Побег

Канцлер Германии Ангела Меркель попросила президента России Владимира Путина вмешаться в ситуацию с соблюдением прав гомосексуалов в Чечне — по сообщениям правозащитников и журналистов, за последние месяцы там задержали около 100 и убили троих человек за их сексуальную ориентацию. «Сноб» продолжает следить за этой темой и публикует еще один монолог чеченца, который подвергался преследованию правоохранительными органами и бежал из страны.

1 апреля «Новая газета» опубликовала расследование о репрессиях против гомосексуальных мужчин в Чечне. Представители региона на публикацию ответили негодованием. Министр Чечни по национальной политике, внешним связям, печати и информации Джамбулат Умаров призвал газету извиниться и прекратить «истерию по поводу несуществующих угроз». А муфтий Чечни Салах Межиев заявил, что все «шайтаны» понесут наказание, ведь «кара Всевышнего за неправду и клевету велика». Тем не менее представители российской ЛГБТ-сети заявили в социальных сетях, что на горячую линию организации за помощью обратилось более 50 человек нетрадиционной ориентации из Чечни.

Мы поговорили с чеченским геем, который покинул дом пять лет назад. Он рассказал, как выглядели репрессии, когда он жил в Чечне, и почему легче сказать матери о том, что у тебя рак крови, чем что тебе нравятся мужчины.

Первая облава

У нас всегда было очень много задержаний по каким угодно поводам — знаете, сколько раз меня моя мать выкупала? А когда мне было 19 лет, солдат выстрелил мне в ногу. Людей здесь пытают с 95-го года.

В первый раз меня задержали из-за того, что я гей, в двухтысячных. У нас в компании был молодой человек из другой части России, гей. У него были лидерские замашки, и он думал, что в Грозном все так же, как и там, где он раньше жил. Его родной город хоть и не назовешь негомофобным, но там к этому более или менее терпимо относятся. Этому моему другу понравился парень с длинными волосами и спортивным телосложением, который работал в пиццерии. Он был красивый не как парень, а как девушка — черты лица у него были такие.

Я своему другу сказал, что этот парень точно не гей, потому что у него нет гомосексуальных особенностей — манер или движений. Скорее всего, он так выглядит, потому что раньше не жил в Грозном или куда-то уезжал надолго.

Друг меня не послушал. Написал письмо в духе: я гей, если ты тоже такой, пожалуйста, напиши мне. И оставил левый номер, который заранее купил без регистрации. Попросил одну лесбиянку помочь — она передала письмо парню из пиццерии.

Меня запихнули в машину и повезли в какой-то полицейский участок в трехэтажном доме

Через месяц пришел примерно такой ответ: «Да, я такой, но постеснялся тебе ответить сразу. Я жил в Москве, недавно приехал, поэтому я не знал, что у вас тут есть геи, и боялся. Хорошо, что ты написал». Друг поехал на встречу, и его поймали. Молодой человек из пиццерии, когда увидел письмо, сразу показал написанное владельцу заведения, который был важным человеком в силовых структурах Чечни. Тот заинтересовался и попросил парня ответить.

Друг позвонил мне и попросил привезти сто тысяч. Я занял деньги и встретился с теми, кто его взял. Меня запихнули в машину и повезли в какой-то полицейский участок в трехэтажном доме. Начали говорить, что мы пидарасы, геи и все такое.

Они забрали у меня деньги и побили: сломали нос, ребро треснуло. Друг преподавал в университете юриспруденцию — я сказал, что просто студент, учусь у него. Они все-таки извинились — сказали, что думали, что я тоже гей. Вернули мне ключи от машины. Я отвез друга на вокзал — он уехал из Грозного. Месяц я поправлялся в Махачкале. А потом это происшествие как бы забылось. Но, видимо, после этого случая за геями началась слежка.

До этого мне было комфортно в Чечне, потому что о моей ориентации никто не знал, кроме таких же, как я. Я почти всю чеченскую тему знал — лесбиянок, бисексуалов, геев. Мы не называли друг друга по имени, использовали прозвища. И не знали, кто где живет — это было табу. В основном встречались в съемных квартирах, кафешках или выезжали в Махачкалу, в Нальчик. Проблемы начались, когда это начали выносить за пределы нашего круга.

Рак крови и парочка нераскрытых дел

В 2011 году опять начали преследовать, уже по-серьезному. Геев ловили, избивали и делали на этом очень легкие деньги. Размер суммы определяли статусом: чем выше статус, тем больше требовали денег.

