Письмо….

Мне кажется, Мария Васильевна Розанова сказала все за нас 24 года тому назад. Это письмо траурное, прощальное. Письмо соболезнования, но и одновременно нескрываемого восхищения, которым точно эта пара была не избалована у себя в Отчестве. Особенно, когда Горбачев остался без власти. Один на один со всеми этими ненавидящими, злобствующими, проклинающими его и «Райку». Хотя чего она-то им сделала? В чем провинилась? Только в том, что он слишком любил ее? У него в Фонде на Ленинградском проспекте были развешены ее портреты. Он всегда как-то немного притормаживал, когда шел мимо них по коридору или заходил к себе в кабинет. Будто мысленно говорил ей: «Привет!» или «Видишь, кто к нам пришёл!». А она глядела со стены и безмятежно улыбалась ему и его гостям. 

И это ее незримое присутствие казалось чем-то вполне осязаемым и реальным. Легко могу представить, как поздними вечерами он, оставшись один, продолжал разговаривать с ней, или как она приходила к нему во сне, чтобы поставленным голосом лектора из «Общества Знания» давать свои бесценные советы. На самом деле Раиса Максимовна была знаковой фигурой во всей этой истории с перестройкой, окончанием холодной войны, крушением Берлинской стены, возвращением эмигрантский литературы и запрещённых великих имён… А еще для любого мужчины бесконечно важно, чтобы им восхищалось и гордилась женщина, которую он любит. Михаилу Сергеевичу Горбачёву это удалось.

Письмо Марии Васильевны Розановой, написанное М.С.Горбачеву на девятый день после ухода из жизни Раисы Максимовны, опубликовано в книге "Многая лета... Михаилу Горбачеву - 70". М.: Р-Валент, 2001.

28.9.99. Девятый день

Милый-милый дорогой Михаил Сергеевич!

Я хотела позвонить Вам и вдруг поняла, что разговаривать не смогу, плакать буду. А я когда Синявского хоронила, слезинки не пролила, на кладбище нашла в себе силы улыбнуться и почти рассмеяться, и пригласить всех пройти в дом (благо от его могилы до моей сейчас всего десять минут), чтобы «выпить, закусить и рассказывать анекдоты, которые покойник очень любил». А вот смотрела, как Вы хороните Раису Максимовну – и рыдала, тихонько подвывая «Андрюша, Андрюшечка…». Ибо на моих глазах происходило страшное – разрывалась «едина плоть», рушился главный закон сказки – «они жили счастливо и умерли в один день». А мне всегда легче быть внутри ужаса, чем смотреть на него со стороны…

Слова сочувствия здесь пусты и бессмысленны. Вы сами знаете, Вы сами видели, как встрепенулся мир вокруг вашего дома, когда заболела Раиса Максимовна и когда она умерла, и вот уже девятый день, как я все время разговариваю с Вами, и с кем бы я ни встретилась, со-переживают и со-чувствуют все. А хочу я Вам сказать совершенно о другом.

Когда-то Вы были большим начальником. Самым главным. И вдруг стали раскачивать свой стул, свой трон. И говорили всякие слова, и совер-шали разнообразные действия. Что-то мне нравилось, что-то нет. Иногда я, большая сквернословка, честила Вас последними словами, но был один пунктик, где Вы поразили мое воображение. Это – жена. Не хуже меня Вы знаете, какой стоял гул негодования из-за «Райки» («и чего она лезет», «и чего она всюду суется»), но именно она научила меня любить Вас. Потому что, если в спорах о ней я сначала говорила: «он ее любит, и как это прекрасно!», а мне возражали: «подумаешь, – любит, я тоже свою жену люблю» (и в самом деле, хотя время наше подлое, но любить еще не все разучились), то потом сложились другие слова: он не только ее любит, он не боится показать эту любовь всем, он не боится ваших пересудов, ваших предрассудков (знаете, как в нашем великом народе – бьет, значит любит, а ежели учить, то коромыслом), вашего осуждения, он не трусливый, а ежели он делает что-то не так, то на то и первопроходец, перестройкам нигде не учился… Но где этот выходец из великого русского (см. выше) научился так высоко, так красиво, так храбро, по-княжески любить? Значит с душой у него большой порядок, Боженька туда много чего заложил. А она? Что она? Она просто великая женщина. Потому что только великие женщины умеют вызывать такие великие чувства…