Побег куманики

а я-то хотела выколоть грушу, это символ секса, ты ведь замечал, что груша похожа на женщину? но ничего не выйдет — она вытерла рукавом гранатовый рот — я ужасно боюсь этой штуки, она жужжит как оса, и можно получить вирус
у китайцев груша — символ разлуки, это я, кажется, помню, иероглиф
ли
, но магде виднее, секс это ее работа, к тому же она показала мне книжку про значения трав и цветов, ее любимую, пятьдесят восьмого года издания

книжку они забыли на окне, теперь я листаю ее и пытаюсь понять, что растет тут на острове, сижу в парке у святой катерины и оглядываюсь по сторонам
цветок граната! это глупость, олеандр! зависть, барбарис! скорбь, базилик! ненависть, крапива! клевета
мы с барнардом ели на завтрак латук — это холодное сердце, а опунция, которую я грызу, раздирая губы, означает насмешку


декабрь, 17, вечер
о чем я думаю?

ладно, текст возникает, когда сам исчезаешь, провалившись в кроличью нору между смыслом и денотатом, то есть — когда заткнешься, в конце концов, с защепкой бамбуковой на губах
про это еще один помощник садовника написал — в конце альбома монастырских гербариев —
когда говорят, то не знают, когда знают — молчат,
дескать, книга моя безупречна, читатель, но скорее выброси ее из головы, как и все, что ты знал до этого, затем, что
de la musique avant toute chose, la reste est literature
[45]
,

перевирая одного милейшего вагабонда, а у меня вот все навыворот — в венской школе небось сидел бы без какао с пенкой, — чем больше пишу, закусив губу, тем больше знаю наперед, чисто шумерский писец набу со своею дырявой табличкой, нацарапаю — и воплощается,
происходит,
хоть из дому не выходи
персонаж тем временем танцует обкурившимся шивой на поверженном демоне сюжета
страшно, доктор, писать, особенно — тамгдепросмерть, и какой там, к черту, шумерский писец набу

я — как та тигрица, которую поймали на карманное зеркальце в траве, помните? ей показалось, что это тигренок там и нужно дать ему молока
и даешь, и даешь, покуда хохот охотников не


декабрь, 17, ночь
agnus. agno. agni

связи между вещами не сразу ощутимы, они прощупываются потихоньку, однажды ты узнаёшь о связи бумажного веера с войной, ягненка с огнем, а щегла с кровью христовой и не удивляешься: это ведь на поверхности! просто ты об этом не думал! я связан с желудем, мальчишкой я набивал ими карманы до хруста, не мог пройти мимо желудя, чтобы не поднять, даже есть пробовал, это оттого, что оба мы посвящены тору, этим же я связан с майским деревом и куманикой, но это руническая связь, она может ослабеть, если о ней не думать постоянно

декабрь, 18

читал у фрезера, что в старые времена кое-где в малой азии во время чумы или другого какого божественного ужаса на городскую площадь приводили человека, чаще калеку или урода, кого не жалко, короче говоря
человеку давали съесть ячменную лепешку и немного сыра и принимались колотить его прутьями дикого инжира по гениталиям и так колотили, пока не забивали до смерти, а после бросали в костер

человек этот, считали малые азиаты, уносил с собой всю свинцовую болезненность общественных потрясений
развеяв его злосчастный пепел над морем, они на одну ночь забывали свой
angst
и оказывались в шлараффенланде
[46]
— стране цветного хлопка и ручных шелкопрядов
вот я думаю: почему его били не по шее? чем хуже крестец или подколенные ямки? средоточие зла в перепуганном съежившемся пенисе
и еще я думаю: раньше я ощущал себя таким уродом на площади
а теперь я ощущаю себя его гениталиями

То : Liliane Edna Levah,
5, cours de la Somme,
33800 Bordeaux
From: Eugene Levah, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
Без даты

Дорогая Лилиан, когда я вернусь в Бордо, нам надо будет сесть и поговорить. Не все так просто, как тебе кажется, и ты рано поставила на мне крест. Галерея приносит убыток, ты права. И я не тот, каким казался тебе семь лет тому назад, тут ты тоже права, я полагаю.

Выходка с поездкой на Мальту — совершенно идиотская. Но я был в состоянии аффекта, я мог убить или украсть, и меня бы даже не осудили! Я просто не знал, куда деваться! Когда я встретил доктора Жакоба, отсиживаясь в переполненном
Регенте,
оттого что не хотелось идти домой, и он намекнул мне про
работу,
я даже рассмеялся.