Я встречался с парнем три года — было сильное притяжение, мы друг другу во всем подходили. Такой любви, наверное, не было между Ромео и Джульеттой. Он был немного литературным человеком, я тоже — роман тогда пытался писать горский. А он писал стихи. Мама знала его как моего друга, отношения мы никак не показывали. Я жил только с мамой в большом доме, поэтому в основном он оставался у меня.

В 2012-м моего молодого человека задержали, сильно избили. Ему угрожали: если не принесет деньги, расскажут все родным. Его током били, хотели, чтобы выдал еще троих. Под пытками чего только ни сделаешь, когда силу применяют, когда боль нестерпимая. Он не выдержал и заложил меня и еще парня из Нальчика — больше никого не знал.

Как только он вышел, попросил у первой попавшейся женщины телефон. Позвонил мне и говорит: я тебя сдал, если можешь, уходи из дома. И не возвращайся, пока это не разрешится.

Если кому-то садились на хвост, то потом не слезали. Я боялся за свою жизнь и боялся сдать других. Потому что знал практически всех — все мне верили и рассказывали свои тайны. Меня даже называли «Крестный отец» гей-темы. И если бы меня поймали и пустили под пресс, я бы однозначно всех сдал. Потому что насилие очень нелегко терпеть — когда сажают на бутылку или пытают электричеством.

Тогда я уехал в Дербент и жил у знакомых месяц. И решал вопросы, как свалить.

Я продал полностью обставленный дом в три раза дешевле стоимости. Часть этих денег заплатил за загранпаспорт, чтобы побыстрее

Но мне надо было попасть домой. У меня была мать — старая, больная, причем одна. Она бы поняла, что я гей, если бы была молодая, здоровая. Я не мог ей такую травму нанести: она-то ожидала, что у нее будут внуки. Для меня мать была важнее самого себя, я готов был сто раз себя убить, чем такое рассказать. Надо было как-то объяснить, чтобы она переехала к своему брату, либо няньку нанять, потому что я надолго уезжал.

Я сказал ей, что сдал анализы, у меня обнаружили рак крови и надо срочно ехать в Европу лечиться. Она очень заволновалась, но ради такого отпустила и согласилась переехать к брату.

У меня не было документов, кроме внутреннего паспорта. Я продал полностью обставленный дом в три раза дешевле стоимости. Часть этих денег заплатил за загранпаспорт, чтобы побыстрее. Его сделали за пять-шесть дней, хотя у нас обычно такое два месяца делается. И еще сделал визу.

Я поехал на работу сдавать машину. Туда подъехала черная «Приора». Из нее вышли двое и подошли ко мне. Сказали, что нужно проехать с ними в участок, что я прохожу по одному делу как свидетель. Я действительно был свидетелем угона автомобиля с применением силы — у нас раньше такое было обыденностью. Я спросил: вы мне повестку какую-то предоставите? Они сказали, что в участке оставили бумагу, сейчас заедем.

Мне сломали два ребра, отбили почки, на лице до сих пор остались шрамы. Били ногами, огромными военными сапогами

Я сел в машину. Они были такие милые — улыбались и извинились, что отвлекают от дел. Сказали: «В участке повторите показания, и уедете, ну это максимум полчаса». Я без задней мысли поехал. Меня привезли на территорию одного отделения. Там не было зданий, но были вагончики, в которых работали сотрудники. Меня завели в такой вагончик, закрыли дверь, предложили сесть. Один сел рядом, другой прошел к компьютеру, включил флешку, покопался там и говорит: «Нам нужно с вами серьезно поговорить. Подвиньтесь ближе к монитору». Я смотрю — там наша с моим молодым человеком откровенная СМС-переписка примерно за месяц и наши номера. Очень большая переписка — мы постоянно были на связи, в день по 150–200 СМС писали друг другу. Я спросил, кто им дал эту информацию. Он говорит: «Не твое дело. Это твой номер?» Я говорю: «Да, это мой номер, но я недавно его купил. До этого он был не у меня». Он мне показал номера мамы, сестры, родственников, друзей. Спрашивает: «На эти номера вы звонили? В июне звонили, в августе тоже звонили». Я попался и свалить уже не мог.

Уже было деваться некуда. Они сказали, что я конкретно залетел и нужно заплатить большие деньги. А у меня тогда даже двух тысяч не было. Они дали понять, что есть несколько нераскрытых дел и могут навесить парочку. А там все могло быть: и терроризм, и подрывы. Еще они угрожали тем, что донесут до нашего муллы, что у него в районе гей, чтобы оповестил всех в мечети. Для нас это убийственно — после этого там жить невозможно.

