По забазьям прискакал он к просторному коршуновскому подворью,

въехал в распахнутые ворота, привязал к перилам коня и только что хотел идти в курень, как на крыльцо вышел дед Гришака. Снежно-белая голова его тряслась, выцветшие от старости глаза подслеповато щурились. Неизносный серый казачий мундир с красными петлицами на отворотах замасленног воротника был аккуратно застегнут, но пустообвислые шаровары спадали, и дед неотрывно поддерживал их руками.

  - Здорово, дед! - Мишка стал около крыльца, помахивая плетью.

  Дед Гришака молчал. В суровом взгляде его смешались злоба и отвращение.

  - Здорово, говорю! - повысил голос Мишка.

  - Слава богу, - неохотно ответил старик.

  Он продолжал рассматривать Мишку с неослабевающим злобным вниманием. А тот стоял, непринужденно отставив ногу; играл плетью, хмурился, поджимал девически пухлые губы.

  - Ты почему, дед Григорий, не отступил за Дон?

  - А ты откель знаешь, как меня кличут?

  - Тутошный рожак, потому и знаю.

  - Это чей же ты будешь?

  - Кошевой.

  - Акимкин сын? Это какой у нас в работниках жил?

  - Его самого.

  - Так это ты и есть, сударик? Мишкой тебя нарекли при святом крещении?

Хорош! Весь в батю пошел! Энтот, бывало, за добро норовит г... заплатить, и ты, стал быть, таковский?

  Кошевой стащил с руки перчатку, еще пуще нахмурился.

  - Как бы ни звали и какой бы ни был, тебя это не касаемо. Почему, говорю, за Дон не уехал?

  - Не схотел, того и не уехал. А ты что же это? В анчихристовы слуги подался? Красное звездо на шапку навесил? Это ты, сукин сын, поганец, значит, супротив наших казаков? Супротив своих-то хуторных?

  Дед Гришака неверными шагами сошел с крыльца. Он, как видно, плохо питался после того, как вся коршуновская семья уехала за Дон. Оставленный родными, истощенный, по-стариковски неопрятный, стал он против Мишки и с удивлением и гневом смотрел на него.

  - Супротив, - отвечал Мишка. - И что не видно концы им наведем!

  - А в Святом писании что сказано? Аще какой мерой меряете, тою и воздается вам. Это как?

  - Ты мне, дед, голову не морочь святыми писаниями, я не затем сюда приехал. Зараз же удаляйся из дому, - посуровел Мишка.

  - Это как же так?

  - А все так же.

  - Да ты что это?..

  - Да нет ничего! Удаляйся, говорю!..

  - Из своих куреней не пойду. Я знаю, что и к чему... Ты - анчихристов слуга, его клеймо у тебя на шапке! Это про вас было сказано у пророка Еремии: "Аз напитаю их полынем и напою желчию, и изыдет от них осквернение на всю землю". Вот и подошло, что восстал сын на отца и брат на брата...

  - Ты меня, дед, не путляй! Тут не в братах дело, тут арихметика простая: мой папаша на вас до самой смерти работал, и я перед войной вашу пшеницу молотил, молодой живот свой надрывал вашими чувалами с зерном, а зараз подошел срок поквитаться. Выходи из дому, я его зараз запалю! Жили вы в хороших куренях, а зараз поживете так, как мы жили: в саманных хатах. Понятно тебе, старик?

  - Во-во! Оно к тому и подошло! В книге пророка Исаии так и сказано: "И изыдут, и узрят трупы человеков, преступивших мне. Червь бо их не скончается, и огнь их не угаснет, и буду в позор всяческой плоти..."

  - Ну, мне тут с тобой свататься некогда! - с холодным бешенством сказал Мишка. - Из дому выходишь?

  - Нет! Изыди, супостатина!

  - Самое через вас, таких закоснелых, и война идет! Вы самое и народ мутите, супротив революции направляете... - Мишка торопливо начал снимать карабин...

  После выстрела дед Гришака упал навзничь, внятно сказал:

  - Яко... не своею си благодатию... но волею бога нашего приидох...Господи, прими раба твоего... с миром... - и захрипел, под белыми усами его выскочила кровица.

  - Примет! Давно бы тебя, черта старого, надо туда спровадить!

  Мишка брезгливо обошел протянувшегося возле сходцев старика, взбежал на крыльцо.