Овод

- А, мистер Бертон! - сказал полковник. - Надеюсь, теперь мы будем сговорчивее. Ну, как вам понравился карцер? Не правда ли, он не так роскошен, как гостиная вашего брата?
Артур поднял глаза на улыбающееся лицо полковника. Им овладело безумное желание броситься на этого щеголя с седыми бакенбардами и вгрызться ему в горло. Очевидно, это отразилось на его лице, потому что полковник сейчас же прибавил уже совершенно другим тоном:
- Сядьте, мистер Бертон, и выпейте воды, - я вижу, вы взволнованы.

Артур оттолкнул предложенный ему стакан и, облокотившись о стол, положил руку на лоб, силясь собраться с мыслями. Полковник внимательно наблюдал за ним, подмечая опытным глазом и дрожь в руках, и трясущиеся губы, и взмокшие волосы, и тусклый взгляд - все, что говорило о физической слабости и нервном переутомлении.

- Мистер Бертон, - снова начал полковник после нескольких минут молчания, - мы вернемся к тому, на чем остановились в прошлый раз. Тогда у нас с вами произошла маленькая неприятность, но теперь - я сразу же должен сказать вам это - у меня единственное желание: быть снисходительным. Если вы будете вести себя должным образом, с вами обойдутся без излишней строгости.
- Чего вы хотите от меня?
Артур произнес это совсем несвойственным ему резким, мрачным тоном.

- Мне нужно только, чтобы вы сказали откровенно и честно, что вам известно об этом обществе и его членах. Прежде всего, как давно вы знакомы с Боллой?
- Я его никогда не встречал. Мне о нем ровно ничего не известно.
- Неужели? Хорошо, мы скоро вернемся к этому. Может быть, вы знаете молодого человека, по имени Карло Бини?
- Никогда не слыхал о таком.
- Это уже совсем странно. Ну, а что вы можете сказать о Франческо Нери?
- Впервые слышу это имя.

- Но ведь вот письмо, адресованное ему и написанное вашей рукой! Взгляните.
Артур бросил небрежный взгляд на письмо и отложил его в сторону.
- Оно вам знакомо?
- Нет.
- Вы отрицаете, что это ваш почерк?
- Я ничего не отрицаю. Я не помню такого письма.
- Может быть, вы вспомните вот это?
Ему передали второе письмо. Он узнал в нем то, которое писал осенью одному товарищу студенту.
- Нет.
- И не знаете лица, которому оно адресовано?
- Не знаю.
- У вас удивительно короткая память.

- Это мой давнишний недостаток.
- Вот как! А я слышал от одного из университетских профессоров, что вас отнюдь не считают неспособным. Скорее, наоборот.
- Вы судите о способностях, вероятно, с полицейской точки зрения. Профессора университета употребляют это слово в несколько ином смысле.

Нотка нарастающего раздражения явственно слышалась в ответах Артура. Голод, спертый воздух и бессонные ночи подорвали его силы. У него ныла каждая косточка, а голос полковника действовал ему на нервы, точно царапанье грифеля по доске.

- Мистер Бертон, - строго сказал полковник, откинувшись на спинку стула, - вы опять забываетесь. Я предостерегаю вас еще раз, что подобный тон не доведет до добра. Вы уже познакомились с карцером и вряд ли вам захочется попасть в него вторично. Скажу вам прямо: если мягкость на вас не подействует, я применю к вам строгие меры. Помните, у меня есть доказательства - веские доказательства, - что некоторые из названных мною молодых людей занимались тайной доставкой запрещенной литературы через здешний порт и что вы были в сношениях с ними. Так вот, намерены ли вы сказать добровольно, что вы знаете обо всем этом?

Артур еще ниже опустил голову. Слепая ярость шевелилась в нем, точно живое существо. И мысль, что он может потерять самообладание, испугала его больше, чем угрозы. Он в первый раз ясно осознал, что джентльменская сдержанность и христианское смирение могут изменить ему, и испугался самого себя.
- Я жду ответа, - сказал полковник.
- Мне нечего вам отвечать.
- Так вы решительно отказываетесь говорить?
- Я ничего не скажу.

- В таком случае, придется распорядиться, чтобы вас вернули в карцер и держали там до тех пор, пока ваше решение не переменится. Если вы не образумитесь и в дальнейшем, я прикажу надеть на вас кандалы.
Артур поднял голову. По телу его пробежала дрожь.
- Вы можете делать все, что вам угодно, - сказал он тихо. - Но допустит ли английский посол, чтобы так обращались с британским подданным без всяких доказательств его виновности?

Наконец Артура увели в прежнюю камеру, где он повалился на койку и проспал до следующего утра. Кандалов на него не надели и в страшный карцер не перевели, но вражда между ним и полковником росла с каждым допросом.

Напрасно Артур молил бога о том, чтобы он даровал ему силы побороть в себе злобу, напрасно размышлял он целые ночи о терпении, кротости Христа. Как только его приводили в длинную, почти пустую комнату, где стоял все тот же стол, покрытый зеленым сукном, как только он видел перед собой нафабренные усы полковника, ненависть снова овладевала им, толкала его на злые, презрительные ответы. Еще не прошло и месяца, как он сидел в тюрьме, а их обоюдное раздражение достигло такой степени, что они не могли взглянуть друг на друга без гнева.

Постоянное напряжение этой борьбы начинало заметно сказываться на нервах Артура. Зная, как зорко за ним наблюдают, и вспоминая страшные рассказы о том, что арестованных опаивают незаметно для них белладонной, чтобы подслушать их бред, он почти перестал есть и спать. Когда ночью мимо его пробегала крыса, он вскакивал в холодном поту, дрожа от ужаса при мысли, что кто-то прячется в камере и подслушивает, не говорит ли он во сне.

Жандармы явно старались поймать его на слове и уличить Боллу. И страх попасть нечаянно в ловушку был настолько велик, что Артур действительно мог совершить серьезный промах. Денно и нощно имя Боллы звучало у него в ушах, не сходило с языка и во время молитвы; он шептал его вместо имени "Мария", перебирая четки. Но хуже всего было то, что религиозность с каждым днем как бы уходила от него вместе со всем внешним миром. С лихорадочным упорством Артур цеплялся за эту последнюю поддержку, проводя долгие часы в молитвах и покаянных размышлениях. Но мысли его все чаще и чаще возвращались к Болле, и слова молитв он повторял машинально.

Огромным утешением для Артура был старший тюремный надзиратель. Этот толстенький лысый старичок сначала изо всех сил старался напустить на себя строгость. Но добродушие, сквозившее в каждой морщинке его пухлого лица, одержало верх над чувством долга, и скоро он стал передавать записки из одной камеры в другую.
Как-то днем в середине мая надзиратель вошел к нему с такой мрачной, унылой физиономией, что Артур с удивлением посмотрел на него.

- В чем дело, Энрико? - воскликнул он. - Что с вами сегодня случилось?
- Ничего! - грубо ответил Энрико и, подойдя к койке, рванул с нее плед Артура.
- Зачем вы берете мой плед? Разве меня переводят в другую камеру?
- Нет, вас выпускают.
- Выпускают? Сегодня? Совсем выпускают? Энрико!
Артур в волнении схватил старика за руку, но тот сердито вырвал ее.
- Энрико, что с вами? Почему вы не отвечаете? Скажите, нас всех выпускают?
В ответ послышалось только презрительное фырканье.

- Полно! - Артур с улыбкой снова взял надзирателя за руку. - Не злитесь на меня, я все равно не обижусь. Скажите лучше, как с остальными?
- С какими это остальными? - буркнул Энрико, вдруг бросая рубашку Артура, которую он складывал. - Уж не с Боллой ли?
- С Боллой, разумеется, и со всеми другими. Энрико, да что с вами?
- Вряд ли беднягу скоро выпустят, если его предал свой же товарищ! - И негодующий Энрико снова взялся за рубашку.
- Предал товарищ? Какой ужас! - Артур широко открыл глаза.

Энрико быстро повернулся к нему:
- А разве не вы это сделали?
- Я? Вы в своем уме, Энрико? Я?
- По крайней мере так ему сказали на допросе. Мне очень приятно знать, что предатель не вы. Вас я всегда считал порядочным молодым человеком. Идемте!
Энрико вышел в коридор, Артур последовал за ним. И вдруг его словно озарило:
- Болле сказали, что его выдал я! Ну конечно! А мне, Энрико, говорили, что меня выдал Болла. Но Болла ведь не так глуп, чтобы поверить этому вздору.

- Так это действительно неправда? - Энрико остановился около лестницы и окинул Артура испытующим взглядом.
Артур только пожал плечами:
- Конечно, ложь!
- Вот как! Рад это слышать, сынок, обязательно передам Болле ваши слова. Но, знаете, ему сказали, что вы донесли на него... ну, словом, из ревности. Будто вы оба полюбили одну девушку.