Мне сломали два ребра, отбили почки, на лице до сих пор остались шрамы. Били ногами, огромными военными сапогами. Они точно были чем-то напичканы, потому что каждый удар что-то ломал.

Я предложил сдать очень богатых людей. Но с условием, что меня сейчас отпустят, потому что дома осталась больная мать — сердечница, диабетик, гипертоник, и ей нужно дать лекарство. Я доеду до дома, выйду со всеми на связь и завтра сдам кого угодно. На этих условиях меня отпустили.

В тот же день я уехал в Дагестан. Месяц провел там лежа — не мог вставать и ходить толком. А потом уехал в Европу.

На моего молодого человека собирались повесить дело о педофилии. Дядя хотел его убить, но мать забрала. Он сейчас живет на севере Европы. Не знаю подробностей, главное, что он живой, что у него все хорошо.

Смерть матери

В сентябре 2014 года я приезжал обратно, чтобы матери сделать документы и забрать оттуда к себе. Я хотел, чтобы тут врачи ее вылечили — они делают нереальные вещи.

Кто-то донес, что я был дома — в дом ворвались, но я уже уехал. Маме рассказали: ваш сын пидарас, он нас обманул — обещал сдать людей и свалил. Ему нужно вернуться домой, либо мы его насильно вернем. Мама была сорок девятого года рождения, у нее три класса образования, слова «пидарас» она не знает. С мамой жили мои племянники — она позвала одного. Не знаю, что именно там произошло. Но дошло до того, что они начали хватать племянника — хотели забрать его, пока я не приеду. Мать сильно испугалась, что-то произошло с сердцем, и она упала. Тогда они оставили племянника и сказали, что еще приедут — скажите вашему сыну, чтобы он был дома, иначе у вас будут неприятности.

Это было через день после того, как я уехал. Я получил сообщение, что у мамы случился обширный инфаркт одновременно с инсультом, и если не приеду, то могу ее не увидеть. Я сорвался и вылетел отсюда в Москву, а из Москвы добрался до дома. Мать была уже парализована, без чувств. Через 18 дней она умерла. Я ее похоронил и уехал. Так и не выяснил, что она узнала от них, а что — нет. Они меня морально убили. Ко мне домой до сих пор иногда приходят и спрашивают, не объявился ли я. 

Новая жизнь

Я получил вид на жительство в стране, где сейчас живу, меня защитили, дали квартиру, социальное пособие. Отправили на уроки — у меня из-за стрессов память очень плохая, трудно дается местный язык. Сейчас ищу легкую работу для моего уровня языка — водителем, например. Здесь мне дали все, чего лишили на родине. Я полноценный гражданин и полноценный человек. Соседи, друзья — все знают, что я гей. Мне все улыбаются, все любят — никто ни в чем не упрекает.

А вчера друг по телефону рассказывал, что у них сейчас. Действительно, троих убили, то есть они пропали без вести. До этого мои знакомые долго скрывали это, поэтому журналистам я не верил. Когда ловили, говорили, что, если человек расскажет о произошедшем, будут последствия, после которых он всю жизнь просидит на лекарствах. Они угрожали, поэтому те парни говорили даже мне, что ничего не слышали и ничего не знают. Друг, который только что переехал в Европу, рассказал, что был в тюрьме в Аргуне. Что всех держали в одном подвале с другими заключенными, которые их били как хотели. Их унижали, обзывали лесбиянками, угрожали, что на бутылку посадят. Геям дали клички — Наташа, Марина, Шакира. И по три-четыре раза в день они устраивали концерт: заставляли танцевать и избивали.

Я часто езжу на реабилитационные мероприятия — нас возят по психиатрам, психологам. Когда в миграционной полиции брали интервью, сотрудник заплакала от моей истории. Все из-за того, что я гей. Я не хотел быть геем. Я не выбирал этот путь. Но что мне делать, если я такой? Я понимаю, что это ненормально, это отклонение какое-то. Я до сих пор как-то себя ненавижу. Ненавижу себя таким. Не только себя, я вообще всех геев ненавижу. Я ненавижу тех, кто хочет, чтобы геи жили свободно. Какая свобода, какой гей-парад в Чечне, если там даже нет российских законов? Ни законов, ничего нету.

Источник: Сноб