ОНО

тревожно, и Бев услышала тихий, но зловещий треск одной из опор.
Крышка должна была поддерживать куски камуфляжного дерна,
положенного на ее верх… а не еще сто шестьдесят фунтов веса Белча
Хаггинса.
Если он не встанет, то свалится прямо нам на колени, —
подумала
Бев, и начала проникаться истерикой Бена. Она пыталась отогнать ее от
себя. Краешком глаза она вдруг увидела, как она выталкивает окошко из

петель, чтобы рукой дотянуться и толкнуть Белча Хаггинса в спину, пока
он сидел там в подернутом дымкой полуденном свете, бормоча что-то и
хихикая. Она зарылась лицом в грудь Бена, чтобы отогнать это желание.
— Шшшш, — прошипел Бен. — Ради Христа, Бев…
Тррррах.
На этот
раз громче.
— Выдержит? — снова спросила она.
— Может быть, если он не будет пердеть, — сказал Бен, и через
минуту Белч
вывел
руладу — громкий и насыщенный звук трубы, который,

казалось, длился по меньшей мере три секунды. Ребята прижались друг к
другу еще плотнее, сдерживая неистовый смех друг друга. У Беверли так
сильно разболелась голова, что она подумала, что ее хватит удар.
Затем, очень отдаленно, они услышали, как Генри зовет Белча.
— Что? —
завопил Белч, вставая тяжело и с шумом, от чего еще
больше грязи упало на Бена и Беверли. —
Что, Генри?
Генри что-то крикнул в ответ, Беверли могла разобрать только слова

«берег» и «кусты».
— О'кей! — завопил Белч, и его ноги в последний раз наступили на
крышку люка. Раздался финальный трескучий звук, он был намного
громче, и кусочки дерева полетели на колени Бев. Она в удивлении собрала
их.
— Еще пять минут, — сказал Бен тихим шепотом. — Это все, что
потребовалось бы.
— Ты слышал его, когда он пукал? — спросила Беверли, начиная снова
хихикать.
— Прямо как третья мировая война, — сказал Бен, тоже начиная
смеяться.

Это сняло напряжение, и они дико рассмеялись, стараясь делать это
шепотом.
В конце концов, не думая, что она вообще это когда-нибудь скажет (и
конечно, не сказала бы, если бы не эта ситуация), Беверли произнесла:
— Спасибо тебе за стихотворение, Бен.
Бен перестал смеяться сразу же и посмотрел на нее серьезно,
настороженно. Из заднего кармана он вытащил носовой платок и медленно
вытер им лицо.
— Стихотворение?
— Хайку. Хайку на почтовой открытке. Ты послал ее, не помнишь?

— Нет, — сказал Бен. — Я не посылал никакого Хайку. Потому что,
если бы такой парень, как я — такой толстяк, как я, — сделал бы нечто
подобное, девочка бы наверняка смеялась над ним.
— Я не смеялась. Я подумала, что это прекрасно.
— Я не мог никогда писать ничего прекрасного. Может быть, Билл. Но
не я.
— Билл может, — согласилась она. — Но Билл никогда не напишет
ничего такого приятного, как это. Можно мне взять твой носовой платок?

Он дал ей носовой платок, и она тщательно вытерла свое лицо.
— Как ты узнала, что это я? — спросил он в конце концов.
— Не знаю, просто узнала, и все.
Горло Бена судорожно вздрагивало. Он посмотрел вниз, на свои руки.
— Я этим ничего не имел в виду. Она посмотрела на него серьезно.
— Ты лучше не думай об этом, — сказала она. — Если ты это
сделаешь, это действительно испортит весь день, а я скажу тебе, что он и
так катится по наклонной.

Он продолжал смотреть на свои руки и, наконец, сказал голосом,
который она с трудом могла расслышать.
— Ну, я имею в виду, что я люблю тебя, Беверли, но я не хочу, чтобы
это что-нибудь испортило.
— Не испортит, — сказала она и крепко обняла его. — Мне сейчас
очень нужна любовь.
— Но ведь тебе больше нравится Билл.
— Может быть, да, — сказала она, — но это не имеет значения. Если
бы мы были взрослыми, может быть, это имело бы значение, немного. Но я

вас всех люблю по-своему. Вы мои единственные друзья. И тебя, Бен.
— Спасибо, — сказал он. Он помолчал, борясь с собой, и наконец
выговорил. Он даже смог посмотреть на нее, когда он сказал это.
— Я написал это стихотворение.
Они посидели немного, не говоря ни слова. Бев чувствовала себя в
безопасности. Защищенной. Образ лица ее отца и нож Генри казались
менее живыми и пугающими, когда они вот так близко сидели рядом. Это

чувство защищенности трудно было определить, и она и не пыталась, хотя
много позже она узнала источник его силы: она была в руках мужчины, который бы умер за нее без колебания. Это было то, что она просто знала:
это было в запахе, который шел из пор Бена.
— Остальные шли сюда, — вдруг сказал Бен. — Что, если их
поймали?
Она выпрямилась, соображая, что она почти дремала, клевала носом.
Она вспомнила, что Билл пригласил Майка Хэнлона домой позавтракать с

ним. Ричи собирался идти домой со Стэном и поесть сэндвичей. И Эдди
обещал принести снова свою доску «Парчези». Они скоро придут,
совершенно не подозревая, что Генри и его дружки в Барренсе.
— Мы должны предупредить их, — сказала Беверли. — Генри
гоняется не только за мной.
— Если мы уйдем, и они вернутся…
— Да, но мы, по крайней мере, знаем, что они здесь. А Билл и ребята
не знают. Эдди не сможет даже убежать, они сломали ему руку.

— Бог ты мой! — сказал Бен. — Думаю, нам надо рискнуть.
— Да, — она сглотнула и посмотрела на свои часики, в тусклом свете
трудно было прочитать время, но она думала, что было немного больше
часа. — Бен…
— Что?
— Генри
по-настоящему
сошел с ума. Он как тот парень в «Школьных
джунглях». Он собирался убить меня, а те двое ему помогали.
— О, нет, — сказал Бен. — Генри сумасшедший, но
не настолько
. Он
просто…
— Просто что? — сказала Беверли. Она вспомнила Генри и Патрика на

автомобильном кладбище, когда ярко светило солнце. Пустые глаза Генри.
Бен не ответил. Он думал. Вещи менялись, не правда ли? Когда ты
участвуешь в этих переменах, тебе их труднее видеть. Ты должен сделать
шаг в сторону, чтобы увидеть их… должен постараться, во всяком случае.
Когда ты ходил в школу, ты боялся Генри, но только потому что Генри был
больше и потому что он был хулиганом — таким парнем, который обычно

хватал первоклассника, по-индейски выворачивал ему руку и отпихивал
его, плачущего. И так во всем. Затем он сделал гравировку на животе Бена.
Потом была драка камнями, и Генри бросал в головы людям М-80. Одной
из таких штуковин можно было бы и убить кого-нибудь. Спокойно можно
было убить. Он стал смотреть по-другому — как одержимый, что ли.
Казалось, вам всегда нужно было быть с ним начеку, также как вы всегда

должны быть начеку с тиграми или ядовитыми змеями, если вы находитесь
в джунглях. Но вы к этому привыкаете, настолько привыкаете, что вам это
даже не кажется необычным. Но Генри
был
сумасшедшим, не правда ли?
Да. Бен узнал это в тот день, когда школа кончилась, и упрямо отказался
верить в это или помнить это. Это было то, что не хотелось помнить и во
что не хотелось верить. И вдруг у него в голове возникла мысль —

холодная, как октябрьская грязь, мысль настолько сильная, что казалась
почти непреложной.
Оно использовало Генри. Может быть, других тоже,
но Оно использовало их через Генри. И если это правда, тогда она,
возможно, права. Это не просто индейские выкручивания или
подзатыльники во время уроков к концу учебного дня, пока миссис Дуглас
читает книгу у себя за столом, не просто удар на площадке, так что ты

падаешь и раздираешь себе коленку. Если Оно его использует, тогда Генри
возьмется за нож.
— Одна пожилая женщина видела, как они хотели убить меня, —
сказала Беверли. — Генри напал на
нее.
Он разбил ей заднюю фару.
Это встревожило Бена больше, чем все остальное. Он инстинктивно
понимал, как большинство ребят, что они живут ниже поля зрения
взрослых и ниже их поля мышления. Когда взрослый идет, пританцовывая

и напевая по улице, думая свои взрослые думы о работе, о друзьях, о
покупке автомобиля и вообще, о чем бы он ни думал, он никогда не
замечает детей, играющих в «классики», или в войну, или в салки, или в
прятки. Хулиганы наподобие Генри могли вволю охотиться за другими
ребятами, пока они оставались под этой линией видения. Самое большее —
это то, что проходящий взрослый мог сказать что-нибудь наподобие

«прекратите это» и затем опять продолжить свое пританцовывание-
напевание, не беспокоясь о том, прекратил хулиган или нет. Поэтому
хулиган ждал, когда взрослый повернет за угол… и затем возвращался к
своему делу, как обычно. Похоже было, что взрослые думали, что
настоящая жизнь начинается только тогда, когда человек имеет рост в пять
футов.
Если Генри напал на какую-то старую леди, он вышел за это поле

зрения. И это более всего прочего заставило Бена предположить, что он
действительно стал сумасшедшим.
Беверли увидела в лице Бена веру и почувствовала облегчение. Ей не
надо было рассказывать о том, как мистер Росс просто свернул газету и
прошел в дом. Она не хотела рассказывать об этом. Это было слишком
жутко.
— Пошли на Канзас-стрит, — сказал Бен и резко открыл люк. — Будь
готова бежать.
Он встал в открытое отверстие и осмотрелся. Кругом было тихо. Он

слышал журчание Кендускеага поблизости, пение птиц, тяжелое дыхание
дизельного двигателя, фыркающего в железнодорожном депо. Он больше
ничего не слышал, и это беспокоило его. Он чувствовал бы себя намного
лучше, если бы услышал, как Генри, Виктор и Белч ругались в подлеске у
потока. Но он их вообще не слышал.
— Пошли, — сказал он и помог Беверли выйти наружу. Она тоже с
беспокойством
посмотрела
вокруг,
отбросила
рукой
волосы,

поморщившись от того, какие они грязные.
Он взял ее за руку, и они прошли сквозь заслон кустарников к Канзас-
стрит.
— Нам лучше держаться в стороне от дороги.
— Нет, — сказала она, — мы должны торопиться. Он кивнул.
— Хорошо.
Они пошли к дороге и двинулись в сторону Канзас-стрит. Когда она
споткнулась о камень на дорожке и
7
Территория семинарии, 12.17
упала на посеребренную луной дорогу. В лунном свете струйка крови,

капающая с руки на растрескавшийся бетон, выглядела такой же черной, как кровь жука. Генри тупо, в каком-то оцепенении посмотрел на нее, затем
поднял голову и огляделся.
Канзас-стрит была по-утреннему спокойна, тиха, дома закрыты,
темны, за исключением света, разбрасываемого ночными огнями.
Ага. Здесь была решетка канализационной трубы.
К одной из железных перекладин ее был привязан воздушный шарик с
улыбающимся слащавым лицом. Шарик раскачивался на слабом ветерке.

Генри снова встал на ноги, придерживая липкой рукой живот. Ниггер
угостил его здорово, но Генри врезал ему лучше. Да, сэр. Что касается
ниггера, Генри чувствовал себя очень хорошо.
— Парень просто дурак, — пробормотал Генри и пошел, ковыляя и
спотыкаясь, к колышущемуся воздушному шару. На его руке блестела
свежая кровь, продолжающая течь из живота.
— С одним покончено. Вмазал сопляку. Вмажу им всем, покажу, как
бросать камни.

Мир наплывал медленно катящимися волнами, большими волнами,
похожими на те, которые использовали для показа в начале каждого
эпизода в «Гавайи-Пять-0» по телевизору в палате.
И Генри мог Генри мог Генри мог почти
(услышать звук, который те мальчишки на Оаху издают, когда они
поднимаются на волну, чтобы лететь лететьлететьлететь)
(Реальность мира. Трубы. Катания на волне. Помнишь трубу? Труба

была еще та. «Стереть с лица земли». Сумасшедший смех там вначале.
Похоже на Патрика Хокстеттера. Чертовски странный парень)
Он беспокоился, что это было…
(черт возьми, намного лучше, чем здорово, это было просто
ЗАМЕЧАТЕЛЬНО, это было ТАК ЖЕ ПРЕКРАСНО, КАК КРОВЬ)
(о'кей труба выходит наверх, не возвращайся, и мои парни поймают
волну
…)
(выстрелят)
(выстрелятвыстрелятвыстрелят)
(в волну и пойдут по мостовой со мной стрелять)
(стрелять в мир, но хранить)

