящее как бы из отдельных шариков: самый большой шарик — таз и живот, средний — грудь и плечи и совсем маленький — голова, а к ним — тощие, редковласые лапки. Воистину, приходилось славить нынешние традиции, современные костюмы, позволяющие занятым людямпренебрегать физической формой. Лицо Серебряного было смуглым; но не под солнцем он принимал этот загар, — это был результат частых и неумеренных оргий. Волосы его были обесцвечены до цвета молока. Где-то даже это неплохо сочеталось — смуглость лица и белизна волос (хотя и было искусственно). Он осторожно, чтобы не делать резких движений головою, оседлал унитаз. Он принципиально не похмелялся, боясь сделаться алкоголиком, поэтому сносил неизбежные муки.

« Давить из себя раба по капле. Ничего не оставляя, — приговаривал он, испражняясь с натугой, — интересная взаимосвязь. Что дальше? До каких еще извращений мне нужно дойти, чтобы возбудиться надлежащим образом? Чтобы божественно (повторяю: « божественно») эякулировать?... Но самым большим извращением было бы, по-моему, предложить ей руку и сердце. Ха-ха!... В самом деле! Вот оно как происходит: она (эта самая пресловутая Марго) вся в белом, за белой вуалью, и я — похожий на Дракулу — смокинг и трость. А после: невинные поцелуи при закрытых губах, романтические отношения — и любовь, любовь до слез и соплей, черт возьми!... А после — коитус. Умопомрачительный коитус! И все сначала (несомненно, что так называемое целомудрие есть одна из многочисленных форм страсти, более тонкая, изощренная, не лишенная некого прагматизма)... Вот он выход! Вот они, новые пути человечества! Умница! На — тебе, Нобелевскую премию, получай. Спасибо. Да, да. Надобно подлечиться: воздержание, диета, покой».

По привычке, поднявшись, он заглянул в унитаз и смыл все шумным каскадом. « Так безжалостное время рушит все, как потоки воды из сливного бачка унитаза», — подумалось ему. Ему вдруг стало ужасно грустно и жалко всех и вся вместе с собою. Его нервная система была больна, а сам он чувствовал себя как трехсотлетний ворон, уставший жить...