"Песнь о Роланде" или герой в парадигме монотеизма

Если рассуждать о каких-то общих кодах европейской культуры, то среди литературы можно выделить ряд произведений, несомненно, формировавших прежнего человека Европы. Если Одиссей — это архетип путешественника, первопроходца, конкистадора-завоевателя; Фауст — архетип деятельного интеллектуала и неприкаянного демиурга; то один из самых знаменитых архетипов воина — это Роланд, один из рыцарей Карла Великого и герой французского эпоса «Песнь о Роланде». 

Вообще «Песнь о Роланде», несмотря на всю пыль веков — на мой скромный взгляд, одна из созвучных духу нашего времени вещей (в особенности для европейского мусульманина), и тем не менее читаемая сегодня разве что узкими специалистами и французскими школьниками. 

Если вкратце: поэма посвящена сражению в Ронсевальском ущелье между войском Карла Великого и многократно превосходящими числом войсками сарацинов, изображённых, как полагалось, неверными язычниками. 

Тут нужно оговориться, что реальная историческая канва, лежащая в основе эпоса — это совсем другой, не менее интересный разговор. В реальности битва была не с маврами, а с басками, тогда как мусульмане на деле были союзниками Карла, у которого были свои интересы в междоусобных распрях андалузских эмиров. Но речь сейчас не об этом, а о литературном произведении, а литература — это своего рода условность, и тем более так следует относиться к событию, давно ставшему легендой. Совершенно фэнтезийные мавры и связанный с началом эпохи крестовых походов исламофобский контекст, скорее всего позже присочинённый менестрелями за звонкую монету, не должны отвлекать нас от её основного смысла и содержания. 

Итак, в результате предательства одного из баронов Карла, король мавров Марсилий сарагосский заключает с французским императором коварное перемирие, обязуясь принять христианство. После чего войска Карла возвращаются в Ахен — тогдашнюю столицу франков. Позади император оставляет сравнительно небольшой арьергард, командовать которым вызывается его любимец граф Роланд вместе со своими соратниками. Войска Карла уходят в горы, а на арьергард в Ронсевальском ущелье неожиданно нападают войска мавров. 

Роланд, являя собой воплощение героя старого типа, с соответствующими представлениями о чести и бесчестии, решает тут же вступить в неравный бой, решительно отвергая предложение своего соратника, графа Оливье: 

"Трубите в рог скорей, о друг Роланд!

Король услышит зов, придет назад,

Баронов приведет на помощь нам".

"Не дай Господь! — Роланд ему сказал.

— Не стану Карла я обратно звать,

Себе и милой Франции на срам.

Нет, лучше я возьмусь за Дюрандаль,

Мой добрый меч, висящий у бедра,

По рукоять окрашу в кровь булат.

Враги себе во вред пришли сюда.

Их всех постигнет смерть, ручаюсь вам".

Разумеется, невольно восхищаешься такой храбростью, даже когда она выглядит чересчур самоуверенно. Героям такого типа свойственно полагать, что одна их доблесть и пребывание на правой стороне способны обеспечить им победу. Слова Роланда убийственно воодушевляющи, так что даже разумный Оливье смолчал и обнажил меч: «Мы правы, враг не прав — за нас Господь» и «Позор тому, в чьё сердце страх закрался». 

И всё бы хорошо, если бы битва закономерно не закончилась полным эпик-фейлом. Но здесь-то и начинается самое интересное. 

Видя, что французы проигрывают сражение и осознавая свою ошибку, Роланд в попытке спасти ситуацию всё же решает затрубить в рог и позвать на помощь Карла. И вот тут на первый план выходит доселе пребывавший в тени Оливье, и произносит речь, которая буквально камня на камне не оставляет от системы ценностей «старого героя»: 

«Не вняли вы, когда я к вам взывал,

А ныне поздно нам на помощь звать.

Бесчестьем было б затрубить сейчас

— Ведь руки вплоть до плеч в крови у вас".

Спросил Роланд: "Чем так вы недовольны?"

А тот ответил: "Вы всему виною.

Быть смелым мало — быть разумным должно,

И лучше меру знать, чем сумасбродить.

Французов погубила ваша гордость.

Мы королю уж не послужим больше».

В этом эпизоде — разворот на 180 градусов и подлинный катарсис, после которого дальнейшее повествование уже обретает черты затянувшейся развязки. По сути, здесь, наверное, впервые в литературе возникает противостояние героя-вассала духа и героя-вассала долга (завета с Богом). А также очерчивается чёткая разница между одним и другим: разные мотивации, разные представления о чести и бесчестии и т.д. Весь пафос Роланда лежит в парадигме личного преодоления, оправдания собственного существования ценой нечеловеческого подвига, он крайне озабочен проблемой «не осрамить себя». В то время как за мотивами Оливье просматривается нечто совершенно иное — чувство целесообразности, причастности к общему делу, которое превыше всего. 

Были и есть целые нации «вассалов духа», как правило трагической, жертвенной судьбы. Им свойственна борьба до конца, до самоуничтожения, борьба в безнадёжной ситуации, невзирая на плоды этой борьбы, — для них малодушно рассуждать о последствиях. 

Роланд — архетип европейского рыцаря, но если смотреть шире, то и не только европейского. Вообще такого склада люди сыграли замечательную роль в исламской истории. Они всегда были солью Уммы, её энергией; из их числа вышла целая плеяда героев и подвижников. Услышав о Рае, они отталкивали от себя благого вестника, не желая прельщаться наградой, ибо были сосредоточены на другом. 

Но красота Ислама в том, что любому характеру он даёт возможность раскрыться наиболее положительным образом и себе на пользу. То, что обыкновенно губит героя, в Исламе, наоборот, должно возвышать его. Так было, во всяком случае, раньше, пока действовала система воспитания и сдерживающих факторов исламской цивилизации. Сегодня же мы снова вернулись к трагедии Роланда. 

И вот тут необходимо с твёрдостью графа Оливье говорить то, что мы об этом думаем. Да, мы любим таких людей горячей любовью, как несомненных героев и рыцарей Уммы, но вместе с тем мы и не одобряем их. Поскольку эпично лечь на омытом кровью лугу в окружении трупов товарищей — это, конечно, красиво и почётно, но увы, само по себе совершенно неэффективно. Это совсем не то, чего хотел от Своего халифа Господь миров.

Умирая, Роланд горько раскаивается и символически протягивает перчатку Богу, как бы становясь теперь Его вассалом, тогда как прежде был вассалом собственной чести. В этом запоздалом обретении подлинного смысла сражения заключена ещё одна кульминационная точка поэмы, в которой чисто героическое уже звучит скорее завершающим, красивым и трагическим аккордом:

«Он будет впереди своих лежать,

Спиной к отчизне и лицом к врагам,

Как победитель даже в смертный час».