п

Видимо, нежелание посещать своего рода однообразные заседания было чем-то двух сестёр объединяющим, даже, можно сказать, отличающим от других. И нет, не сказать, что оставшаяся горка работяг прибывают в восторге со всех этих встреч, которые их до безобразия скудную жизнь хоть как-то разбавляют, скорее от подобного у них стынет в жилах кровь, при малейшем упоминании власти, равно как не утихает потребность и желание удостовериться в видимой стабильности всего вокруг них происходящего, всего, что после катаклизма менятся и каким-таким удобным, для них и их ожиданий, способом. Или же наоборот, перспектива “застрявшего на одном едином месте, на одной единой точке невозврата, и на совершенно таким же образом сложившимся однобоком мнении” большинству смотрится гораздо привлекательнее. Не копаясь в глубине, не выискивая сути в том, докуда не достать даже при всём уважении настоящего общества, выдающего себя за сторону праведную, и ведя свой путь через посредственность и покаяние — всё складывается только что в одну большую веру, веру в то, что пыль перед глазами, задуманное и структурированное представление с достойной концовкой, которую вышки, расписав каждое действие своё на арки, а человека каждого набрав, как достойного своей роли актёра, отполировали сюжет до идеала. В головах и сердцах всех тут находящихся поголовно ещё теплилась надежда на то, что несмотря на все неудобства и подходящую на извращение всех духовных рамок работёнку, они общими усилиями смогут обернуть будущее в что-то светлое, или к сиянию приближённое, что-то такое, где они могли бы наконец смириться с утратами, с тем, что можно было ранее назвать отпуском посля затяжной смены с гнусным начальством.

Как бы, привыкший к условиям проживания в 2100-х годах наполненного с излишком комфортом и любыми другими удобствами на личный вкус его, соискатель не подверг бы критике любую из комнат этого заведения, будь то жалобы на обилие пыли, однообразие еды, где не учитывается ни твои вкусы, ни расположенность к разного сорта аллергиям, ни по просту гарантия на потребляимый в пищу товар, где, собственно, равносильно этой же проблеме, не ополаскивались те же самые тарелки, с которых те местами протухшие, местами прогнившие или пережаренные, авось более никем посторонним, кроме повара, нетронутые, порции антрекота в перемешку с томатной пастой, походившей на окрашенный творог, бывало сжирали по несколько людей разом, попросту наплевав на любые правила этикета, что успели запомнить, то его речи никто бы не поддержал; как дополнение, некоторые могли бы лишь закатить глаза и провести смельчака к воротам верной смерти в зубы, с осуждающими бурконьями “Если что-то не устраивает — можешь загорать под реактивными лучами!” или подобного рода.

Честно сказать — люди любили это место, по крайней мере настолько, насколько они помнили, что это слово вообще бы означало. На их памяти все те условия, созданные здесь, в этих коридорах до здешнего двора, стали ничем не уступающим по ощущениям домом. Считали многие, что условия проживания ныне весьма к себе располагающие, и чего больше, в жизни своей до этого намного приятней ничего не наблюдали. Крошечные комнаты наоборот многим приходились по душе, а вода тут хотя бы была, причём весьма солидного качества, чего не скажешь и про ту, что протекала, ещё с воспоминаний народа, по водосточным трубам в домах. Всё относящееся к растительности кануло в лету, зато в стенах корпорации запечатлено столько вариаций их прошлого и при этом всевозможных видов, о которых они могли бы только догадываться. Хоть и доступ к знаниям нынче до уныния ограничен, люди имеют свойство ко всему приспосабливаться, и по возвращению к такой “слепоте” не обратилось населению в минус: за что и любили в местных кругах пару-тройку вышестоящих персон, так за разговорчивость и будто бы добродушие исходящие от их улыбок. Как раз на собраниях, все переносились в другое время, может даже вселенную, где существование всё так же беззаботно, а люди взаправду ещё выглядели как люди, без приукрашивания или болезненной надежды.

Довольно частая практика у тех же редкосменяющих друг друга, но будто знающих все подробности о населении их корпуса, двух, в небольшом возрасте, буфетчиц, которые от поварих отличались только склонностью с этими машинами для истребления разговаривать на такой легкой волне, будто бы те всё ещё дети, пришедшие после контрольной по какому-нибудь тяжелому, но нужному для их же будущих профессий предмету, за крохотной стоимости булочкой, тоскливо вымаливая её самую из взрослых рук, разнимать толпы голодающих работников. Их привычной обстановкой стал мухлеж, драки, и споры до писклявых криков, что эхом отдавались в стенах каждой из этих забегаловок. Доходило чуть ли не до того, что те, кто считался сотоварищем, готов без капли сожаления разодрать другу глотку, лишь бы тот вернул помятый листочек с баллами, принадлежащей тому по праву, и будто бы честной кровью заработанной, хотя пару дней назад этот же постоялец лыбился с удачной сделки своей меж ним и одной из работниц на кухне, узрев какую долю продуктов они оставляют себе, а какую скармливают остальному составу. И это даже превратилось в какую-то норму, для некоторых даже особо забавную: например, остальные ожидающие в очереди, в таких ситуациях могли попросту ставить ставки и болеть за своего игрока, вспоминая в старые-добрые подобные матчи по футболу, может, хоккею, всех возможных других видов и спорта, и споров, а кто и казино, и того что похлеще; смотря кто чем грешил при прошлой жизни.

В некотором роде “VVIN” выжившие сочли за второй шанс, причем второй шанс, что человечеству, что себе же. Мало кто вдавался в подробности о том, кем он был, когда по небу ещё летали самолёты, рассказывая добротной части коллег, что он из себя представляет, ведь в силу своего возраста, многие попросту не застали даже ни одного сознательного праздника, что уж говорить о профессиях или увлечениях. Отчётливо зная, от чьих рук пострадало всё будущее поколение, и кто предотвратил возможность на последующие, даже не будучи уверены и в части того, что предлагают новые сообщества власти, сюда собирались и приходят до сих пор остатки со всех континентов. Словно дав людям второй вдох, посетители пожелали оставаться тут навсегда, там, где они ещё могли почувствовать себя чем-то выше, чем слетевшие с катушек животное, потерявшие и ферму, и хозяина, и даже собственную стаю. “Вин” из забытой грамины склада боеприпасов в чужом мировоззрении откликался только подобным на Эдемский сад, нет, чем-то выше, ведь в отличии от Господ, создавалось слащавое представление о перспективе сбыточной мечты любого — отомстить и начать всё с чистого листа. И хотя все их фарфоровые ожидания разбивались спустя жалкие пару месяцев жилья в оголённых каютах, их защитой служила полное игнорирование всего отвратительного, всего пробирающего под кожу, как несуществующие паразиты, или как грипп, которого сейчас боялись словно рака, а уж о нём никто даже и не заикался.

Поселенцы всё ещё считали себя счастливчиками, выхватившими себе теплое местечко под солнцем, которое просвет нынче давало примерно пару раз в год, изредка просачиваясь через плотные копны неуспевшего погостить на земле тумана. В особенности довольствовались всем предоставленным рабочие, что таки имели прямое отношение к главной их общей цели — устранению врага. Отделу “СФ” повезло больше, чем трудягам на заводах, хотя производительность труда у них показывала весьма низкие показатели. Всё заслуги ответственности, которую на себя смог бы взять не каждый за этот порог ступивший, а потому таким подверженным психическому давлению людям стоит выделять наилучшее, что “Вин” мог бы предложить, даже если только в договорённости.

Людям забылись и такие дни, как первое сентября, и как день женщин и мужчин, потерялась в пурге сознания и память о войнах всех прошлых, лишь молодежь проводит логические цепочки, мол, если, от чего пал наш дом, и рухнул прежний полный возможностей мир, зовется “Третьей Мировой Войной”, то до неё обязательно бывали ещё и Вторая, и Первая. Что поражало народ до задержки дыхания и отвергающего от себе подобных чувства, так это то, что с опытом, видимо, таким тварям как они, ничего не приходит, и взрослые поистине вешали лапшу на уши молодому поколению; а пока осуждение набирало обороты с каждым прожитым в новейшетстве месяцам всё больше, тем меньше жизней числилось в их бумажной базе данных, от которой, по правде говоря, жители с конца 21 века по начало 22, отвыкли. Некоторые, до прибытия сюда вовсе не знали о применении подобном для тонюсеньких листочков, в которых, по их нескромному мнению, нуждались разве что люди карьеры художественной или хотя бы к ней приближенной, но уж точно не для подсчёта, тем более, не для накопления до жути важных данных на данный момент, и сравнивали они всё это действо с откатом не только моральным и умственным, но техническим, и на что обращали внимания гораздо больше, чем всему остальному, о чём действительно стоило бы задуматься в нынешний период. Кстати говоря о рукописях — над тем, чтобы человечество вернулось в привычную деятельность, работает, как минимум, одна из Совета Глав, коя не очень то любима на языках нижестоящих, вызывая гнусные подозрения, но с которой, тем не менее, до абсурда просто сойтись в беседе. И всё же, эффективность производства оставляла за собой недоверчивый шёпот, распространяя как вирус сплетню содержания, что мечтать о чём-то свыше тех самых часов, не имеющих при себе даже сенсора выводящего экран в проекцию пространства реального — это, пожалуй, всё чем они могут насладится в ближайшие 20 лет, пойди каждая из запланированных ходов Верховной Госпожи, как тому и следует.

На деле, не только работники самой корпорации замечали уж чересчур громоздкую стену меж ними, и теми, кто управляет в прямом смысле, всем миром, так же знакомо это оказалось и городским жителям. Да, тем которые сутками батрачат даже не на еду, а на одобренные кивки проверяющих. Их существование сводится в сравнение с “дефектными”, а всё потому, что большей пользы, чем пачками отшивать одну и ту же форму, или же рыться по уши в измазанной чернилами токсинов, прославится не могли, и отчаянно оплакивая изжившие своё время корни, дабы они пропустили что-то съедобное в этом месяце, и пришедшие Главы, будут польщены таким упорством и за выносливость будут награждены похвалой, а то может, и встречей с кем-нибудь повыше, чтобы нервы языка не атрофировались с длительного, но великодушного одиночества. Ведь, по сути, любые детали остаются за полем зрения и слуха простого народа. Какие козни строят сливки общества, какие планы у них на себя и остальных, как распределяются ресурсы и могут ли они довериться хоть в чём-то обыденном другому — всё из списка завешено вуалью справедливости, и красочными бликами об уверовании, в то, что все здесь находящиеся на верном пути к победе, на верном пути к возрождению, на верном пути, чтобы отбросить все свои тяжести и стать поистине достойным человеком, стать личностью. И люди, конечно же, в угоду себе же, выбирают поверить во все эти сказки, окунуться туда, и плавится под этими сомнительными убеждениями, словно под успокоительным, которые, кстати говоря, у них давным давно на пределе, но что из хорошего, так это добросовестность Главы, отвечающей за всё связанное с болезнями, тревогами и прочими негодованиями. В срок до последних лет, кои отличаются ничтожно малыми запасами чего бы то ни было, у рабочих всегда при себе имелось подобие валерьянки, может даже средство покрепче, просто пациенты в этой теме знаниями не блистали, и в благодарении растворялись мгновенно, не затрудняя голову лишними данными, впрочем, любой информацией, а после и так трудноперевариваемого дня, как работы санитаром сей планеты, доверяя его успокаивающему голоску и простодушному выражению, будто бы сам уже давно принял эти же подобия таблеток, и теперь вручает подарки успешного опыта.

Какими бы Главы не оказались взаправду, узнай ты их чуть ближе, чем в отношениях раба и эксплуататора чужих душ, подсознательно выбивалось к ним только чувство, распознающееся как уважение. До предела, на какой всё это недалекое сборище от мала до велика, способно, чистое и искреннее. Ну, разве что, кроме как к нескольким особам оттуда, о которых ходили пугающие слухи, указывающие на очередной подвох, и нежелание общественности столкнуться с чем-то неопознанным и выделяющимся вновь, претендовало на законное “нет”, что и влекло за собой поведение рода подобного, что будет и малейшая возможность тех вышек в какой-либо части их практики подставить, а то и более того, доложить о неповиновении, то с упоением коллектив за этот случай крепко ухватится, а будь ещё и весомые доказательства у них на руках, так и вовсе готовы будут без разбора врагов народа ликвидировать. Что опечаливает, так на них, как раз таки, ничего и не нашлось за все эти 10 лет, что существует пристанище мародеров; водят ли вышестоящие простаков за нос, или же поистине от природы заложены пугающе выглядеть, а говорить двояко и двигаться подобно роботам или зомби — останется загадкой до тех пор, пока однажды не найдется в отрядах кто-нибудь до смехотворства переполненный отважностью, что готов будет жизнь свою променять на выяснение современной басни, и ворвавшись к ним с визгом, найдя все ответы на том величавом, от того и заманчивом, этаже, что кроется в самих вершинах, и куда выстроена охрана не в один слой, что людей, так же запуганных, и в то же время обожествленных мыслью о том, что удостоились такого почётного места не одни только механические ограждения, но и они собственной персоной. С особым обаянием рабочие приглядывались и к Главе Каде, относя её личность в список наиболее приятных и, в то же время, своим общением пугающих, что при первом рассмотрении может навести на противоречивые мысли, однако после разговора наедине, или с намёком на малое окружение, обретало более весомый смысл. В изреканиях корпуса ближнего, а соответственно, обладающих привилегированным мнением кадры, общее впечатление о ней складывалось, как о постоянстве. Точнее, такой кличкой одарена она с самого своего прихода, как её заметили в своих рядах, пока та считалась ещё крохой, и не отличалась ничем особенным от компании. Слово “всегда” при её характеристике звучало чаще, чем её имя, фамилия, и даже союзы. Поистине проблематично уворачиваться от него, особенно уж имея при себе хотя и весьма короткий, но для последних лет достаточно внушительный отрезок времени, длиной немногим больше 8 лет, за которые смутилась бы она от силы пару раз, а мнение бы любой счёт сменила и подавно меньше. За эти качества, она, по сути, ценится и по сей день буквально везде, где напыщенное упрямство представлялось бы нравственной вершиной познания, куда и попал “Вин”, от державы и до подростков пропитанный схожими принципами.

Основной каст главенствующих приходилось принимать, таким, каков он был, без сомнений, есть, и, по всей видимости, будет не один десяток лет. Может и без распростертых объятий, но нация головорезов переварила без особых негативных последствий. Жалобы не поступали и по сей день в основном попросту потому что модели власти, отличной от привычной тоталитарной системе, переживающей военный режим, да с таким пахнущим букетом кризисов персонально для всего многообразия отраслей, при этом всём ничем толком не отличающим себя от бедной монархической страны, не мог вообразить ни один из постояльцев. В копилку заслуг Совету Глав относилось решение пользоваться не только тем, что имелось бы в запасе верховенства до войны и перемен последующих, предоставить шанс побывать с ними в одной лодке. Повышение Каде, как работницы уважаемой, привлекло за собой волну доверия у простого люда, так что, с тех пор считалось эталонным ходом и постоянным, отныне, выбором в пользу главнокомандующей, со стороны что правительства, что с точки зрения остальных. Единственным минусом, разве что, у сотрудницы отмечали “хвостик”, до скупой жалости бесхребетный и равносильно тому же, бесполезный, проще говоря, мешающий, что остальным, что репутации самой сестре, и хотя на все умозаключения подобные Глава негативно отмахивалась, в обществе принято думать, что на больную точку давить будет лишено всякого сострадания, и подозрительно отмалчиваюсь, коллеги поджидают пока до неё самой дойдёт потенциал этого решения. Если обобщить и, разве что, слегка приукрасить, складывалось впечатление, будто бы заспанный вид военачальницы, славился обширным авторитетом, и поставь в сравнение с оставшимся главенством, внимание публики однократно оставалось бы у её ног. Хвальбой она обделена не была, бесспорно, но явно не до последнего пункта: мольбы здешней территории обращены могут быть ни к Богам, ни к судьбе, лишь к одной единственной даме, владеющей не только припасами и подавно всеми частями организации разом, зная это здание, лучше своих пяти пальцев с самого раннего детства, но и безграничным обожанием своих подданных. Ох, да, именно что подданных, а не заплутавших безумцев на грани то ли геноцида, то ли отчаяния, то ли всего вместе, ведь для неё, катастрофа вселенская до жути подходила на роль драматического спектакля. И несмотря на свои причудливые замашки — один только голос её ныне считался эталоном правосудия и добродетели, а напоминающие облик очертания — подобием идола. Всё в пределах разумного; конечно же, не без доли культивизма, но виной всему посредственная идеализация спасителя в глазах других, кои в 2161 году отыгрывать пала участь Госпоже Мариэлль. Ко всему прочему, весь состав Совета Глав, оставался чем-то вроде компании превосходящих по всем параметрам существ, мутировавших в каком-то неизведанном направлении, что даже распознать их замыслы — дело не работяг. А как раз таки, что в обязанности стандартизированного поселенца входит так это верить и ещё раз беспрекословно верить своим наставникам, и как итог из окружения — все довольны, ведь в сравнении с прошлым у них всё хорошо.

Взаимностью, несмотря на умиротворённое привычное поведение сожителей, и преданности своей работе, Кара ответить не смогла, да и, признаться честно, не хотела. Всё то хорошее, что считали работники, особенно уж отдела по “Спасению”,она едва ли могла признать чем-то существенным, а то и подавно, в мечтаньях не растворятся, и одарить по должному прискорбные условия своим именем. Кара и сама того не понимала, откуда пользуется таким ажиотажем среди тем для обсуждения, при том, что таковых хватало с избытком, и припоминая о банальном: из своего номера та выходила только в случаях крайней необходимости, или на мероприятия с посещаемостью обязательного характера, ни на долю больше, ни на долю меньше. Ни на одном переговоре неофишированом начальницу не встретишь, как и вне стен своей каморки, куда дозволено заглядывать только одной её коллеге, которая, по догадкам соседей, проверяет жива ли ещё их военачальница, чтоб в случае неудачного случая прихватить себе местечко излюбленное верховенствующей над человечеством. Правдивое среди теорий множества нашлись бы только несколько штук, не искажённых ни в одну из сторон, и на подбор они состояли бы из неопровержимого факта её дотошной устремлённости, относящейся к людям в её окружении в малой степени достигая своеобразного перфекционизма, разделяя каждого затерявшегося на полках памяти по классам от “безразличного” до “шибко полезного, но всё ещё знакомого”, и подробной последовательности на возрастание, где не более пары человек занимали место почёта, кому доверен вход в её разум, и кто мог бы попытаться с ней поговорить без присущей ей педантичности. По большей же степени, приверженность её собственным устоям, а точнее быть, одному лишь, который обрёл формы ныне за собой манящую, и всё ближе в исполнение вступающую, хоть и подходящую боле на фиксацию на цели довольно внушающей, как при том же весьма себе бесчеловечной. Сердцевина сути Кары, как сама она считала, и в чужом поддержании добилась от других не применяя к этому должных, в сравнении с входом в “Вин”; и не глядя на все прочие неудобства, получила такую же отдушину с её планами на существование заражённых и место, какое и планировала занять после их с Нефой утраты.

Верхний, а заодно и наиболее ухоженный этаж, на деле не сильно уж и отличающийся от того же медицинского отдела, где весьма чисто, светло и насквозь пропахло хлоркой. Так и здесь: отбеленные стены, что казалось проходят спа процедуры хлеще самих статников, блистающий, словно отражающий, как зеркало, такой же вычищенный потолок, где по всей площади красовались ограждения металлические, и постепенно, всё ближе к заветному залу, заменялись на разного рода сплавы, пришедшие в этот корпус относительно недавно, но прекрасно дополняющие прочность изделий и увековечивали местечка в здании, как уголок для утонченных особ и никого не более. Помимо указания на весьма уютное положение средь мизерной толпы, которые, видно, позабыли уже, как золото выглядит, и как отсвечивает оно от ламп во всю длину коридора, поручни славились и полезностью: за ними ведь как-раз находился сам склад части боеприпасов, которые пусть и были надёжно скованы дверьми под замком, но всё ещё являются зоной весьма опасной, с учётом ещё того, что преграда по прочности уступала бы складом в настоящих военных базах того времени. Без исключений, это здание послужило достойной ему заменой, и можно сказать, что все потерпевшие изменения в корпусе, во дворе, да и в подвале, после одной только прихоти Мисс Мариэлль обновились, и из среднестатистического курортного отеля преобразилось до солидного убежища, а также общежития и конечно же, цитаделью человечности. Собственно, именно этот симбиоз и заставил поверить работников поверить в планы правительственных органов, особенно во главе такой способной и, что не странно, специально под такую должность заточенной начальницы. Более того, если судить по её же речам, специально для этой миссии она и была подготовлена, что, по началу, всех нехило насторожило, но вскоре обаянием и действиями, она умудрилась любые подозрения на этот счёт рассеить, как и на любой другой за недолгую карьеру пребывания на посту владелицей всего живого населения, подходящие под стандарты того, кто человеком мог бы считаться.

Как и на всех дверях в этом заведении, перед столь элегантно и опрятно обвитыми листьями из потали, что аккуратно забегали на ручки эту дверь отпирающую и в то же время слегка проецирующую в головах остальных превосходство тех, кто за ними находится, весели образцовые номера, а этот, и подавно был окрашен серебром. Не беда; Кара как раз относится к этой самому “первоклассному сорту” рабочих и запросто разблокировала защиту просто приложив свой бейджик с данными, который и являлся ключами в местный аристократические благодати. Да даже без них: опекуны запретной зоны впустили бы её раньше, чем она успела бы об этом подумать. Переступив только порог, Кара вновь уловила проживающий в этом зале аромат с первого сюда визита, смешанный с соком экзотических фруктов и старой мебели, то есть, на любителя, но намного уж лучше привычной гнили. Местечко до жути напоминало место приёма у королевских особ, или на тематический ресторанчик, где зажиточные знакомые забронировали себе не то что отдельный столик, а приватный зал, дабы во всех прелестях оценить не только саму атмосферу, но и с эстетическим удовлетворением пообсуждать важные, или не очень, темы. Моментально врота за нею захлопнулись, и усталой, как и всегда ранее, походкой ступала к накрытому несколькометровому столу, за котором сидели почти все почётные гости, и молчаливо встретили коллегу своими кислыми выражениями. Молчание то ли отдавало должное друг другу в их покорности к работе, то ли нагнетало взаимным презрением или уж привычной неприязнью к товарищам, или лучше выразится, потенциальным конкурентам, но при какой бы на то ни было причине, это далеко не первое и не последние застолье среди этой незатейливой компании.

На удивление, на этот раз, даже с небольшим опозданием Главы Каде, в заготовленных местах прослеживались пробелы, что крайней редкостью не являлось, но некое беспокойство вызывало: рутинным обязательством, причём не только для Совета Глав, но и для рабочих всех рангов, в поведении жирно обозначалась дисциплина, которое в первую же очередь содержало пункт “Никаких опозданий”, чем, технически, не могут грешить верхушки ни при каких обстоятельствах, и что не могло бы у них на то быть объяснений смягчающих, ведь не зря же им рассиживаться волю дали на местах почётных, если с самым банальным справится не в состоянии. И вступи этот закон в действие — первым бы вылетела Верховная Госпожа, Судья и при всём прочем, что самое важное, обладательница этих хором, ну и земли, от многоэтажки до самого основного склада боеприпасов, что находится за пару сотен километров отсюда, если не больше, по совместительству. Кара же, как и большинство её сослуживцев, предпочитали правилам, хоть и малообязывающим по их статусу, следовать и всегда приходить даже чуть раньше, чем нужно, и если уж Мисс Мариэлль слегка задерживается — значит на то есть весомые причины или же неотложные дела, с которыми ей предстоит разобраться лично, что никого отправленного за этим, вероятным, делом не было, так что подождать её у входа будет некой честью и присягой уважения, которое они не прочь устроить хоть пятый раз на дню. И хотя военачальница выполнила бы всё то же самое, только вот не от чистого сердца, а чтобы оставаться на своей должности как можно дольше, однако, ей, на самом то деле, в отличие от остальных отклонившихся, это меньше всего надо было. А переживания по поводу отсутствия некоторых из коллег основаны были всего лишь на личном отношении и таком же персональном волнении о человеке, как о том, кому бы она правда отдала присягу уважения будь такая возможность, или чуть другие условия; и отсутствие её, одной из заседательниц пиров среди власти, оказалось фактически единственным, кроме как до этого, беспокойство от внезапного отклика её Нефой, моральным давлением.
Тем не менее, окружение застолья словно совершенно не обеспокоены — сидели ничем не озабоченные и ничего не предвкушающие; что действительно заметно, так это их желание пустить слюнки со всего предоставленного этим днём: на празднично-белоснежной скатерти, явно хорошо сохранившейся и предназначенной на исключительные обеды, уютно простывали разного размера стейки, гуляши, обвенчанные укропом порции мант по несколько штучек для каждого гостя, запечатанные под толстым слоем пресноватой капусты голубцы, несколько крохотных экземпляров равиоли, пару немалых блюдцев с рагу и, простые в приготовлении, но самые любимые большинству разного размера котлеты, с всевозможными овощными и перечными приправами. И это только мясное. Коронные блюда сего заседания всё же считались пару трюфелей, пленящие памятным лесным ароматом, развалом всевозможных, нынче редких, фруктов, среди которых затерялись дольки ананаса, особо любимые Верховной, и прочие десерты, как ежевичные тортики или тофу, всё это с приправкой напитков, которых выбирать предстоит под выбранное тобой блюдо, или несколько из них. Обычно присутствовало даже вино, которые успело сохранится со времён до разрыва современной жизни с человеком, но подавалось в основном, как что-то больно изощренное и к употреблению нежелательное, ибо встреча всё таки несет характер официальный, и распивать спиртное в открытую было бы как-то не то что неправильно, скорее весьма себе негалантно, а потому оставить напоследок не будет идеей несуразной.

Из всего этого, как и ранее представлялось, совещание по делам общества человеческого воскрешающим больше напоминало заседания даже не 22, а 19 века; для полного образа не хватало только пришедшим разойдеться в роскошные костюмы викторианской моды, натянув на себя элегантные фраки вместо поношеных однообразных пиджаков и заменить порванные, растянутые в коленях штаны на турнюр. Всё остальное уже имелось: еле слышная музыка, будто с проигрывателя позапрошлых веков, и желтоватое освещение настольных ламп, заменяющих свечи, которые обычно сопровождают их трапезу ближе к вечеру, и пару рабочих с охраны, которые вполне соходят за персонал, и те же тяжелые, приталенные бархатом, занавески, находившиеся под исписанным древним карнизом, точно сворованным из какого-то древнего замка, что, с большей долей вероятности, так и было. Наконец пренебрежительное молчание прервал внушительный стук у входа и на сцене появилась главная звезда сегодняшнего, как и любого другого, собрания.

— Глава Кэррингтон! — осыпались на неё все пять встревоженных присутствующих голосов, привстав, тем самым приветствуя Верховную вновь, а один из них сразу же ринулся встречать пришедшую.

Мисс Мариэлль, как ей свойственно, вела себя как никогда спокойно, точно прибыла раньше всех, и с деловитостью поправляя свой широкоплечий пиджак, улыбнулась всем её преданным зрителям. В ней ни читалось ничего враждебного или, что страшнее, обозлённого, наоборот, её облик излучал что-то похожее на предпраздничные вибрации, которые и нравились всем подчинённым. Помимо неё в зал прибыли и недостающие детали пазла накрытого стола, с которыми до этого велась весьма бурная и, наверное, значимая беседа. Одной из самых обаятельных черт Госпожи была как-раз её довольно подозрительная открытость, которая, при всём своём постоянстве и многословности всё ещё держала планку ригоризма.

— Дорогие мои, слегка припозднилась, не возражайте? — правительница в медленном темпе проскользила с сопутствующими Главами и отодвинув отдельный, старинный императорский стул, которому не хватало только пышных подлокотников, обвитых тканью, чтобы походить на настоящий трон, заняла главенствующее место. Никто таким замашкам и не возражал; во первых — не посмели бы и рот разинуть, во вторых — мебель в этой просторной комнатушке с высоким потолком, на которых они проводят собрание за собранием, не обделена специфичностью дизайна; не с таким уж торжественным видом, но выпрями спину и состой самодовольный вид — ничем не уступишь вельможам.

— Оплошала в том, что не сочла должным предупредить вас, друзья. Надеюсь, вы не сильно соскучились. — с простотой и будто тонкой иронией сообщила Глава — Самолично проведала нашего куратора, как видите, теперь он с нами. Думаю, всем стоит выразить благодарность Главе Мидзута, без него бы не справились с раздачей премий и забарахлившей техникой. — рассаживаясь поудобней, девушка с умиротворением схватилась за шпагу, ничем не отличающуюся от той, кои использовали в битвах, кроме своего размера, что в раз в 6 были меньше привычной, и всё верно — они ведь для еды, а именно нанизывания крохотных кусочков фруктов. На глаза попались Главе Кэррингтон ею же предпочтительнее ананасовые дольки, триумфально вылёживаясь прямо у её места во главе стола, и печальная судьба настигла их в тот же миг, как вышка решительно пронзить плоть одной из семейства, а после безжалостно сгрызла с оружия на глазах у его собратьев и Совета Глав. Переживав жертву, её взгляд запылал, а улыбка теперь напоминала естественную. С ощущением странным, чем-то напоминающим испуг ребёнка, который не знал куда ему идти, окружение, переглянувшись меж собой несколько раз, и не найдя ни одного ответа или малейших намеков, снова принялись следить за малейшим изменением в мимике начальницы. Нашлись и исключения: военачальница лишь присутулилась, а коллега сидящая напротив наоборот, изумленно вылупилась и с крайне нежным тоном, но не теряя при этом ни капли вежливости, пожелала приятного аппетита на что Мисс Мариэлль успела только одобрительно кивнуть и поправить свою похожую на пуховое изделие укладку. Вся она походила на зиму: кожа, как и волосы, как и любая одежда на ней — словно отбеленные и ледяной проницательный взгляд, что намертво прижился в головах простого народа и в положительном ключе, и в не очень. Каждое движение её считывали в ожидании сигнала от наставницы всей корпорации.

— Расслабьтесь. Сначала трапеза. Как вы видите, сестрица не явилась, а без неё мы не можем начать заседание, рассматривать часть населения, питания и, естественно, самую волнующую тему — Зачистки, согласны?

В комнате вместе с музыкой прорезались одобрения, сопровождающиеся частыми кивками и внушающими мыканьями.

— Славно. Вревский. — поманила она того пальцем, даже не отрываясь от рассматривания блюд, будто меню составлял кто-то другой — Думается, ты внимательно слушал и уже знаешь, что делать, ведь так?

Вскочив с места, тот интуитивно согласился и ничуть не переменившись в лице направился к выходу, хотя и не вся просьба озвучена.

— Только не дави на неё. — наконец обратив внимание на кого-то помимо скульптурных работ из пищи, встревожилась Глава, на что получила лишь дополнительный поклон до того, как дверной хлопок чуть не оглушил весь зал.

Иногда, пробыв в такой утишающей обстановке, люди попросту забывались о том, что посиделки эти вовсе не встреча выпускников, а совещание всеохватывающих сфер, отвечающие за всё оставшиеся человечество, и за огранизацию всего этого маскарада они Мисс Мариэлль ценили, но не более того, поскольку расслабление ограничивается встречами и единственными дверьми во всем комплексе. Кара, из всех сотрудников, придерживалась позиции на её уловки не вестись, и принимает любые визиты холодно, расценивая всю парадность как задабривание, и с этим невозможно не согласится. Всё вокруг лишь приятная сердцу картинка, лишь пыльная игра на других, но с этим стоит только смирится и попытаться довести дело до конца, что общее, что личное. Так думалось ей и сейчас, и ожидая всё тех же лесных перекличек от одного к другому, всё большее понимание недовольства и чуть ли не физической усталости часами ранее от сестры доходило до неё самой.

— Не стесняйтесь, всё свежое. Глава Каде, вы тоже попробуйте. — мягко перебила мысли Кары вышестоящая, потрясывая бокал из стороны в сторону, явно намекая подчинённым, стоящим поодаль свиты, налить ей чего-нибудь покрепче чем кофе или чай.

Только вот аппетит пропал без остатка. И все люди вокруг только усугубляли непереносимость к еде, которая в этом представлении предлагалась с беззаботностью хуже детской, совсем позабыв о том, что творится вне стен благоухающего прошлым зала, и совсем не учитывая то, что в позолоченных блюдцах находится. Но это лучшее, что могло бы быть, и она знала на что идёт, так что жалобы ни к чему — всё хорошо, дотошно хорошо. Хорошо до тех пор, пока они все не прекратят жевать и не начнут думать.трубку возьми шлюхендра ебучая ебу я ваш рот ебу я твою маму она такая сладкая мама твоя заебатая женщина так ахуительно сосет я те сказал мандавошка трубку возьмитрубку возьми шлюхендра ебучая ебу я ваш рот ебу я твою маму она такая сладкая мама твоя заебатая женщина так ахуительно сосет я те сказал мандавошка трубку возьмитрубку возьми шлюхендра ебучая ебу я ваш рот ебу я твою маму она такая сладкая мама твоя заебатая женщина так ахуительно сосет я те сказал мандавошка трубку возьмитрубку возьми шлюхендра ебучая ебу я ваш рот ебу я твою маму она такая сладкая мама твоя заебатая женщина так ахуительно сосет я те сказал мандавошка трубку возьми