ОНО

удивлением, чем с испугом, заметил, что впервые в жизни он потерял
дорогу.
Они еще слышали глухой шум воды в канализации, но акустика была
такая, что невозможно было сказать, откуда идут звуки, — то ли снизу, то
ли сверху, то ли справа, то ли слева, то ли сзади, то ли спереди. Спички все
кончились. Они потерялись в темноте.
Биллу было страшно, очень страшно. Разговор с отцом в магазине не
выходил у него из головы.
Десять фунтов документов просто

испарилось… Мое мнение такое: кто-то не хочет, чтобы узнали, куда
ведут эти проклятые трубы и почему… там полная темнота, жуткая
вонь и крысы. Поэтому лучше держаться отсюда подальше. Но самое
главное, конечно, то, что вы можете потеряться. Такое уже раньше
случалось?
Случалось раньше, случалось раньше, случалось…
Конечно, случалось. На пути к логову Его, например, они видели гору
костей с истлевшей материей на них.

Билл почувствовал панический страх, пытаясь подняться и вернуться
обратно. Он толкал дверь, она поддавалась, но с трудом, и он чувствовал, что сзади есть какое-то живое существо, которое борется, извивается,
стараясь вырваться. Ко всему прочему был еще немаловажный вопрос,
остающийся без ответа — убили они Оно, или нет. Ричи говорил, что да, Майк говорил — да, и Эдди говорил так же. Но ему не понравилось

испуганное сомнение на лицах Беверли и Стэна, когда погасли последние
спички и они стали ползти обратно через маленькую дверь в этой страшной
разваливающейся паутине.
— Итак, что же нам сейчас делать? — спросил Стэн. Билл услышал
испуганный дрожащий голос маленького мальчика и знал, что вопрос
адресован непосредственно к нему.
— Да, — сказал Бен. — Что? Черт, хоть бы фонарик был… или даже…
свечка.
Биллу послышалось, что сзади раздалось сдавленное рыдание. Это

испугало его больше, чем что-нибудь еще. Бен бы очень удивился, узнав об
этом, но Билл считал этого толстяка полным запаса энергии, он считал его
гораздо сильнее Ричи и не способным так быстро сдаваться, как Стэн. И
если даже Бен теряет силы, то значит, что они на краю какой-то очень
большой неприятности. И Билл мысленно возвращался не к скелету того
парня из «Водоканала», а к Тому Сойеру и Бекки Тэтчер, заблудившимися в

пещере Мак-Дугласа. Он отбрасывал эту мысль, но она упрямо
возвращалась.
Что-то еще беспокоило его, но это что-то было таким большим и
смутным, что его усталый мозг отказывался разбираться. Возможно,
именно простота этой мысли делала ее легко ускользающей: они отпадали
друг от друга. Задача, которая держала их вместе все это долгое лето, была
решена. Они встретили Оно и победили Его. Оно должно умереть, как

считали Ричи и Эдди, или Оно было ранено так сильно, что будет спать еще
сто лет или тысячу, или десять тысяч. Они встретились с Ним лицом к
лицу, видели Его в последней маске, и Оно было достаточно жутким, о, конечно, но однажды увиденное, оно уже не казалось таким страшным в
своей физической форме, поэтому самое сильное оружие они у Него

отобрали. Все они, в конце концов, видели пауков прежде. Это странные, незнакомые, страшные существа, и он предполагал, что они больше
никогда не смогут их видеть
(если мы когда-либо выберемся отсюда)
без дрожи омерзения. Но паук все-таки оставался пауком. Возможно, в
конце, когда будут сорваны последние маски ужаса, не останется ничего, с
чем бы человеческий мозг не смог бы примириться. Это была
обнадеживающая мысль. Все, за исключением
(мертвые огоньки)

того, что было за этим, но, вероятно, даже это невообразимое живое
существо, которое корчилось сейчас за дверями к макрокосму, было
мертвым или умирало. Мертвые огоньки и путешествие в черноту, к тому
месту, где они были, становились уже едва различимыми, и их трудно было
восстановить в памяти. Но все это было не то. Ощущение,
прочувствованное, но не объясненное, заключалось в том, что их единение

