Пигмалион

— Тебе нельзя двигаться, нельзя вставать... Ты простишь меня? Расслабься, я просто вот так вот... сверху... — бормотал он, вывалив хуй и пристраивая его к Галиной пизде. — Я аккуратненько, ты можешь вообще не дви... Ооооууу, как клааасно! — подвывал он, хлюпая в ее бутоне, намокшем, как по волшебству.

Галя смотрела на него.

— Прикинь, — сказала она, — я вообще не помню, как мы с тобой это делали.

— Ну и?...

— Ничего. Прикольно... Классно.

— Тебе классно?

— Дааа...

— Только не двигайся! Расслабься, хорошо? Тебе сейчас нельзя, — внушал ей Дима, вплывая внутрь. Минутой спустя он страстно ебал ее, всхлипывая от наслаждения, а Галя улыбалась, глядя ему в глаза.

Первые дни она была вялой, апатичной, все время хотела спать, и Дима кормил ее с ложечки, мазал ей вавки, лечил от простуды и подсовывал под нее судно. Она вполне могла есть сама, могла вставать и ходить в туалет, но Диме очень хотелось, чтобы было так, и он смотрел, как из ее раковинки бежит струйка мочи, протирал ей анус и пизду влажными салфетками, и Галя не возражала, поверив, что они с Димой были настолько близки.

Вечером второго дня он сделал с ней то, что решил сделать еще по дороге из больницы.

— Сядь, — сказал он ей, помогая ей приподняться в кровати.

— Что мы будем делать?

— Стричь тебя.

— Стричь?!..

— Да. Я всегда стригу тебя, ты, наверно, забыла, да? Как раз пора это сделать. Ты немножко обросла.

Зеркало было в дальнем углу, и Галя не видела себя. Дима рассчитывал на ее доверие и на то, что она забыла, какая прическа была у нее раньше, — и действительно, Галя безропотно дала ему обкорнать себя под мальчика, выбрить машинкой затылок и виски, и потом еще и выкрасить то немногое, что осталось от ее шевелюры, разными оттенками блонди — от бежа до платины.

Дима никогда еще не стриг голых клиенток, и Галины соски так дразнили его, что он рычал, как голодный пес. Несколько прядок он выкрасил голубой, зеленой и розовой краской, и они сверкали на ее голове, как перышки тропической птицы. Под конец он как бы в шутку сделал ей эффектный макияж.

Дело было сделано. Дима превзошел сам себя: из милой пигалицы он превратил Галю в стильную, сексуальную, эпатажную красотку с обложки, и теперь ее нельзя было узнать.

Преображенная Галя ахнула, увидев себя в зеркале:

— Вау! Это я? Обалдеть просто...

— Ты всегда была лялечкой, — говорил ей Дима.

За эти дни он тщательно продумал ее легенду, которую скармливал Гале по мере того, как она очухивалась и задавала все больше вопросов.

— Ты из детдома, — говорил ей Дима. — Мы подружились три года назад, когда я занимался бизнесом и делал пожертвования (он не совсем врал: такое действительно было, и даже была девочка-сирота, с которой он переписывался целый год). У нас с тобой все началось, когда ты была в предпоследнем классе. Сразу после детдома я забрал тебя к себе.

— А почему я все время голая? — спрашивала Галя.

— У нас с тобой так заведено: дома ты ходишь голенькой, чтобы я всегда видел, какая ты красивая.

Галина апатия длилась три дня. На четвертый она уже рвалась на улицу, ерзала, брыкалась, забрасывала Диму десятками вопросов, и тот с трудом удерживал ее в постели:

— Потерпи еще пару дней. Иначе ничего не вспомнишь.

Надо было что-то делать. Надо было наполнить ее память яркими впечатлениями; надо было превратить ее «сегодня» в феерию, чтобы она вытеснила все мысли о «вчера».

Самый простой путь к этому лежал через тело.

— Ты всегда была сексбомбой, — внушал ей Дима. — Мужики вечно глазели на тебя, как на кинозвезду, а я ревновал. У тебя такая походка, что просто чокнуться можно. Ты супер-любовница. Ты знаешь столько всяких штучек, всяких ласк, и ты так отдаешь все себя, с головой и потрохами, что...

— Я не помню, — жаловалась Галя. — Я ничего не помню.

— Ну ничего, сейчас вспомнишь, — говорил Дима, холодея от того, что ему вдруг пришло в голову.

Он вдруг понял, что его ничего не связывает — НИЧЕГО, совсем-совсем ничего, — и можно воплотить с Галей все, что он стеснялся попробовать раньше.

От него требовалось только одно: Не Стесняться.

Это было нелегко. Вначале он просто ласкал ее так, как не решался ласкать других: щекотал языком подмышку, спускаясь к чувствительному боку, скользил кончиками пальцев по внутренней стороне бедра, лизал ей пятки, сосал пальчики на ногах, как леденцы...

— Ну как, вспомнила? — спрашивал он, надеясь на ее инициативу.

— Неееет, — говорила Галя, — мне просто очень хорошо.

— Тогда я буду тебе напоминать, ладно? — решил Дима.

Он начал с самого простого: раздвинул ей губки кончиком хуя и стал осторожно ебать ее в ротик.

— Ты еще язычком так делала... ооо... дааа, вот тааак...

Галя быстро вошла во вкус. Дима нагнулся к ее пизде, и скоро они катались по кровати в позе 69, обнимая друг друга за попы, и Дима гвоздил ей горло своим тараном, и сам терзал ее между ног, как хищный зверь.

Галя так завелась, что кончила раньше него.

— Ты всегда была очень чувственной, — говорил он ей. — Ты так бурно кончаешь, что мне бывает страшно за тебя. Когда ты еще была целочкой, ты кончила от поцелуя, и я не знал, что делать, потому что мы были в парке и вокруг было много людей. Ты тогда кусала меня, как волчица, выла, извивалась, и потом тряпочкой повисла на мне...

Галя оторопело смотрела на него, а Дима, так и не кончивший, влез ей в пизду и говорил:

— Ты подавалась вот так навстречу мне, терлась грудкой, лизала мне щеки, и глаза, и уши... ты была страшно лизучей, ты вылизывала меня, как кошка... вот так, вот так, дааа, дааааа... Дааааааааа!... — выл он, заливая ее утробу спермой. Галя отзывалась на каждое его слово так, что он горел от блаженства и забывал слова, въебываясь в нее до звона в ушах, и тонул во влаге ее язычка, как в сиропе...

Неизвестно, почему, но Галя возбуждалась еще сильней и кончала под ним по два, по три, по четыре раза.

«Неужели это я внушил ей?», думал Дима, замирая от жути, и продолжал свой гипноз:

— Мы с тобой залезали в ванну, и ты мазала меня кремом для бритья, а я тебя, и мы терлись друг о дружку, и потом ты приподнимала попку, и...

Разгоряченная Галя, покрытая белыми хлопьями, выла, содрогаясь от ударов его хуя, и снова кончала, сползая на дно ванной, и млела под душем, ...

подставляясь благодарным Диминым ласкам.

Она наловчилась делать ему минет так, что Дима не знал, где он — на земле или на небе. Она седлала его и обтягивала ему хуй влагалищем, выжимая из него сперму, как мед из сот. Она дрочила ему хозяйство, совала пальчик в анус и ласкала простату, и губки ее в это время прожигали Димин рот насквозь, и Дима корчился меж двух огней и забрызгивал спермой потолок. Она вылизывала его с ног до головы, скользя влажным язычком по его шее, бокам, подмышкам, бедрам, яйцам, и Дима млел, мокрый от ее слюны. Это была вожделенная с детства ласка, которую ему не дарил никто из его женщин, а он стеснялся просить. За каких-нибудь пару дней Галя стала самой зашибенной любовницей в его жизни и, как он подозревал, во всем подлунном мире.

«Неужели это я сделал с ней такое?», потрясенно думал он.

***

Невероятный успех его сексуального гипноза подсказал Диме новую, еще более странную мысль:

— Ты была самой талантливой в детдоме, — говорил он Гале. — С тобой носились, как с писаной торбой, хватались тобой, показывали мне... Собственно, мы так и познакомились.

— А что я делала? Какие у меня таланты?

— Оооо! — говорил Дима. — Во-первых, ты рисовала. Твои рисунки и сейчас мелькают в сети, стоит только поискать.

— А где они? Можно их посмотреть?

— Конечно. Сейчас принесу, — говорил он и нес ей свои школьные и студенческие шедевры (благо он никогда не подписывал их). — Вон их сколько!

— Неужели это я рисовала?... Но я даже не помню, как это делать... Вот кошмар! — смеялась Галя.

— Ничего, сейчас все вспомнишь. Вот тебе уголь, вот бумага... давай! Вспоминай!

Галя беспомощно смотрела на него, — а он показывал ей:

— Вот так ты держала уголь, вот так штриховала, вот так... вот так... Ты и меня немножко научила, так что я теперь могу напомнить тебе. Давай, давай, не стесняйся!

Первые два листа были замазаны невообразимыми каракулями, но Дима был полон энтузиазма — и случилось чудо: уже на третьем листе пробивалось что-то вразумительное, а на следующем — и того более. Три часа спустя Галя изобразила вазу с цветами, которая вполне годилась для выставки отличников худшколы. Она вошла в азарт, перемазалась красками и углем, всматривалась в «свои» (то бишь в Димины) работы, пыталась копировать их — и получалось ничуть не хуже, чем у призеров конкурса «Дети рисуют Россию».