- Это ложь! - произнес Артур быстрым, прерывистым шепотом. Им овладел внезапный, парализующий все силы страх. "Полюбили одну девушку!.. Ревность!" Как они узнали это? Как они узнали?
- Подождите минутку, сынок! - Энрико остановился в коридоре перед комнатой следователя и прошептал: - Я верю вам. Но скажите мне вот еще что. Я знаю, вы католик. Не говорили ли вы чего-нибудь на исповеди?
- Это ложь! - чуть не задохнувшись, крикнул Артур в третий раз.
Энрико пожал плечами и пошел вперед.

- Конечно, вам лучше знать. Но не вы первый попадаетесь на эту удочку. Сейчас в Пизе подняли большой шум из-за какого-то священника, которого изобличили ваши друзья. Они опубликовали листовку с предупреждением, что это провокатор.
Он отворил дверь в комнату следователя и, видя, что Артур замер на месте, устремив прямо перед собой неподвижный взгляд, легонько подтолкнул его вперед.

- Добрый день, мистер Бертон, - сказал полковник, показывая в любезной улыбке все зубы. - Мне приятно поздравить вас. Из Флоренции прибыл приказ о вашем освобождении. Будьте добры подписать эту бумагу.
Артур подошел к нему.
- Я хочу знать, - сказал он глухим голосом, - кто меня выдал.
Полковник с улыбкой поднял брови:
- Не догадываетесь? Подумайте немного.
Артур покачал головой. Полковник воздел руки, выражая этим свое изумление:

- Неужели не догадываетесь? Да вы же, вы сами, мистер Бертон! Кто же еще мог знать о ваших любовных делах?
Артур молча отвернулся. На стене висело большое деревянное распятие, и глаза юноши медленно поднялись к лицу Христа, но в них была не мольба, а только удивление перед этим покладистым и нерадивым богом, который не поразил громом священника, нарушившего тайну исповеди.

- Будьте добры расписаться в получении ваших документов, - любезно сказал полковник, - и я не буду задерживать вас. Вам, разумеется, хочется скорее добраться до дома, а я тоже очень занят - все вожусь с делом этого сумасброда Боллы, который подверг вашу христианскую кротость такому жестокому испытанию. Его, вероятно, ждет суровый приговор... Всего хорошего!

Артур расписался, взял свои бумаги и вышел, не проронив ни слова. До высоких тюремных ворот он шел следом за Энрико, а потом, даже не попрощавшись в ним, один спустился к каналу, где его ждал перевозчик. В ту минуту, когда он поднимался по каменным ступенькам на улицу, навстречу ему бросилась девушка в легком платье и соломенной шляпе:
- Артур! Я так счастлива, так счастлива!
Артур, весь дрожа, спрятал руки за спину.
- Джим! - проговорил он наконец не своим голосом. - Джим!

- Я ждала здесь целых полчаса. Сказали, что вас выпустят в четыре. Артур, отчего вы так смотрите на меня? Что-нибудь случилось? Что с вами? Подождите!
Он отвернулся и медленно пошел по улице, как бы забыв о Джемме. Испуганная этим, она догнала его и схватила за локоть:
- Артур!
Он остановился и растерянно взглянул на нее. Джемма взяла его под руку, и они пошли рядом, не говоря ни слова.

- Слушайте, дорогой, - начала она мягко, - стоит ли так расстраиваться из-за этого глупого недоразумения? Я знаю, вам пришлось нелегко, но все понимают...
- Из-за какого недоразумения? - спросил он тем же глухим голосом.
- Я говорю о письме Боллы.
При этом имени лицо Артура болезненно исказилось.
- Вы о нем ничего не знали? - продолжала она. - Но ведь вам, наверно, сказали об этом. Болла, должно быть, совсем сумасшедший, если он мог вообразить такую нелепость.
- Какую нелепость?

- Так вы ничего не знаете? Он написал, что вы рассказали о пароходах и подвели его под арест. Какая нелепость! Это ясно каждому. Поверили только те, кто совершенно вас не знает. Потому-то я и пришла сюда: мне хотелось сказать вам, что в нашей группе не верят ни одному слову в этом письме.
- Джемма! Но это... это правда!