заканчивалось… оно заканчивалось, но они все еще оставались в темноте.
То Другое, через их дружбу, смогло сделать их больше, чем просто детьми.
Но они становились детьми опять. И Билл чувствовал это, так же как и
другие.
— И что теперь, Билл? — спросил Ричи, наконец прямо ставя вопрос.
— Я нннне знаю, — сказал Билл.
Заикание опять вернулось, тут как тут. Он услышал, и они услышали

это. И он стоял в темноте, вдыхая запах их растущей паники, поражаясь, сколько еще пройдет времени, прежде чем один из них — наиболее
вероятным было, что это будет Стэн, — поставит вопрос ребром:
Почему
ты не знаешь? Ведь это ты втянул нас во все это!
— А что с Генри? — с трудом произнес Майк. — Он еще там или нет?
— О, Господи, — сказал Эдди… почти простонал. — А я и забыл про
него. Конечно,
он там; может, тоже заблудился, и мы наткнемся на него в

любое время… Боже, Билл, нет ли у тебя
какой-нибудь
идеи? Твой отец
работает здесь! Неужели у тебя нет
никакой
идеи?
Билл прислушивался к отдаленному хлюпанью воды и старался
придумать что-нибудь, чего Эдди и все они вправе были ожидать от него.
Потому что, правильно, это он втянул всех во все это и он нес
ответственность за то, чтобы вызволить их всех отсюда. Но ничего не
приходило в голову. Ничего.

— У меня есть идея, — спокойно сказала Беверли. В темноте Билл
услышал звук, который не мог определить сразу. Слабый шелестящий звук,
но не пугающий. А потом еще более слабый звук… расстегивающейся
молнии.
Что? —
подумал он, а потом понял, что. Она раздевалась. По
какой-то причине, она раздевалась.
— Что ты
делаешь? —
спросил Ричи, и его голос дрогнул на
последнем слове.
— Я знаю кое-что, — сказал голос Беверли в темноте, и Билл

почувствовал, что он принадлежит кому-то, кто старше их. — Я знаю,
потому что мне сказал мой отец. Я знаю, как снова сделать, чтобы мы были
вместе. А если мы не будем вместе, мы никогда не выберемся отсюда.
— Что? — спросил Бен, пораженный и ужаснувшийся. — О чем ты
говоришь?
— О том, что соединит нас навсегда. Что-то, что покажет нам…
— Нннет, Бббеверли! — сказал Билл, неожиданно понимая все.
— …это покажет, что я всех вас люблю, — сказала Беверли, — что вы
все мои друзья.

— Что она го… — начал Майк. Беверли спокойно прервала его.
— Кто первый? — спросила она. — Я думаю
8
В Логове/1985
он умирает, — зарыдала Беверли. — Его
рука.
Оно отгрызло его
руку…
Она добралась до Билла, повисла на нем, и Билл обнял ее.
— Оно опять удирает! —
зарычал он. Он запачкал кровью губы и
подбородок. —
Пппошли, Ричи. Бббен! На этот раз мы должны
прикончить Его!
Ричи повернул Билла к себе и посмотрел на него, как на безнадежно

больного человека:
— Билл, мы должны позаботиться об Эдди. Мы должны сделать
носилки и вынести его отсюда.
Но Беверли уже сидела, положив голову Эдди себе на колени, гладя
его. Она закрыла ему глаза.
— Иди с Биллом, — сказала она. — Если мы допустим, чтобы он умер
ни за что… если Оно вернется через 25 лет или 50, или даже через две
тысячи лет, я клянусь… я сама буду являться вам, как привидение.
Идите!

Ричи посмотрел на нее, не веря. Потом он увидел, что ее лицо теряет
свою форму, становится все туманнее в наступающих тенях. Свет
становился все слабее и слабее. И он решился.
— Хорошо, — сказал он Биллу. — На этот раз охотниками будем мы.
Бен стоял позади паутины, которая снова стала распадаться. Он также
видел какие-то очертания, висящие высоко над ними, и молился, чтобы
Билл не посмотрел вверх. Но когда сверху стали падать нити и клочья, и

мотки паутины, Билл посмотрел.
Он увидел Одру, свисающую, как старая сломанная игрушка. Она
стала падать, пролетела футов десять, остановилась, раскачиваясь из
стороны в сторону, а потом пролетела еще футов пятнадцать. Лицо ее не
менялось. Фарфорово-голубые глаза были широко открыты. Голые ноги
раскачивались, как маятник. Волосы падали на плечи. Рот приоткрыт.
— ОДРА! —
закричал он.
— Билл, пойдем! — закричал и Бен.