Экспедиция на Мальту? Где все копано-перекопано со времен Карфагена? Казалось бы, какое отношение это имеет ко мне, специалисту по французской салонной фотографии, автору монографии о Шарле Пюйо?

Но Жакоб сказал, что знает эту девицу-археолога, которой нужен неглупый помощник, работа пыльная, усмехнулся он, но не требует специальных знаний, это раз. Девица рыжеволоса и до ужаса хороша собой, а это — тут он строго поглядел мне в глаза — крайне полезно в моем состоянии, это два. И что она оплатит гостиницу и расходы, так что я смогу тратить заработок на невинные холостяцкие развлечения в Сен-Джулиане, это три. К тому же, мол, туда еще осенью отправился приятель Жакоба, австриец, доктор Йонатан Йорк, умник и плейбой, с ним мне будет не скучно.

Поезжай, сказал Жакоб, когда собрался уходить, а то сопьешься с круга, а я лишусь теннисного партнера на все оставшиеся пятницы.

Чертов Жакоб! Его хваленый Йонатан оказался мрачным типом со стрижкой а-ля юный Макдауэлл в роли Калигулы. К тому же — со слабостью к ароматизированым сигарам, платкам от Эрме и душистым мальчикам.

Да-да, дорогая Лилиан, я его раскусил на третий день, у меня на этих ребят аллергия еще со времен закрытой школы в Байонне. От этого австрийца за версту несет сомнительными знакомствами. Ума не приложу, как он сюда попал? К тому же доктор им вовсе не нужен, полевых работ не предвидится, они уже третий месяц копают в Гипогеуме. Это не так далеко от цивилизации, чтобы заводить себе отдельного доктора.

Я пытался намекнуть на это рыжей начальнице, но она — о чертов врун Жакоб! — оказалась совершенным сухарем, который мне, поверишь ли, лень размачивать, да и не стоит того.

Парень, который был здесь до меня, внезапно уехал, прихватив какие-то особенные черепки, что страшно взбесило веснушчатую Фиону — на меня она, на всякий случай, поглядывает косо, как будто и я намерен сделать то же самое. Классическая ученая разделочная доска, к тому же наверняка ирландская католичка с фокусами. Готов держать пари на ящик Сент-Эстев!

Остальные ребята — темные лошадки, их явно набирали по объявлению, впрочем, и работа у них лошадиная — пахота в полуденную жару, жалко смотреть. Они прозвали меня СаВа, оттого что я здесь единственный француз. Но я не возражаю — по крайней мере, это способ услышать французское приветствие. От английского языка меня уже тошнит. Особенно от того, что герр Йонатан считает английским языком.

Я хожу в мелких начальниках, со мной в упряжке студентик из какой-то непроизносимой балканской страны, говорит на трех языках и еще на латыни и греческом.
Фиона от него в восторге, с ним она даже смеется, и ее втянутые бледные щеки розовеют. Впрочем, ей не меньше тридцати шести, это многое объясняет.
Хотел бы, чтобы мне объяснили, что за тип ходит за мной по пятам и стоит под окном гостиницы. Чего он хочет, этот оборванец?

Лилиан, моя девочка, умоляю — напиши мне хоть несколько слов. И не вздумай показывать мое письмо Корвину.

Целую тебя в шелковистый затылок. Все еще твой,
Эжен

ОСКАР — НАДЬЕ, ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Лондон, 16 декабря
Привет тебе, белокурая дива.

Продолжаю, как обещал, хотя меня и точит смутное подозрение, что Иоанновы отрывки тебя изрядно утомили. Однако восторг неофита разрывает меня на части, поверишь ли — давно не испытывал ничего подобного, даже похудел фунта на четыре — оттого, что забываю поужинать.
Итак, читаем дальше.
О вещах, спрятанных в Гипогеуме, надлежит тебе знать следующее:

Часть первоматерии, как я полагаю, соответствующая огню, согласно описанию представляется мне наиболее опасной, поскольку стихия эта и сама по себе обладает великой разрушительной силой.
Но лишь владеющий артефактом огня заглянет в глаза ангелу. Едва ли простой смертный способен выдержать взгляд ангела, а потому — берегись огня.

Другая часть первоматерии — как я полагаю, соответствующая воде — дарует обладателю своему таинственную способность менять его облик по желанию. Ибо вода бесформенна, как и сама материя, а облик есть форма, которую вода способна принимать в зависимости от сосуда.
Третья часть первоматерии дает власть над живущими с тобою в одно время, а значит — упоение…

Как раз в этом месте не хватает нескольких страниц. Жаль, но мне не привыкать. Очень редко бывает так, чтобы текст сохранился полностью. И даже более того — если текст дошел до нас в безупречном виде, то это, скорее всего, подделка.
Тон Иоанна здесь разительно меняется. Вдруг, ни с того ни с сего, он становится исключительно назидательным. И все-таки он темнит и чего-то недоговаривает.

Похоже, он пересказывает источник, в котором и сам-то не слишком хорошо разобрался. Ну да не в этом главное. Если я буду стремиться к
абсолютному пониманию,
то никогда не покину своего кабинета в архиве и сам превращусь в картонную папку со шнурками…
Обрати внимание, Иоанн вроде бы о чем-то предупреждает своего преемника, но делает это как-то уж чересчур осторожно.
«Заглянет в глаза ангелу». Может быть, идет речь о каком-то вестнике —
aggelos 7

Иоанн использует здесь греческое слово. Хотя нет. Скорее всего, речь идет именно об ангеле.
Сказано, что для казни мира воду больше использовать не будут. Потоп оказался малоэффективным. Так что если уж опираться на первоисточники, то
сойдет с неба ангел, и очи его, как пламень огненный, и ноги его…
что-то там…
как раскаленные в печи.
Это, между прочим, тоже Иоанн! Только более откровенный.
У ангела этого в руках должна быть книжка, и кому-то, несомненно, предстоит эту книжку съесть.

Возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед.
А потом, когда книжка будет уже съедена и хорошо переварена, все погрузится в огонь.
Надеюсь, первым в него погрузится мое хранилище.
ОФ

МОРАС
декабрь, 19

о чем я думаю?
где тебя любят, говорила моя русская няня, пореже бывай, а где не любят — ногой не ступай


декабрь, 20
первый сон, рассказанный моему другу барнарду

я падаю, тону, пропадаю в густой зеленоватой мути, где-то там, наверху, полуденное солнце шарит острым лучом по воде, но до меня, падающего, достает только самый кончик, он щекочет мне ноздри, я чихаю, темная тина сразу набивается в рот, в детстве я учился дышать через тростинку, сидел в теплом мелком озере с сухим бамбуком во рту, как разведчик из племени сиу, теперь я вижу дно, грязь и блестящие камни на дне, похожие на головы ирландских хабиларов в круглых шлемах, я боюсь ушибиться, переворачиваюсь, вытягиваю руки, но сильная вода не уступает, крутит меня мягко, медленно, я снова оказываюсь лицом вверх и вижу тот же упрямый луч, он щекочет мне глаза розовым свозь закрытые веки, мой зрачок — карманное зеркальце — ловит его, луч уворачивается, бьется острием в стекло и устремляется вверх из последних сил, в моем треснувшем зрачке отражается изумленное знакомое лицо, кто это? где я его видел? он открывает рот, кричит, протягивает ко мне руку, в пальцах у него сияет зеленая, нет, золотая вещица, брегет? медальон? вдруг она выскальзывает, как рыбка, и падает на дно, раскручиваясь по спирали, она падает гораздо быстрее меня, и я завидую, я хотел бы, чтобы это кончилось, я хотел бы упасть, но знаю, что не упаду, потому что это сон, и кто-то теребит меня за плечо и тыкается холодным и острым в руку на сгибе локтя, это луч? меня протыкают лучом? по руке бегут мурашки, что-то мокрое ползет вслед за ними по голой коже, муравьи тянут сосновые иглы? я связан рыжими муравьиными нитками,

без даты

когда низшие организмы болеют, их насквозь прорастают другие организмы, водоросли или просто бездомные бактерии, а они даже не замечают
но если они не замечают и живут, как ни в чем не бывало, то болезнь ли это?
может, это просто попытка устроиться немного повеселее


декабрь, 22
барнард смеется, мои сны ясны ему, как майский день
приятно думать о майском дне, теперь, когда за окном идет дождь и в лавке сквозит из-под дощатой двери

правда, здесь и дождь — не дождь, а так — водяная пыльца, висящая в воздухе
когда он забрал меня из сент-джулиана, я не хотел разговаривать, и два дня мы молчали, я много спал и пил много карибского кофе
у меня в кармане была его карточка с лиловыми драконами на красном картоне, поэтому меня отдали ему, больше некому было, наверное, он не какой-нибудь просто мальтиец, а потомок тамплиеров! в спальне у него застекленная грамотка,
позволяющая въезжать на лошади в храм

он рисует жестоких ундин и махаонов на предплечьях, толкует матросские сны и варит карибский кофе — это когда горячий ром со сливками подливают в нестерпимо черную гущу на самом донышке, кухни у барнарда нет, по вечерам он делает бигиллу из бобов с чесноком на подоконнике, стуча зазубренным ножом по дереву и бормоча непонятное, или приносит тыквенный пирог из лавки
однажды мы ели
вдовий суп
из козьего сыра, мы ели его у подружки барнарда

и на обратном пути я, как дурак, спросил его, от чего умер подружкин муж, барнард так смеялся, что даже говорить не мог, муж, ха-ха отчего умер, ха-ха
когда барнард смеется, он останавливается, широко открывает рот и хлопает себя по коленям, но это чудо я видел только дважды, чаще мы просто молчим и макаем хлеб в оливковое масло
я, наверное, останусь с ним жить, потому что похож на его младшего брата, он же, вероятно, похож на моего старшего, только я этого еще не понял


без даты, вечер

о чем я думаю? когда спишь и во сне теряешь к происходящему интерес, то оно перестает происходить, правда?
то есть весь этот беспредельный
постановочный процесс
с павильонами, горами и долами, развитием отношений черт знает с кем и утренним катарсисом черт знает почему, все это расползается мокрой промокашкой и фыоть?
и кто я во сне — зритель? хозяин театра? сумасшедший бутафор?
да нет же, я буфетчик — я научил барнарда делать галисийскую
queimada,

это когда кофе добавляется в горящую виноградную водку, хоть какая-то от меня польза


без даты

чем длиннее имя, тем меньше толку, говорит барнард, подрисовывая облупившуюся стену, — с двумя кисточками в зубах он похож на жужелицу, — вот послушай: пур-пур! се-пия! сразу ясно, что пришли с полноцветного, сочного дна океана, индиго! из листьев, шафран! из цветов, кармин! тот вообще из сушеных жучков, всю жизнь ловящих кайф на кактусах

а теперь это послушай: инди-и-ийская желтая — это же коровья моча! венециа-а-анская красная — ядовитый и блеклый обман, как и шведская зелень, что до кельнской земли — так это просто гнилушка, истлевшее дерево!
вот послушай: мо-зес! — он глядит на меня через плечо, победно задрав лохматую бровь, — не хуже, чем бар-нард! я тебя хоть и не в камышах нашел, в просмоленной корзинке, но тоже
на берегу, у самой воды,
глядишь и воспитаю тебя не хуже этой воображалы, дочери рамзеса

даже не знаю, какое из моих имен мне больше нравится — морас, как звали меня в барселоне, мозес, как зовут в интернете, то имя, которым звал меня папа, или то — четвертое! — которое дал мне брат, однажды летом, после

ОСКАР — НАДЬЕ
(Открытка, посланная из кафе Maison Bertaux)
Лондон, 17 декабря

И вот еще что: полагаю, на потерянных страницах Иоанн говорит о дереве, земле, воздухе и металле. О чем же еще?

Каждая стихия должна быть соединена со свободной волей. Насколько воля современного человека свободна — судить не мне. Буду предполагать, что свободна ровно настолько, чтобы способствовать соединению частей первоматерии в единое целое.
Здесь главное — найти добровольцев и придумать для них какую-нибудь подходящую легенду.

Кроме того, нужно связаться с археологами. Как мне удалось узнать, сейчас в Гипогеуме работает экспедиция одного из американских университетов. Всюду янки. Я написал им письмо и заручился их поддержкой. Видишь, какой я практичный?
Да-да-да, безумие должно быть очень тщательно подготовлено.

К тому же мы уже полтора года не были вместе нигде дальше стерильного Брайтона, забитого дорогущими итальянскими ресторанами, где подают отвратительный кофе. Кстати, о кофе. Дома он кончился, я вышел на улицу, задумался и — поверишь ли? — оказался в Сохо, сам не знаю как. Сижу на сквозняке, за липким красным столиком, зато капуччино здесь отличный и у подавальщицы смешная бусина в пупке.

Поедешь ли со мной? Только не говори, что по возвращении из БА снова засядешь в клинике у отцовской постели. Сколько можно себя мучить? Он ведь
ничего
не видит и не слышит, а врачи
ничего
не обещают. К тому же ты платишь сумасшедшие деньги сиделке из агентства и самому агентству. Они прекрасно справятся… мы ведь в Британии, моя дорогая, это страна врачей и адвокатов.
Подумай хорошенько,
ОФ

ДЖОАН ФЕЛИС ЖОРДИ
То: info@seb.lt, for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: joannejordi@gmail.com

Зима крадется в Барселону на мягких влажных лапах, снег продержался целых два дня, мы с Мозесом ходили гулять в парк, и он рассказывал мне свои сны. Надеюсь, доктору он их не рассказывал. Иначе ему заменят синие таблетки на желтые, а это нам ни к чему.
Помните, у Марка Твена — кажется, в
Путешествии капитана Стормфилда

— был персонаж, не то сапожник, не то портной, которого в раю считали самым великим полководцем всех времен и народов, хотя он ни разу не был на войне. Ему оказывали всевозможные почести, даже Александр Македонский ему завидовал, а до того, чем этот парень занимался в земной жизни, просто-напросто никому не было дела: что с того, что ему не представился случай проявить себя, говорили на небесах, но мы-то здесь знаем, что он герой и молодец!

Так вот, ваш брат — вовсе не сумасшедший, он писатель, которому еще не представился случай, только и всего.
В вавилонской Гемаре говорится, что, после того как храм был разрушен, пророчества были отобраны у пророков и отданы безумцам. Незащищенным душам то есть.
Мне всегда хотелось спросить: безумцами их стали считать до или после раздачи пророчеств? Или безумец по вавилонскому определению — это незащищенная душа с ношей пророчества, которое больше никому не под силу?

Иногда я думаю: если бы мне сказали, что и мы с вами вылеплены Мозесом из его цветного пластилина, и простудная Барселона, и горный монастырь Монтсеррат, и даже это короткое письмо, которое я пишу, не надеясь на ответ, я бы — поверите ли — не удивилась.
Ф.

МОРАС
декабрь, 23
о чем я думаю? иногда я думаю о фелипе
кто теперь бегает к серрано за бисквитами? фелипе уже, наверное, ходит в пальто, а мне купили свитер из пегой колючей шерсти, на рынке в марсашлокке про лукаса барнард говорить не хочет

он хочет говорить про мои сны, по утрам я стараюсь не забыть, что было ночью, иначе он обижается и ругает меня — как бы это перевести? грязным безмозглым корабельным педиком, у которого лоскутная память, дырявая, как шлюхино покрывало
чего уж там, так оно и есть


декабрь, 27
сегодня кончился дождь, и я думаю о радуге

индейцы считали ее лестницей, по которой можно убежать из этого мира, индийцы — поклоном индры или его луком, не помню, китайцы — развратной двухголовой змеей, скандинавы — непрочным путем в асгард, а барнард говорит, что радуга упирается в землю там, где зарыто золото
золото бы нам пригодилось, пора мне искать работу, вот что

утром приходила бледноглазая магда, уводила меня во дворик покурить и пошептаться, у них с чесночком несчастье — полиция приехала за венсаном, их белокурым сутенером, он продавал таблетки на пачвилльской дискотеке
axis,
я и не знал, что на мальте есть полиция, здесь только едят и спят, точно как в моей больнице
ты красивый, сказала магда, а что педик, так это даже хорошо, и куртка венсанова будет тебе в самый раз, а мы-то с чесночком не можем вдвоем работать, это неприлично

я красивый? я — педик?
работа непыльная, но барнард недоволен, он хочет учить меня своему ремеслу, шлюхи — это не бизнес на мальте, говорит он, здесь слишком много девок, истекающих соком задаром
секс, говорит барнард, происходит от томности, томность — от пузырьков воздуха в крови, а пузырьки происходят от нечего делать


декабрь, 28

о чем я думаю? глядя на барнарда, я думаю о том, что меняют его рисунки на коже в жизни владельца этой кожи

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь