Наполнив стаканы, Чапаев задумался.
Alexander
Казалось, он никак не мог подобрать нужные слова.
- На самом деле, - сказал он наконец, - для самогона нет ни блюдца, ни стакана, ни бутылки, а есть только он сам. Поэтому все, что может появиться или исчезнуть, - это набор пустых форм, которых не существует, пока самогон их не примет. Нальешь самогон в блюдце - это ад, нальешь в чашку - это рай. А мы вот пьем из стаканов. Это, Петька, и делает нас людьми. Понял?
За окном опять грохнуло. Уже не надо было подходить к нему, чтобы увидеть в стекле багровые отблески пожара.
- Кстати, насчет ада, - сказал я, - не помню, говорил я вам или нет. Знаете, почему нас так долго не трогают эти ткачи?
- Почему?
- Потому что они искренне верят, что вы продали душу дьяволу.
- Да? - удивленно спросил Чапаев. - Интересно. А кто продает душу?
- В каком смысле?
- Ну вот говорят - продал душу дьяволу, продал душу Богу. А кто тот, кто ее продает? Он же должен отличаться от того, что продает, чтобы это продать?
- Знаете, Чапаев, - сказал я, - мое католическое воспитание не позволяет мне шутить такими вещами.
- Понимаю, - сказал Чапаев. - Я знаю, откуда идут эти слухи. Ко мне тут действительно приходил один человек, который интересовался, как продать душу дьяволу. Такой штабс-капитан Овечкин. Ты с ним знаком?
- Встречались в ресторане.
- Я ему объяснил, как это можно сделать. И он совершил весь ритуал с большой аккуратностью.
- И что случилось?
- Ничего особенного. Денег у него не появилось, вечной молодости - тоже. Единственное, что произошло, - во всех полковых документах вместо фамилии "Овечкин" появилась фамилия "Козлов".
- Это почему так?
- Нехорошо быть обманщиком. Как можно продавать то, чего у тебя нет? - Так что же выходит, - спросил я, - у Овечкина нет души?
- Конечно нет, - сказал Чапаев.
- А у вас? Чапаев секунду словно вглядывался в себя, а потом отрицательно помотал головой.
- А у меня есть? - спросил я.
- Нет, - сказал Чапаев.
Видимо, на моем лице отразилось смятение, потому что Чапаев ухмыльнулся и потрепал меня по локтю.
- Нету, Петька, никакой души ни у меня, ни у тебя, ни у штабс-капитана Овечкина. Это у души есть Овечкин, Чапаев, Петька. Про душу нельзя сказать, что она у всех разная, нельзя сказать, что у всех одна. Если и можно что-то про нее сказать, так это то, что ее тоже нет.
- Вот тут я уже совсем ничего не понимаю.
- Это такое дело, Петька... Тут и Котовский ошибся. Помнишь, была такая лампа с воском?
- Помню.
- Котовский понял, что формы нет. Но вот что воска нет, он не понял.
- Почему его нет?
- А потому, Петька, - слушай меня внимательно - потому что и воск, и самогон могут принять любую форму, но и сами они - всего лишь формы.
- Формы чего?
- Вот тут и фокус. Это формы, про которые можно сказать только то, что ничего такого, что их принимает, нет. Понимаешь? Поэтому на самом деле нет ни воска, ни самогона. Нет ничего. И даже этого "нет" тоже нет.
Секунду мне казалось, что я балансирую на каком-то пороге, а потом я ощутил тяжелую пьяную тупость. Мысли вдруг стали даваться мне очень тяжело.
- Воска нет, - сказал я. - А самогона еще полбутылки.
Чапаев мутновато поглядел на стол. - Это верно, - сказал он. - Но если ты все же поймешь, что его тоже нет, я тебе с груди орден отдам. А пока я его тебе не отдам, мы с тобой отсюда не выйдем. Мы выпили еще по стакану, и некоторое время я прислушивался к доносящейся из-за стены ружейной пальбе. Чапаев совершенно не обращал на нее внимания.
- Вы правда не боитесь? - спросил я.
- А ты что, Петька, чего-то боишься?
- Немного, - сказал я.
- А чего?
- Смерти, - сказал я. - Точнее, не ее самой, а... Не знаю. Я хочу спасти свое сознание.
Чапаев засмеялся и покачал головой. - Я что-то смешное сказал?
- Ну ты даешь, Петька. От тебя не ждал. Ты что ж, с такими мыслями в атаку ходил каждый раз? Это как если бы лежал клочок газеты под фонарем и думал, что он хочет спасти свет, в котором он лежит. Да и от чего ты хочешь спасать сознание? Я пожал плечами.
- От небытия.
- А небытие разве не объект сознания?
- Опять началась софистика, - сказал я. - Даже если я клочок газеты, который думает, что хочет спасти свет, в котором он лежит, какая для меня разница, если я действительно так думаю и все это причиняет мне боль?
- Да ведь клочок не может думать. На нем просто напечатано курсивом: я хочу спасти свет фонаря. А рядом написано - о, какая боль, какая истома... Эх, Петька... Как тебе объяснить... Весь этот мир - это анекдот, который Господь Бог рассказал самому себе. Да и сам Господь Бог - то же самое. За стеной раздался взрыв, на этот раз такой близкий, что стекла в окне задребезжали. Я явственно различил шорох рвущих листву осколков. - Знаете что, Василий Иванович, - сказал я, - давайте завершать с теорией. Лучше придумайте что-нибудь практическое.
- Практически, Петька, я тебе скажу, что, если ты боишься, нам обоим скоро хана. Потому что страх всегда притягивает именно то, чего ты боишься. А если ты ничего не боишься, ты становишься невидим. Лучшая маскировка - это безразличие. Если ты по-настоящему безразличен, никто из тех, кто может причинить тебе зло, про тебя просто не вспомнит и не подумает. Но если ты будешь елозить по стулу, как сейчас, то через пять минут здесь будет полно этих ткачей.
Я вдруг понял, что он прав, и ощутил стыд за свою нервозность, которая выглядела особенно жалкой на фоне его великолепного равнодушия. Разве не я сам совсем недавно отказался ехать с Котовским? Я был здесь потому, что выбрал это сам, и глупо было тратить эти, быть может, последние минуты моей жизни на опасения и страхи. Я посмотрел на Чапаева и подумал, что, в сущности, так и не узнал ничего про этого человека.
- Скажите, Чапаев, а кто вы на самом деле?
- Ты, Петька, лучше себе ответь, кто ты на самом деле. Тогда и про меня все поймешь. А то ты все время говоришь "я, я, я", совсем как этот бандит из твоего кошмара. А что это такое - "я"? Кто это? Посмотри-ка сам.
- Я хочу посмотреть, но...
- Так если ты хочешь, почему же ты сейчас смотришь не на себя, а на это "я", на это "хочу", на это "посмотреть" и на это "но"?
- Хорошо, - сказал я, - тогда ответьте на мой вопрос. Вы можете на него просто ответить?
- Могу, - сказал он, - толку-то.
- Кто вы, Чапаев?
- Не знаю, - ответил он.
Чапаев и пустота (В. Пелевин)