Почему «Звонок» стал ужастиком

Когда я писал Ringu, я остановился на половине романа и понял, что ещё не придумал название. Когда я подумал, что пришло время дать название, я взял англо-японский словарь, и мне на глаза попалось слово RING. У меня появилось ощущение, что это название было чем-то очень осмысленным. RING, как правило, используется в качестве существительного, не так ли? Но есть также глагол RING, означающий «позвонить» или «звонят», типа звона часов или телефонного звонка. Мне это понравилось. Итак, изначально я не использовал слово RING в значении «кольцо, окружность». Но когда я дал роману это название, много циркулярных вещей появилось в сюжете: спираль, двойная спираль ДНК, петля и так далее. Я думаю, это хорошо, что я выбрал это название.

Кодзи Судзуки о выборе названия

Название каждой книги серии имеет в своей основе циркулярный, как выразился автор, образ: круг — спираль — петля. В каждой книге образы группируются вокруг главного, вынесенного в название.

Первая книга: кольцо, круг, змея, колодец. Эта группа образов — древние символы, уходящие корнями в начало человеческой истории. Колодец — связь с миром мертвых. В колодце происходит роковая трансформация Садако, его раскапывает герой первой книги в поисках ее останков. Кольцо — символ власти и вечности, кольца обычно носили короли и чародеи. Садако обладает паранормальными способностями и, умирая, создает вирус в форме кольца. Змея — символ самовоспроизводства, так как змеи бывают гермафродитами и способны к партеногенезу. Садако же гермафродит и занимается не чем иным, как изготовлением копий себя. Дальше — больше. Змеи часто бывают и ядовиты. Что такое яд Садако? А все просто: «вирус» переводится с латыни как «яд». «Замкнутый круг», «порочный круг», «ходить по кругу», «круги на воде» — во всех языках множество идиоматических выражений и стертых метафор, заключающих в себе идею круга. Круг — это представление о мире как цикле и бесконечном повторении: времена года сменяют друг друга по кругу, луна растет и убывает каждый месяц, солнце заходит и встает каждый день.

«Такое ощущение, будто кольцо — это символ чьей-то воли, которая меняется от перерождения к перерождению, с каждым разом становясь все мощней и безудержней».

«И до каких пределов будет расширяться этот круг? Человек движим животным страхом, и видеопленка в мгновение ока превратится в настоящую социальную эпидемию».

«Асакава гнал машину в сторону Асикага, ни на мгновение не отпуская педали газа. В зеркале заднего вида отражалось токийское небо. В нем зловеще, словно кольца вырвавшегося на волю свирепого апокалиптического змея, ворочались облака…»

Перед нами архаическая, мифологическая картина мира. В ней связь сознания и материи объяснять не нужно, граница между одушевленным и неодушевленным, между людьми и вещами нечеткая — почему бы частице сознания Садако и не записаться на кассету? Между прочим, герой первой книги терпит крах именно потому, что действует в рамках архаической картины мира, — он ищет заклинание, которое спасет его от проклятия кассеты, и, как в плохом ужастике, хоронит кости Садако, думая, что это принесет злобному духу упокоение. Но логика «Звонка» — не логика примитивного ужастика.

Вторая книга: спираль, гора, ДНК. Гора — символ восхождения, дорога в гору часто имеет вид серпантина, то есть спирали. Восхождение — частая метафора познания. ДНК — молекула, которая обеспечивает хранение и передачу генетической информации.  Спираль — символ развития, повторения на новом, более высоком уровне. Вторая книга построена на группе образов, которые можно назвать научными. Образ спирали становится особенно актуальным в человеческой культуре, когда верх берет научный подход. Так и во второй книге: мистический ужас Садако развеивается, когда мы вникаем в научно-фантастические тонкости ее загробной жизни. Записать себя на кассету больше не звучит как бред, потому что «проклятие Садако» представляет собой вирус оспы, а вирусы известны не чем иным, как тем, что переносили генетическую информацию. Герой второй книги — патологоанатом, и наукообразные хитросплетения второй книги поистине поражают. Но и показав мир глазами науки, автор не останавливается, тем более что и такой рационалистический подход не спасает от Садако мир — только семью героя.

«Андо больше не мог себя контролировать. Против своей воли он вдруг увидел человеческую жизнь всего лишь как цепочку навязанных неизвестно кем причин и следствий... Перед глазами вновь и вновь возникал один и тот же образ: тонкое тело маленькой змеи полощется в воде, зацепившись за нависшую над канавой ветку, а большая змея обвилась вокруг своего детеныша, словно пытаясь защитить его. По форме это напоминало молекулу ДНК... Только сейчас Андо понял, что молекула ДНК, которую он видел в клеточном ядре под микроскопом, действительно похожа на двух переплетенных в пустоте змей. Молекула, которая содержит всю генную информацию биологического вида, беспрерывно передающуюся из поколения в поколение... Получается, что человек по рукам и ногам связан двумя рептилиями».

Третья книга: петля, лабиринт, паутина, переплетение. Образы третьей книги уже с трудом можно найти, например, в энциклопедиях символов. Кроме лабиринта, обозначающего заблуждения, путаницу, неразбериху, тупик. Петля — самый сложный из заглавных «циркулярных» символов. Какие ассоциации вызывает слово «петля»? Заблудиться (петлять), мертвая петля, удавка, ловушка. Группу образов третьей книги можно обозначить как образы хаоса и беспорядка. Продолжая аналогию: перед нами современный мир ризомы. Ризома — это вид корня, состоящего из множества отростков и побегов, в противоположность корню-луковице или корню-клубню. Ризома противопоставляется образу мирового древа, в постмодернистском мире ризомы «мир утратил свой стержень» [Делез и Гваттари], а понятия рациональности, бинарной оппозиции, замкнутой структуры утратили свою актуальность. Благодаря такому переключению на постмодернистское восприятие мира третья книга производит впечатление, что у читателя буквально вынули землю из-под ног. То же чувствует рациональный человек, внезапно оказавшись в мире постмодернизма. Реальный и виртуальный мир сходятся настолько, что они почти неразделимы. Наконец становится понятной метафора Садако и мистический ужас, вызываемый первой книгой, — вирус метастазного рака, болезни, по сути, столь же загадочной: неизвестны его причины и лекарства от него тоже нет. Так что история Садако — это ночной кошмар канцерофоба.

«Поглядев вдаль, Каору увидел речку с грязно-желтой водой, изогнувшуюся двойной петлей. Как будто символ совпадения реального и виртуального миров...»

«Каору несколько раз переходил от пробирки к пробирке и сравнивал здоровые и пораженные клетки. Главное отличие было налицо: в раковых клетках содержалось нечто, несущее хаос».

Таким образом, читая три части «Звонка», читатель последовательно проходит через смену представлений о мире: начиная с архаически-мифологического с его склонностью все одушевлять и объяснять разной мистикой, через научное, рациональное, строящее стройные теории, к постмодернистки-ризоматическому, потерявшемуся в равноправных реальностях.

Вернемся к вопросу, почему первая часть «Звонка» получила славу одного из лучших ужастиков, а не менее талантливое продолжение — нет? Теперь ответить на этот вопрос просто: все мистические страхи будят в нас остатки тех архаических представлений о мире. Остальные части могут быть философской научной фантастикой, высказыванием о современном мире, но терпят крах как ужастик, потому что взывают к другим инструментам мышления.

Кому будет интересно пойти дальше первой книги? Может быть, тому, кто хочет еще раз проделать путь от испуганного молнией дикаря до человека, уставившегося в монитор компьютера.