Паутина падала и падала на них, отпадала на пол и начинала течь.
Неожиданно Ричи схватил Билла за талию и толкнул его вперед,
подпрыгнув на высоту десять футов одним прыжком от пола до начала
переплетения паутины, свисающей вниз.
— Пойдем, Билл, давай, давай!
— Это Одра! —
в отчаянии кричал Билл. —
Эээто ОДРА!
— А я и не говорю, что это Папа Римский, — угрюмо сказал Ричи. —
Эдди мертв, и мы собираемся убить Его, если Оно еще до сих пор живо. На

этот раз нам нужно закончить работу, Большой Билл. Жива она или нет.
Теперь
пошли!
Билл еще несколько мгновений стоял, глядя назад, а затем образы всех
детей, убитых детей, казалось, прошли перед его мысленным взором, как
на той потерянной фотографии из альбома Джорджи.
ШКОЛЬНЫЕ ДРУЗЬЯ.
— Хххорошо. Пойдем. Прости меня, Господи!
Они с Ричи пробежали под свисающей, начинающей падать паутиной
и догнали Бена на другой стороне. Они бежали за Ним, в то время как Одра

висела и раскачивалась в 50 футах от каменного пола, завернутая в кокон,
который был привязан к распадающейся паутине.
9
Бен
Они шли по следам черной крови, оставленной Им, — нефтяные лужи
сукровицы, которые стекали и просачивались в трещины в полу. Но когда
пол начал подниматься к полукружию отверстия в черноту, в самом
дальнем конце логова, Бен увидел нечто новое: следы от яиц. Каждое из

них было черное и с грубой скорлупой и такие большие, как страусиные.
Восковой свет исходил от них самих. Бен понял, что они сами были
полупрозрачными; он видел черные фигуры, двигающиеся внутри.
Это дети Его, —
подумал он, чувствуя растущее отвращение. —
Это
ублюдки Его. Боже! Боже!
Ричи и Билл остановились и уставились на яйца глупо и с каким-то
удивлением.
— Давайте, давайте! — кричал Бен. — Я ими займусь!

— Давай! — крикнул Ричи и бросил Бену коробок спичек из городской
гостиницы Дерри.
Бен поймал их. Билл и Ричи продолжили свой бег. Бен немного
понаблюдал за их исчезновением в быстро гаснущем свете. Они бежали в
темноту, где скрывалось Оно. Затем он посмотрел на первое яйцо с тонкой
скорлупой, с черной тенью внутри и почувствовал, что его решимость
пропадает. Их было… слишком много. Это было слишком ужасно. Они

наверняка умрут и без его помощи, большинство из них было уже разбито.
Ему приходил конец… а если даже одно из них будет способно
выжить… даже одно…
Призвав всю свою храбрость, вспомнив бледное, лицо умирающего
Эдди, Бен поднял ногу, обутую в лыжные ботинки, над первым яйцом. Оно
разбилось с хлюпающим взвизгом, и какая-то вонючая плацента потекла

вокруг его ботинка. Потом паук, размером с крысу, слабо пополз по полу, стараясь удрать, и Бен слышал в своем мозгу высокие мяукающие звуки, похожие на звуки пилы, быстро двигающейся туда-сюда, создающей
призрачную музыку.
Бен наклонился за своей ногой, ощущая ее, как ходулю, и снова
наступил на паука. Он чувствовал, как тело паука хрустнуло и расползлось
под каблуком. Он как следует надавил и на этот раз не мог убрать ногу. Его

вырвало, он потряс ногой, вытирая ее о камень, прислушиваясь к
слабеющим звукам в своей голове.
Сколько их? Сколько этих яиц? Кажется я где-то читал, что пауки
могут откладывать тысячи… или миллионы яиц? Я не смогу сделать это.
Я сойду с ума…
Ты должен. Ты должен. Продолжай, Бен… сделаем это вместе!
Он подошел к следующему яйцу и сделал то же самое в гаснущем
свете. Все повторилось: хрустнувший треск, пронзительное зловоние

жидкости, звуки умирания. Следующее. Следующее. Он медленно
приближался к черной арке, в которой исчезли его друзья. Была полная
темнота, Беверли и разлагающаяся паутина остались где-то позади. Он
снова слышал шепот умирания. Яйца оставались мертвенно-бледными
камнями в темноте. Как только он подходил к одному из них, он зажигал
спичку и держал, пока она не гасла. В каждом случае он успевал

проследить за всем процессом и раздавить яйцо прежде, чем гасла спичка.
Он не знал, что будет делать, когда спички кончатся, а яйца не все будут
раздавлены.
10
Оно/1985
Они все еще идут.
Оно чувствовало, что они Его преследуют, приближаются, и страх
нарастал. Наверное, Оно не было вечно — немыслимое в конце концов
должно быть осмысленным. Хуже всего, что Оно почувствовало смерть
своих детенышей. Третий из этих ненавистных мужчин-мальчишек

настойчиво следовал по пятам за ее детенышами; почти обезумевший от
отвращения, он продолжал методически затаптывать жизнь каждого из
яиц Его.
Нет! Оно вопило, накреняясь то в одну сторону, то в другую,
чувствуя, что жизнь уходит, вытекая вместе с кровью из сотен ран, ни
одна из которых не была смертельной, но каждая как песнь собственной
боли задерживала Его. Одна из ног Его висела, как кусок мяса. Один глаз

ослеп. Оно чувствовало, что внутри все порвано; один из этих
ненавистных мужчин-мальчишек умудрился ударить Его в глотку.
И они все еще идут, сокращая расстояние, и как это произойдет?
Оно стонало и мяукало, а когда почувствовало, что они уже рядом, сзади.
Оно сделало единственное, что могло, — повернулось, чтобы бороться.
11
Беверли
Прежде чем последние огоньки исчезли и полная темнота опустилась,

она увидела жену Билла, которая пролетела еще футов двадцать и затем
повисла снова. Она начала вращаться, длинные рыжие волосы веером
неслись за ней.
Его жена, —
подумала она. —
Но я были его первой
любовью, и если он думает, что какая-то другая женщина была его
первой, это случилось только потому, что он забыл… забыл Дерри.
И она была одна в темноте, только звуки падающей паутины и

неподвижное тело Эдди. Она не хотела опускать его, не хотела, чтобы его
лицо оказалось на полу в таком месте. Поэтому она держала его голову на
согнутой руке, которая уже почти онемела. Убрала волосы с его лба.
Думала о птицах… это было что-то, как она предполагала, что осталось у
нее от Стэна. Бедный Стэн, он не увидит этого.
Все они… Я была первой любовью для них всех.
Она старалась оживить воспоминания, о которых было приятно думать

в темноте, куда не проникали звуки. Тогда она не чувствовала бы себя такой
одинокой. Сначала в голове преобладали образы птиц — вороны, сороки, скворцы, весенние птицы, которые прилетают откуда-то, когда улицы
полны тающего снега, бегут ручьи и только отдельные грязные кучи снега
лежат в тени.
Ей казалось, что они прилетали всегда в облачные дни, и она не могла
понять, откуда они брались. Вдруг они появлялись в Дерри, наполняя

улицы своим оживленным криком. Они сидели на телефонных проводах, на
крышах викторианских домов на Западном Бродвее, дрались за места на
алюминиевых проволоках антенн телевидения в начале Вэлли-Спа, тяжело
повисали на ветвях кленов по Нижней Мейн-стрит. Они рассаживались и
перекликались друг с другом пронзительными голосами, как старые
сельские кумушки на еженедельных играх «Бинго», а потом, по какому-то

сигналу, недоступному человеческому уху, вдруг снимались с места и
заполняли небо своими черными телами и крыльями… и улетали куда-то
еще.
Да, птицы, я думала о них, потому что мне было стыдно. Это отец,
заставлял меня стыдиться, я думаю, а может быть, и Оно. Может
быть.
Она стала вспоминать — сначала птицы, потом воспоминания. Но они
были такими туманными, бессвязными. Наверное, они и всегда будут
такими. Она…
Ее мысли прервались, когда она поняла, что Эдди

12
Любовь и Желание, 10 августа 1958 года
пришел первым, потому что был больше всех испуган.
Он пришел к
ней не как друг, проведший с ней целое лето, не как ее нечаянный любовник,
но как он приходил к своей матери три или четыре года тому назад — за
утешением; он не отшатнулся от ее гладкой обнаженности, сначала она
даже подумала, что он ее не чувствует. Он дрожит, и хотя она держит
его в своих объятиях, но кромешная тьма не позволяет ей увидеть его.

— Что ты хочешь? — спрашивает он ее.
— Ты должен засунуть свою штучку в меня, — говорит она. Он
старается оттолкнуть ее, но она держит его, и он опускается на нее.
Она услышала, что кто-то — она думает, что это Бен, — задохнулся.
— Бевви, я не могу сделать этого, я не знаю, как…
— Я думаю, это просто, только ты должен раздеться, — она думает
о сложностях с гипсовой повязкой, рубашкой, это сначала разъединяет их,
потом опять соединяет и пугает.
— Хотя бы брюки.

— Нет, я не могу.
Но она думает, что часть его самого может и хочет, потом его
дрожь прекращается, и она чувствует, как что-то маленькое и твердое
прижимается к правой стороне ее живота.
— Ты можешь, — говорит она и притягивает его к себе.
Поверхность, на которой она лежит, твердая, глинистая и сухая.
Отдаленный шум воды навевает дремоту и успокаивает. Она
дотягивается до него. На какой-то момент появляется лицо ее отца,
строгое и обвиняющее

(Я хочу посмотреть, девственна ли ты?)
а потом она обнимает Эдди за шею, ее гладкая щека прижимается, к
его гладкой щеке, и когда он нежно дотрагивается до ее маленькой груди,
она вздыхает и думает:
Это Эдди —
и вспоминает день в июле — неужели
только месяц прошел? — когда никто, кроме него, не вернулся в Барренс, и
у него была целая стопка юмористических книжек «Литл Лулу», и они
вместе читали целый день, как Маленькая Лулу собирала землянику и

вляпалась во все эти невероятные истории, и про ведьму Хэзл. Было очень
весело.
Она думает о птицах; особенно о грачах, скворцах и воронах, которые
возвращаются весной, а руки ее тянутся к ремню и расстегивают его, а
он опять говорит, что не может сделать этого; она говорит, что он
может, она знает, что он может, и то, что она чувствует, не стыд или
страх, а что-то вроде триумфа.
— Куда? — говорит он, и эта твердая штучка настойчиво толкается
между ее ног.

— Сюда, — говорит она.
— Бевви, но я на тебя упаду, — говорит он, и она слышит его
свистящее дыхания— Я думаю, так и надо, — говорит она и держит его
нежно, и направляет его.
Он толкает слишком быстро и делается больно.
— С-с-с-с-с! — она сдерживает дыхание и кусает нижнюю губу и
снова думает о птицах, о весенних птицах, сидящих на коньках домов, и
сразу же взлетающих под низкие мартовские облака.

— Беверли, — спрашивает он неуверенно, — с тобой все в порядке?
— Помедленнее, — говорит она, — тебе легче будет дышать.
Он движется медленнее, и через мгновение его дыхание учащается, и
она понимает, что это не потому, что с ним что-то не в порядке.
Боль ослабевает. Неожиданно он начинает двигаться быстрее,
затем останавливается, застывает и издает звук, какой-то звук. Она
чувствует, что это для него нечто необычное, чрезвычайное, что-то

вроде… полета. Она чувствует себя сильной; она ощущает внутри себя
ликование. Неужели этого так боялся ее отец? Да, он должен был. В этом
есть какая-то сила, сила разорванных оков, это глубоко в крови. Она не
чувствует физического наслаждения, а только какой-то умственный
экстаз. Она чувствует близость. Она держит его, а он прижимает лицо к
ее шее. Он плачет. Она поддерживает его и чувствует, что та часть его,

которая их связывала, начинает ослабевать, не уходит из нее, а просто
начинает ослабевать, становится меньше.
Когда он отодвигается, она садится и трогает его лицо в темноте.
— Получилось?
— Что получилось?
— Что должно было, я не знаю точно. Он качает головой — она
чувствует руками, дотрагиваясь до его щеки, — Я точно не знаю, было ли
это как… ты знаешь, как большие мальчишки говорят. Но это… было
действительно что-то

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь