Оруэлл и Анархизм

Немногие писатели так близко подбирались к теме обездоленных, как ранний Оруэлл. Он пишет: «В то время меня не интересовал социализм и другие экономические теории. Я считал, что экономическое неравенство закончится не раньше, чем мы этого захотим, а если мы по-настоящему захотим этого, то неважно, каким способом добьемся; я и сейчас иногда так думаю». Фактически Оруэлл определил свое отношение к социализму не раньше 1936 года. Вот что он писал о жизни в Бирме рядом с местными париями:

«Это разожгло свойственную мне ненависть к власти и заставило меня впервые в полной мере осознать существование трудящихся классов, а работа в Бирме помогла немного понять природу империализма. Разумеется, этого опыта было мало, чтобы занять четкую политическую позицию. Потом пришел Гитлер, разразилась гражданская война в Испании и т.д. К концу 1935 года я все еще не мог принять окончательного решения»[1].

Тогда же Виктор Голланц заказал Оруэллу книгу об одном из неблагополучных регионов на севере Англии. Во второй части книги Оруэлл подверг серьезной критике поверхностность и лицемерие многих английских социалистов – от «трусливых квакеров» до «салонных большевиков»:

«Социализм – по крайней мере, на этом острове – и не пахнет революцией или свержением тирании; от него несет эксцентричностью, культом машины и тупым поклонением России. Если очень быстро не устранить эту вонь, то фашизм, несомненно, победит»[2].

Оруэлл считал, что необходимо вместе бороться против фашизма – «мира кроликов, управляемых горностаями». Но антифашизм сам по себе позитивной повесткой не является. За что необходимо бороться? В 1936 году Оруэлл ответил на этот вопрос:

«Единственное, ради чего мы можем объединиться – лежащий в основе социализма идеал: справедливость и свобода. Но этот идеал едва ли настолько силен, чтобы „быть основой“. Сегодня он практически забыт, похоронен под пластами самодовольного доктринерства, мелких партийных дрязг и незрелого „прогрессизма“, как бриллиант в навозной куче. Задача социалистов – вернуть этот идеал на место. Справедливость и свобода! Эти слова должны греметь по всему миру»[3].

<…>

Приехав в Барселону в декабре 1936 года, Оруэлл очутился в городе, охваченном революцией:

«Фактическая власть в Каталонии по-прежнему принадлежала анархистам, революция все еще была на подъеме. Тому, кто находился здесь с самого начала, могло показаться, что в декабре или январе революционный период уже близился к концу. Но для человека, явившегося сюда прямо из Англии, Барселона представлялась городом необычным и захватывающим. Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих. <…> Главное же – была вера в революцию и будущее, чувство внезапного прыжка в эру равенства и свободы. Человек старался вести себя как человек, а не как винтик в капиталистической машине. В парикмахерских висели анархистские плакаты (парикмахеры были в большинстве своем анархистами), торжественно возвещавшие, что парикмахеры – больше не рабы. Многоцветные плакаты на улицах призывали проституток перестать заниматься своим ремеслом. Представителям искушенной, иронизирующей цивилизации англосаксонских стран казалась умилительной та дословность, с какой эти идеалисты-испанцы принимали штампованную революционную фразеологию»[4].

Вот как Оруэлл описывал настоящие причины народной революции – и бездействие Народного фронта перед подъемом Франко:

«В первые месяцы войны действительным противником Франко было не столько правительство, сколько профсоюзы. Как только вспыхнул мятеж, организованные городские рабочие ответили на него всеобщей забастовкой, потребовали оружие из правительственных арсеналов, и в результате борьбы получили его. Если бы они не выступили стихийно и более или менее независимо, вполне возможно, что Франко не встретил бы сопротивления. Этого нельзя утверждать с полной уверенностью, но есть основания допускать такую возможность. Правительство не сделало ничего, или почти ничего, чтобы предотвратить мятеж, о подготовке которого было давно известно. А когда мятеж вспыхнул, правительство показало себя таким слабым и неуверенным, что в течение одного дня Испания переменила трех премьеров. Единственный шаг, который мог спасти положение – раздача оружия рабочим, – был сделан неохотно и под давлением народных масс. Но в конечном итоге оружие было роздано, и в больших городах восточной Испании фашисты были разбиты усилиями прежде всего рабочего класса, при поддержке ряда воинских частей, сохранивших верность правительству (жандармерия и т.д.). На такие усилия способен, мне думается, лишь народ, поднявшийся на революционную борьбу, то есть верящий, что он сражается за нечто большее, чем просто сохранение статуса кво. В уличных боях в течение одного-единственного дня погибло три тысячи человек. Мужчины и женщины, вооруженные одними ди- намитными шашками, бежали через площади городов на штурм зданий, в которых засели отлично обученные солдаты с пулеметами. Такси, мчавшиеся со скоростью 100 километров в час, с ходу давили пулеметные гнезда, устроенные фашистами в стратегически важных пунктах. Даже не зная ничего о захвате земли крестьянами и о создании местных советов, трудно было поверить, что анархисты и социалисты, эта опора сопротивления, могли видеть цель своей борьбы в со- хранении капиталистической демократии, которая – особенно с точки зрения анархистов – была не более чем централизованной машиной обмана масс.

А тем временем рабочие получали оружие и на данном этапе не собирались выпускать его из рук. (Год спустя было подсчитано, что каталонские анархо-синдикалисты все еще имеют 30 тысяч винтовок). Во многих местах владения профашистских помещиков были захвачены крестьянами. Наряду с коллективизацией промышленности и транспорта, делались попытки образовать зачаточные органы рабочей власти: создавались местные комитеты, рабочие патрули сменяли старую буржуазную полицию, профсоюзы формиро- вали отряды рабочего ополчения. Конечно, этот про- цесс не всюду шел одинаково – в Каталонии он продвинулся дальше, чем в других районах страны. Были районы, где местные органы власти оставались почти без изменений, в других же местах они уживались бок о бок с революционными комитетами. Кое-где были созданы независимые анархистские коммуны. Некоторые из них продержались около года, а затем были разогнаны правительством. В Каталонии первые несколько месяцев власть находилась почти целиком в руках анархо-синдикалистов, контролировавших большую часть основных отраслей промышленности.

Таким образом, то, что произошло в Испании, было не просто вспышкой гражданской войны, а началом революции. Именно этот факт антифашистская печать за пределами Испании старалась затушевать любой ценой. Положение в Испании изображалось как борьба „фашизма против демократии“, революционный характер испанских событий тщательно скрывался. В Англии, где пресса более централизована, а обще- ственное мнение обмануть легче, чем где бы то ни было, в ходу были лишь две версии испанской войны: распространяемая правыми – о борьбе христианских патриотов с кровожадными большевиками, и левая версия – о джентльменах-республиканцах, подавляющих военный мятеж. Суть событий удалось скрыть»[5].

<…>

Все это привело к тому, что Оруэлл стал подвергать сомнению сам смысл социализма – как в «Дороге на Уиган-Пирс». Что же такое на самом деле взволновало его до такой степени, что он поехал в Испанию?

«Мы жили в обществе, в котором надежда, а не апатия или цинизм, были нормальным состоянием духа, где слово „товарищ“ действительно означало товарищество и не применялось, как в большинстве стран, для отвода глаз. Мы дышали воздухом равенства. Я хорошо знаю, что теперь принято отрицать, будто социализм имеет что-либо общее с равенством. Во всех странах мира многочисленное племя партийных аппаратчиков и вкрадчивых профессоришек трудится, „доказывая“, что социализм, это всего-навсего плановый государственный капитализм, оставляющий в полной сохранности жажду наживы как движущую силу. К счастью, существует и совершенно иное представление о социализме. Идея равенства – вот, что привлекает рядовых людей в социализме, именно за нее они готовы рисковать своей шкурой. Вот в чем „мистика“ социализма. Для подавляющего большинства людей социализм означает бесклассовое общество. Без него нет социализма. Вот почему так ценны были для меня те несколько месяцев, что я прослужил в рядах ополчения. Испанское ополчение, пока оно существовало, было ячейкой бесклассового общества. В этом коллективе, где никто не стремился занять место получше, где всего всегда не хватало, но не было ни привилегированных, ни лизоблюдов, – возможно, было предвкушение того, чем могли бы стать первые этапы социалистического общества. И в результате, вместо того, чтобы разочаровать, социализм по-настоящему привлек меня. Теперь, гораздо сильнее, чем раньше, мне хочется увидеть торжество социализма. Возможно, это частично объясняется тем, что я имел счастье оказаться среди испанцев, чья врожденная честность и никогда не исчезающий налет анар- хизма, могут сделать приемлемыми даже начальные стадии социализма»[6].

<…>

Из заметок Оруэлла о философии анархизма совершенно не следует, что он был анархистом. Однако он понимал значение этого слова, чего не скажешь о многих из его литературных современников. Свое отношение к анархизму он определил в Испании, а по возвращении стал одним из спонсоров организованного Эммой Гольдман лондонского отделения SIA (Международной антифашистской солидарности) – благотворительной организации, созданной испанскими анархистами. Он дружил с несколькими редакторами Freedom, был активистом Комитета защиты Freedom Press, а впоследстии – Комитета защиты Freedom. Лондонцы, вероятно, помнят, как Оруэлл выступал на митингах Комитета: за генеральную амнистию дезертиров военного времени и против интернирования испанских беженцев. Как и анархисты, он часто высказывался по таким вопросам, которых избегали «левые» в целом. Но позиция реалиста, «простого человека», не позволяла Оруэллу с его темпераментом принять такую абстракцию, как анархизм, в качестве политической философии.

<…>

«Одним из самых убедительных писателей-анархистов» Оруэлл считал «изобретательного прагматика» Кропоткина[7], но с осторожностью относился к «тенденции к тоталитаризму, проглядывающей в анархистской или пацифистской концепции общества. В обществе, где нет закона и – теоретически – принуждения, общественное мнение является единственным арбитром, определяющим нормы поведения отдельной личности. Но это общественное мнение в силу огромной тяги стадных животных к единообразию отличается еще меньшей терпимостью, чем любая система, основанная на законах. Когда человеческое сообщество управляется определенными „заповедями“, которые нельзя „преступить“, тот или иной индивид имеет возможность проявлять некоторую эксцентричность в своем поведении. Но когда это сообщество управляется – теоретически – лишь „любовью“ или „разумом“, личность испытывает постоянное давление, вынуждающее ее и думать и поступать, как все, без всяких отклонений»[8] (Polemic, сентябрь/октябрь 1946 года).

<…>

С другой стороны, «если рассматривать возможности, то совершенно ясно, что анархизм подразумевает низкий уровень жизни. Конечно, это не обрекает людей на голод или постоянный дискомфорт, но исключает возможность существования, которое сегодня считается желательным и разумным, – с кондиционером, большими автомобилями и всевозможными гаджетами. Производство, скажем, самолета – настолько сложная задача, что для ее выполнения необходимо спланированное, централизованное общество, со всем его репрессивным аппаратом. И пока люди вдруг не изменили своей природы, необходимо четко разграничивать свободу и эффективность» (Poetry Quarterly, зима 1945 года).

Для Оруэлла это не было недостатком анархизма (он не любил роскоши). В другом тексте он писал: «Я всегда считал, что настоящее решение наших экономических и политических проблем ведет к упрощению, а не к усложнению жизни» (Tribune, 12 апреля 1946 года). Именно этот ключевой тезис позволил Оруэллу занять «реалистическую» позицию, отвергающую анархизм. Он не менял ее с тех пор, как впервые написал об этом в романе «Дорога на Уиган-Пирс»: «Похоже, мы уже не вернемся к более простой, свободной, менее технизированной жизни. Это не фатализм, я лишь констатирую факт. Бессмысленно сопротивляться социализму на том основании, что вы – против „пчелиного улья“: „пчелиный улей“ уже есть. Мыслящий человек должен не бороться против социализма, а очеловечивать его. Как только начнется установление социализма, те, кто видит „прогресс“ насквозь, окажутся в оппозиции. По сути, это их особая задача. В машинизированном мире они должны быть перманентной оппозицией, а это вовсе не обструкционизм или предательство. Но сейчас я говорю о будущем. На данный момент единственный верный курс любого честного человека – будь то тори или анархист – это курс на установление социализма»[9].

Из статьи Колина Уорда «Оруэлл и Анархизм».

Перевод: Саша Мороз

Редактура: Саша Писарев

Полный текст статьи можно прочитать в сборнике «Оруэлл в семейном кругу и в среде анархистов».

Литература:

[1] Оруэлл Дж. Почему я пишу // Оруэлл Дж. Эссе. Ста- тьи. Рецензии. Т.II. – Пермь: КАПИК, 1992.

[2] Orwell G. The Road to Wigan-Pier. – London: Penguin Classics, 2014.

[3] Tам же.

[4] Оруэлл Дж. Памяти Каталонии. – М.: АСТ, 2003.

[5] Там же.

[6] Там же.

[7] Orwell G. The Writer’s Dilemma // Observer, 22 августа 1948 г.

[8] Оруэлл Дж. Политика против литературы: заметки о «Путешествиях Гулливера» // Оруэлл Дж. Лев и единорог. – М.: Московская школа политической литературы, 2003.

[9] Orwell G. The Road to Wigan-Pier. – London: Penguin Classics, 2014.