ухо внутри его головы: оно продолжало слушать этот звук
дз-зинн
.
Глаз внутри его головы: он продолжал видеть голову Виктора,
поднимающуюся на конце той пружины, веки, щеки и лоб залиты кровью.
Генри посмотрел налево и увидел, что дома сменились высокой
черной шпалерой живой изгороди. Над ней вырисовывалась узкая, мрачная
викторианская махина теологической семинарии. Света нигде не было.
Семинария выпустила свой последний класс в июне 1974 г. Тем летом она

закрыла свои двери, и теперь все, что гуляло там, гуляло в одиночестве… и
только по разрешению кружка сплетниц, называющих себя Деррийским
историческим обществом.
Он подошел к дорожке, которая вела к главному входу. Она
перегораживалась тяжелой цепью, на которой висела металлическая
табличка: «НЕ НАРУШАЙТЕ ПРАВО ВЛАДЕНИЯ ТРЕБУЕТСЯ ОРДЕР
ДЕРРИЙСКОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ».
Ноги Генри запутались на этой дорожке, и он снова тяжело упал —
шмяк! —

на мостовую. Впереди какая-то машина сворачивала на Канзас-
стрит с Хоторна. Передние фары залили улицу. Генри боролся с
ослепительным светом достаточно долго, чтобы увидеть огни наверху: это
была полицейская машина.
Он пролез под цепью и пополз налево, так что оказался за изгородью.
Ночная роса освежила его разгоряченное лицо. Он лежал лицом вниз,
поворачивая голову из стороны в сторону, смачивая щеки и утоляя жажду
всем, что мог пить.

Полицейская машина проехала мимо, не замедляя движения.
Затем вдруг вспыхнули ее огоньки-стаканы, смывая темноту
колеблющимися голубыми импульсами света. На пустынных улицах не
было необходимости в сирене, но Генри услышал, что она издала во всю
мощь резкий пронзительный звук.
Пойман, я пойман, —
быстро говорил его мозг… и затем он понял, что
полицейская машина направлялась дальше, на Канзас-стрит. Через минуту

адский пронзительный звук заполнил ночь, долетая до него с юга. Он
представил себе некоего огромного бархатного кота, прыгающего из
темноты, глаза зеленые, мягкая шерсть, Оно в новом обличье, пришедшее
за ним, пришедшее сожрать его.
Понемногу (и только когда пронзительный звук начал отдаляться) он
сообразил, что это была скорая помощь, ехавшая в ту же сторону, куда
направилась полицейская машина. Он лежал дрожа на мокрой траве,

слишком холодной, борясь
(ворчание кузен жужжание кузен камень он катится у нас цыпленок в
сарае, какой сарай чей сарай мой)
с тошнотой. Он боялся, что, если его стошнит, то все его кишки
вылетят наружу… а надо было еще заполучить тех пятерых.
Скорая помощь и полицейская машина. Куда они направляются? В
Библиотеку, конечно. Ниггер. Но они опоздали. Я вмазал ему. Можете
выключить свои сирены, мальчики. Он не услышит. Он такой же

мертвый, как фонарный столб. Он…
Но так ли это?
Генри облизал свои шелушащиеся губы сухим языком. Если бы он был
мертв, ночью не было бы никакой воющей сирены. Если только ниггер не
вызвал их. Поэтому, может быть — только
может быть
, ниггер не был
мертв.
— Нет, — выдохнул Генри. Он перевернулся на спину и уставился в
небо, на биллионы звезд там, наверху. Оно пришло оттуда, он знал. Откуда-
то с этого неба.
Оно

(пришло из космоса с похотью к земным женщинам пришло сожрать
всех женщин и изнасиловать всех мужчин говорил Фрэнк не имеешь ли ты
в виду сожрать всех мужчин и изнасиловать всех женщин, достойных
этого шоу, дурак, ты что, Иисус? обычно говорил Виктор, и этого было
достаточно)
пришло из другого мира, со звезд. От разглядывания этого звездного
неба по коже бегали мурашки: оно было слишком большим, слишком