Она медленно отступила от него, широко раскрыв потемневшие от ужаса глаза. Лицо ее стало таким же белым, как шарф на шее. Ледяная волна молчания встала перед ними, словно стеной отгородив их от шума и движения улицы.
- Да, - прошептал он наконец. - Пароходы... я говорил о них и назвал имя Боллы. Боже мой! Боже мой! Что мне делать?
И вдруг он пришел в себя и осознал, кто стоит перед ним, в смертельном ужасе глядя на него. Она, наверно, думает...

- Джемма, вы меня не поняли! - крикнул Артур, шагнув к ней.
Она отшатнулась от него, пронзительно крикнув:
- Не прикасайтесь ко мне!
Артур с неожиданной силой схватил ее за руку:
- Выслушайте, ради бога!.. Я не виноват... я...
- Оставьте меня! Оставьте!

Она вырвала свои пальцы из его рук и ударила его по щеке. Глаза Артура застлал туман. Одно мгновение он ничего не видел перед собой, кроме бледного, полного отчаянья лица Джеммы и ее руки, которую она вытирала о платье. Затем туман рассеялся... Он осмотрелся и увидел, что стоит один.
Глава VII

Давно уже стемнело, когда Артур позвонил у двери особняка на Виа-Бора. Он помнил, что скитался по городу, но где, почему, сколько времени это продолжалось? Лакей Джули, зевая, открыл ему дверь и многозначительно ухмыльнулся при виде его осунувшегося, словно окаменевшего лица. Лакею показалось очень забавным, что молодой хозяин возвращается из тюрьмы, точно пьяный, беспутный бродяга. Артур поднялся по лестнице. В первом этаже он столкнулся с Гиббонсом, который шел ему навстречу с видом надменным и неодобрительным. Артур пробормотал: "Добрый вечер", и хотел проскользнуть мимо. Но трудно было миновать Гиббонса, когда Гиббонс этого не хотел.

- Господ нет дома, сэр, - сказал он, окидывая критическим оком грязное платье и растрепанные волосы Артура. - Они ушли в гости и раньше двенадцати не возвратятся.
Артур посмотрел на часы. Было только девять! Да! Времени у него достаточно, больше чем достаточно...
- Миссис Бертон приказала спросить, не хотите ли вы ужинать, сэр. Она надеется увидеть вас, прежде чем вы ляжете спать, так как ей нужно сегодня же переговорить с вами.

- Благодарю вас, ужинать я не хочу. Передайте миссис Бертон, что я не буду ложиться.
Он вошел в свою комнату. В ней ничего не изменилось со дня его ареста. Портрет Монтанелли по-прежнему лежал на столе, распятие стояло в алькове. Артур на мгновение остановился на пороге, прислушиваясь. В доме тихо, никто не сможет помешать ему. Он осторожно вошел в комнату и запер за собой дверь.

Итак, всему конец. Не о чем больше раздумывать, не из-за чего волноваться. Отделаться от ненужных, назойливых мыслей - и все. Но как это глупо, бессмысленно!

Ему не надо было решать - лишить себя жизни или нет; он даже не особенно думал об этом: такой конец казался бесспорным и неизбежным. Он еще не знал, какую смерть избрать себе. Все сводилось к тому, чтобы сделать это быстро - и забыться. Под руками у него не было никакого оружия, даже перочинного ножа не оказалось. Но это не имело значения: достаточно полотенца или простыни, разорванной на куски.

Он увидел над окном большой гвоздь. Вот и хорошо. Но выдержит ли гвоздь тяжесть его тела? Он подставил к окну стул. Нет! Гвоздь ненадежный. Он слез со стула, достал из ящика молоток, ударил им несколько раз по гвоздю и хотел уже сдернуть с постели простыню, как вдруг вспомнил, что не прочел молитвы. Ведь нужно помолиться перед смертью, так поступает каждый христианин. На отход души есть даже специальные молитвы.
Он вошел в альков и опустился на колени перед распятием.

- Отче всемогущий и милостивый... - громко произнес он и остановился, не прибавив больше ни слова. Мир стал таким тусклым, что он не знал, за что молиться, от чего оберегать себя молитвами. Да разве Христу ведомы такие страдания? Ведь его только предали, как Боллу, а ловушек ему никто не расставлял, и сам он не был предателем!
Артур поднялся, перекрестившись по старой привычке. Потом подошел к столу и увидел письмо Монтанелли, написанное карандашом:

Дорогой мой мальчик! Я в отчаянии, что не могу повидаться
с тобой в день твоего освобождения. Меня позвали к
умирающему. Вернусь поздно ночью. Приходи ко мне завтра
пораньше. Очень спешу. Л. М.
Артур со вздохом положил письмо. Padre будет тяжело перенести это.

А как смеялись и болтали люди на улицах!.. Ничто не изменилось с того дня, когда он был полон жизни. Ни одна из повседневных мелочей не стала иной оттого, что человеческая душа, живая человеческая душа, искалечена насмерть. Все это было и раньше. Струилась вода фонтанов, чирикали воробьи под навесами крыш; так они чирикали вчера, так они будут чирикать завтра. А он... он мертв.

Артур опустился на край кровати, скрестил руки на ее спинке и положил на них голову. Времени еще много - а у него так болит голова, болит самый мозг... и все это так глупо, так бессмысленно...
У наружной двери резко прозвенел звонок. Артур вскочил, задыхаясь от ужаса, и поднес руки к горлу. Они вернулись, а он сидит тут и дремлет! Драгоценное время упущено, и теперь ему придется увидеть их лица, услышать жестокие, издевательские слова. Если бы под руками был нож!

Он с отчаянием оглядел комнату. В шифоньерке стояла рабочая корзинка его матери. Там должны быть ножницы. Он вскроет вену. Нет, простыня и гвоздь вернее... только бы хватило времени.
Он сдернул с постели простыню и с лихорадочной быстротой начал отрывать от нее полосу. На лестнице раздались шаги. Нет, полоса слишком широка: не затянется - ведь нужно сделать петлю. Он спешил шаги приближались. Кровь стучала у него в висках, гулко била в уши. Скорей, скорей! О боже, только бы пять минут!

В дверь постучали. Обрывок простыни выпал у него из рук, и он замер, затаил дыхание, прислушиваясь. Кто-то тронул снаружи ручку двери; послышался голос Джули:
- Артур!
Он встал, тяжело дыша.
- Артур, открой дверь, мы ждем.
Он схватил разорванную простыню, сунул ее в ящик комода и торопливо оправил постель.
- Артур. - Это был голос Джеймса, Он с нетерпением дергал ручку. Ты спишь?
Артур бросил взгляд по сторонам, убедился, что все в порядке, и отпер дверь.

- Мне кажется, Артур, ты мог бы исполнить мою просьбу и дождаться нашего прихода! - сказала взбешенная Джули, влетая в комнату. По-твоему, так и следует, чтобы мы полчаса стояли за дверью?
- Четыре минуты, моя дорогая, - кротко поправил жену Джеймс, входя следом за ее розовым атласным шлейфом. - Я полагаю, Артур, что было бы куда приличнее...
- Что вам нужно? - прервал его юноша.

Он стоял, держась за дверную ручку, и, словно затравленный зверь, переводил взгляд с брата на Джули. Но Джеймс был слишком туп, а Джули слишком разгневана, чтобы заметить этот взгляд.
Мистер Бертон подставил жене стул и сел сам, аккуратно подтянув на коленях новые брюки.
- Мы с Джули, - начал он, - считаем своим долгом серьезно поговорить с тобой...
- Сейчас я не могу выслушать вас. Мне... мне нехорошо. У меня болит голова... Вам придется подождать.

Артур выговорил это странным, глухим голосом, то и дело запинаясь.
Джеймс с удивлением взглянул на него.
- Что с тобой? - спросил он тревожно, вспомнив, что Артур пришел из очага заразы. - Надеюсь, ты не болен? По-моему, у тебя лихорадка.
- Пустяки! - резко оборвала его Джули. - Обычное комедиантство. Просто ему стыдно смотреть нам в глаза... Поди сюда, Артур, и сядь.
Артур медленно прошел по комнате и опустился на край кровати.
- Ну? - произнес он устало.

Мистер Бертон откашлялся, пригладил и без того гладкую бороду и начал заранее подготовленную речь:
- Я считаю своим долгом... своим тяжким долгом поговорить с тобой о твоем весьма странном поведении и о твоих связях с... нарушителями закона, с бунтовщиками, с людьми сомнительной репутации. Я убежден, что тобой руководило скорее легкомыслие, чем испорченность...
Он остановился.
- Ну? - снова сказал Артур.

- Так вот, я не хочу быть чрезмерно строгим, - продолжал Джеймс, невольно смягчаясь при виде той усталой безнадежности, которая была во взгляде Артура. - Я готов допустить, что тебя совратили дурные товарищи, и охотно принимаю во внимание твою молодость, неопытность, легкомыслие и... впечатлительность, которую, боюсь, ты унаследовал от матери.
Артур медленно перевел глаза на портрет матери, но продолжал молчать.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь