Письмо тебе

Вчера я погулял с нашей общей подругой, а сегодня и завтра – снова гуляю один. Кажется, вы были весьма близки года два или три назад. Помнишь, как мы придумали свое собственное тайное общество? Нам было весело, да. Пьяные песни у подъезда, пожарные лестницы и один косяк на четверых. Мы скучаем по тебе, чувак. Без тебя наша компания опустела. Мы встречаемся вместе все реже. Иногда я втягиваю в наш круг новых людей, но надолго они не задерживаются.

Я пью то вино, то пиво, то эль. Я не помню, как начал спиваться. Надеюсь, ты хоть не пьешь.

Зачем, зачем же ты все это натворил? Я никогда не смогу понять тебя. Вчера я стоял на табуретке и думал, почему же все таки. И ничего не понял. Я даже подергал свой ремень, зацепив его за ручку двери, но нет, все так же глупо. К тому же, я же после смерти непременно наделаю в штаны. Хотя, можно, конечно поголодать, дня четыре или пять и весь день ничего не пить. Но это уже не избавление от мук, а создание новых.

Я вчера поговорил с Мари. Кажется, она совсем тронулась умом. Говорит странные вещи, не понимает простых вопросов. Называла тебя Мишей. Я и забыл, что тебя так звали, для меня ты был Рыбой всегда. Старая Мудрая Рыба. Забавно, но наше общество – тоже рыбки. Да и моя кличка отсылает нас к подводному царству. Может, ты разделяешь мои взгляды на мир? Однажды я напишу о них книгу и буду продавать ее, как детскую. И только ты будешь знать, что я верю в каждое написанное там слово. А милые чудовища на иллюстрациях – это то, что я вижу каждую ночь в своих кошмарах.

Я никогда не пойму, почему ты бросил нашу шайку. Почему ты решил, что ты лучше других. Разве это справедливо, оставить нас одних? Я без тебя агрессивен, выпиваю каждый день, много курю, не способен трезво мыслить. Она без тебя грустная, отстраненная, одинокая. Мари – сошла с ума. Окошко ушел, решив, что лучше тусить у себя на районе. Теперь наша туса – кусок пустоты и фальши. Мы уже не те элитные рыбы, что были.

Я больше никогда тебе не напишу. Я устал от этого рабства. Ты слишком долго тянешь с ответами, слишком грубо говоришь, когда я звоню тебе, слишком злым ты стал, да. Она уже не хочет вспоминать тебя. Мы уже не ходим туда, где пили с тобой дешевую водку.

Я слышу за коном детские крики. Радио на кухне гудит свое равномерное «в Москве один час и сорок семь минут», а я смотрю на тусклый свет своей старой советской лампы, поправляю ее темный плафон, направляя свет прямо на лист, на котором вывожу последние буквы своего прощального письма.

Почему ты убил себя?

11 февраля, 1:48 по Московскому времени