черным. Слишком возможно было представить себе, как оно превращается
в кроваво-красное, слишком возможно представить себе, как в линиях огня
возникает Лицо…
Он закрыл глаза, дрожа и скрестив руки на животе, и подумал:
Ниггер мертв. Кто-то услышал, как мы деремся, и вызвал
полицейских посмотреть, вот и все.
Тогда зачем «скорая»?
— Заткнись, заткнись! — взревел Генри. Он почувствовал снова
старую ярость; он вспомнил, как они надували его снова и снова в прежние

дни — эти прежние дни казались такими близкими и такими
животрепещущими сейчас, — как каждый раз они ускользали у него из
пальцев. Как в тот последний день, после того как Белч увидел, как эта
шлюха бежит по Канзас-стрит к Барренсу. Он помнил это, о, да, он помнил
это достаточно ясно. Когда вас бьют по яйцам, вы это помните. С ним это
случалось снова и снова в то лето.
Генри отчаянно пытался сесть, вздрагивая от кинжальной боли у него
в кишках.

Виктор и Белч помогли ему тогда спуститься в Барренс. Он шел очень
быстро несмотря на боль, которая захлестнула его и ударяла в пах и в низ
живота. Пришло время закончить это. Они шли по тропе к прогалине, от
которой пять-шесть тропинок лучами расходились, как нити паутины. Да, там играли дети; не надо было быть детективом, чтобы увидеть это. Там
валялись фантики от конфет, несколько досок и рассыпанные опилки, как
будто здесь что-то строили.

Он, помнится, стоял в центре прогалины и рассматривал деревья,
пытаясь найти их домик на дереве. Он бы увидел его и забрался бы наверх,
и девчонка бы съежилась там от страха, и он бы взял нож, чтобы перерезать
ей горло, и сжимал бы ее соски, приятные и мягкие, пока она не перестала
бы двигаться.
Но он не смог увидеть никакого домика на дереве, то же самое Белч и
Виктор. Старая знакомая ярость поднялась в горле. Он и Виктор оставили

Белча караулить просвет, пока сами пошли к реке. Но там тоже не было
никакого признака девчонки. Он, помнится, наклонился, поднял камень и
8
Барренс, 12.55
швырнул его далеко в ручей, раздраженный и сбитый с толку.
— Куда, е-мое, она ушла? — требовательно спросил он, оборачиваясь
к Виктору.
Виктор медленно покачал головой.
— Не знаю, — сказал он. — У тебя течет кровь.
Генри посмотрел вниз и увидел темное пятно размером с

двадцатипятицентовую монету в паху своих джинсов. Сильная боль
переходила в слабую, пульсирующую, но его трусы были слишком
маленькими и слишком тесными. Яйца его разбухали. Он снова
почувствовал гнев внутри, что-то вроде веревки, связанной узлом вокруг
сердца. Это сделала она.
— Где она? — зашипел он на Виктора.
— Не знаю, — снова сказал Виктор тем же самым пустым голосом. Он
казался загипнотизированным, словно получившим солнечный удар. —

Убежала, мне кажется. Она могла бежать все время по дороге к Старому
Мысу.
— Она не убежала, — сказал Генри. — Она прячется. У них есть
место, и она прячется там. Может быть, это и не домик на дереве. Может
быть, это что-то еще.
— Что?
— Я не знаю! — Генри закричал, и Виктор подался назад. Генри стоял
в Кендускеаге, холодная вода пенилась над верхом его спортивных тапок, он смотрел вокруг. Его глаза сосредоточились на цилиндре, выступающем

из насыпи в двадцати футах вниз по течению, — насосная установка. Он
выбрался из воды и подошел к ней, чувствуя, как в него вселяется какой-то
благоговейный ужас. Его кожа, казалась, уплотняется, глаза расширились, так что смогли видеть больше и дальше; казалось, он чувствует, как
тончайшие крошечные волосики у него в ушах поднимаются и движутся,
как водоросли в подводном течении.
Тихое жужжание шло от насоса, и за ним он увидел трубу, торчащую

из насыпи над Кендускеагом. Непрерывный поток грязи истекал из трубы,
впадая в воду.
Он наклонился над круглым железным верхом цилиндра.
— Генри? — нервно позвал Виктор. — Генри? Что ты делаешь? Генри
не удостоил его вниманием. Он приложил глаз к одному из круглых
отверстий в железе и не увидел ничего, кроме черноты. Он сменил глаз на
ухо.
— Жди.
Голос доносился до него из черноты внутри, и внутренняя температура
Генри вдруг упала до нуля, его вены и артерии смерзлись в

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь