ОНО

Вдруг у нее отвисла челюсть. Казалось, что ярко-голубая вспышка исходит
прямо из задницы Патрика. Она была похожа на пламя газовой горелки или
паяльной лампы.
Мальчики захохотали снова, а Беверли спряталась за машину, пытаясь
сдержать смех. Она смеялась не от веселья. В некотором смысле все
происходящее, безусловно, было смешным, но в первую очередь ее смех
был вызван недоумением и ужасом — она просто не знала, что ей делать.

Причина заключалась в том, что она увидела эти штуки, но не
исчерпывалась этим. В конце концов она знала, что у мальчиков есть эти
штуки, точно так же, как и у девочек есть свои, другие эти штуки. И все же
их действия казались ей такими странными, нелепыми и в то же время
ужасно примитивными, что она, к своему собственному удивлению, не
могла сдержать хихиканье, но продолжала взывать к своему здравому
смыслу.
Прекрати, —

говорила она себе, словно это был ответ, —
прекрати, а
то они тебя заметят, Бевви!
Но она ничего не могла поделать. Все, на что она была способна, —
это смеяться шепотом, почти неслышно, закрыв обеими руками рот. Ее
щеки покраснели, как яблоки, в глазах стояли слезы.
— Елки-палки, да это больно! — завопил Виктор.
— Двадцать футов! — восхитился Генри. — Ей-Богу, Вик, двадцать
футов! Клянусь здоровьем мамочки!
3

Генри, Виктор, Белч и Патрик оказались в этот жаркий июльский
полдень на свалке со спущенными штанами благодаря Рине Дэвенпорт.
Генри знал, к чему приводит потребление большого количества
жареных бобов. Наверное, лучше всего описывала результат этого
маленькая дурацкая присказка, которую Генри узнал от своего отца, еще
когда сидел у него на коленях в коротких штанишках:
«Отгадай загадку,

ответь-ка на вопрос: что стреляет в пятку, а попадает в кос?»
Рина
встречалась с его отцом вот уже восемь лет. Ей было сорок лет, она была
очень толстой, и обычно от нее дурно пахло. Бобы были гордостью Рины.
Она замачивала их в субботу вечером, а потом все воскресенье
поджаривала на медленном огне. Генри считал, что они ничего — их можно
с аппетитом пожевать, чтобы набить себе желудок, но за восемь лет
все
успевает надоесть.

Рина не удовлетворялась небольшим количеством бобов, она готовила
их в огромных количествах. Когда вечером в воскресенье ее старенький
зеленый «Сото» подъезжал к дому Бауэрсов, на сидении рядом с ней
обычно стояло дымящееся двадцатигаллоновое ведро с бобами. В этот
вечер они ужинали бобами втроем, на следующий вечер Батч снова
разогревал бобы. Во вторник и среду Генри брал с собой в школу полную

банку все тех же самых бобов. К четвергу или пятнице ни Генри, ни его
отец уже не могли выносить бобовый запах. Обе спальни начинали вонять
желудочными газами, несмотря на постоянно распахнутые окна. Батч
смешивал остатки бобов с другими объедками и скармливал их Бипу или
Бопу — двум бауэрсовским поросятам. Рина предпочитала не показываться
вплоть до воскресенья, когда все начиналось по новой.

В то утро Генри взял с собой в школу огромное количество старых
бобов, и они вчетвером слопали все без остатка, сидя в тени раскидистого
вяза на детской площадке, так что их животы начали лопаться.
Пойти на свалку предложил Патрик — там можно было спокойно
отдохнуть в середине летнего рабочего дня. К тому времени, как они дошли
туда, бобы уже сделали свое дело.
4
Понемногу Беверли снова взяла себя в руки. Она понимала, что ей

нужно сматываться: дальше оставаться поблизости было опасно. Правда
они были заняты чем-то своим, и даже если бы случилось худшее, у нее
была большая фора (где-то в глубине сознания шевелилась мысль о том, что, на худой конец, пригодится и рогатка).
Она уже было начала пятиться назад, когда Виктор сказал:
— Генри, мне пора. Отец просил меня помочь ему перебрать зерно
сегодня после полудня.
— Ну и что? — сказал Генри. — Обойдется.

— Нет, он и так на меня зол за то, что случилось вчера.
— Пошел он в задницу, если не понимает шуток. Беверли стала
прислушиваться, думая, что речь пойдет о встрече с Эдди.
— Нет, мне пора.
— Наверное, у него просто задница разболелась, — сказал Патрик.
— Думай, что говоришь, козел, — вскинул голову Виктор. — А то
сразу разучишься говорить.
— Мне тоже нужно идти, — сказал Белч.
— Тебя тоже просил помочь отец? — Видимо, Генри счел это хорошей
шуткой: отец Белча умер.

— Нет, у меня работа сегодня вечером. Я разношу «Еженедельник
Покупателя».
— Что это за дерьмо? — голос Генри прозвучал одновременно зло и
печально.
— Это работа, — торжественно сказал Белч. — Я зарабатываю деньги,
Генри презрительно хмыкнул, и Беверли снова отважилась подсмотреть за
ними. Виктор и Белч, стоя, застегивали свои ремни. Генри и Патрик
продолжали сидеть на корточках со спущенными штанами. В руке Генри
вспыхнула зажигалка.

— Ты-то не уйдешь? — спросил Генри у Патрика.
— Нет, — ответил Патрик.
— Тебе не нужно перебирать зерно или идти на какую-то трахнутую
работу?
— Нет, — повторил Патрик.
— Ну мы пошли, — неуверенно произнес Белч. — До встречи.
— Ага, — Генри плюнул на землю рядом с грубым рабочим ботинком
Белча.
Вик и Белч направились к старым машинам, стоявшим в два ряда…
прямо к «студебеккеру», за которым притаилась Бев. Сначала она просто в

оцепенении прижалась к земле, обезумев от страха, потом приподнялась и
быстро переметнулась по узкому проходу между левым бортом
«студебеккера» и стоящим рядом с ним разбитым «фордом» вперед, на
мгновение застыла, вслушиваясь в звуки их шагов. У нее пересохло во рту,
по спине побежали струйки пота, и она попробовала представить себя с
рукой в гипсе, как у Эдди. Потом она забралась на сиденье для пассажира

внутри «форда», слезла с него на пол и плотно прижалась к грязному
коврику на полу, стараясь казаться как можно незаметней. Внутри салона
было очень жарко и душно, в воздухе стоял запах гниющей обшивки
сидений и давнишнего крысиного помета. Она с трудом удержалась, чтобы
не чихнуть и не закашляться. Она услышала негромкие голоса Белча и
Виктора, прошедших поблизости. Вскоре они стихли.
Она три раза осторожно чихнула, прикрывая рот руками.

Она решила, что теперь ей самое время исчезнуть. Наилучшим
способом сделать это было перелезть на сиденье водителя, выбраться
обратно в узкий проход между машинами и убежать. Бев думала, что ей
удастся это сделать, но от страха не могла решиться выполнить свой план.
Здесь, в машине, ей было не так страшно. Кроме того, если двое уже ушли,
то, может быть, Генри с Патриком тоже скоро уйдут, и она сможет пойти в
штаб. Ей уже не хотелось упражняться в меткости.

Кроме того, ей очень хотелось по-маленькому.
Давайте, —
подумала она. —
Давайте, поторопитесь и уходите, ну
пожааалуйста!
Минуту спустя она услышала крик Хокстеттера, в котором
одновременно звучали смех и боль.
— Шесть футов! — завопил Генри. — Как паяльная лампа! Ей-богу!
Потом стало тихо. По ее спине бежали струйки пота. Солнце светило
ей в шею. Мочевой пузырь, казалось, готов был лопнуть.
Генри завопил так громко, что Беверли, которая едва не заснула,

несмотря на то, что ей было так плохо и неудобно, чуть не закричала сама.
— Черт возьми, Хокстеттер! Ты же подпалил мне задницу! Что ты
делаешь там с этой зажигалкой?
— Десять футов, — захихикал Патрик (при этом звуке Бев стало так
же противно, как если бы она увидела, что у нее в тарелке извивается
червяк). — Десять футов, дюйм в дюйм, Генри. Ослепительное пламя.
Десять футов, дюйм в дюйм! Провалиться мне на этом месте!

— Дай-ка сюда, — буркнул ему Генри.
Давайте, уходите поскорей,
дураки паршивые!
Патрик заговорил снова, на этот раз так тихо, что любой
слабый порыв ветра заглушил бы его голос.
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Патрик.
— Что?
— Просто кое-что. Это очень приятно.
— Что? — повторил Генри.
Наступила тишина.
Я не хочу смотреть, не хочу смотреть, что они там делают, да и они
могут заметить меня, и обязательно заметят, тебе и так сегодня

слишком много везло. Поэтому не двигайся. Не подсматривай…
Но любопытство оказалось сильней здравого смысла. В этой тишине
было что-то необычное и даже пугающее. Она начала медленно поднимать
голову до тех пор, пока перед ней не оказалось покрытое трещинами
грязное лобовое стекло «форда». Она была в безопасности: оба мальчика
полностью отключились от действительности. Патрик делал что-то
непонятное ей, но она почувствовала, что то, что он делает, не может быть

хорошим, слишком уж странный этот Хокстеттер.
Патрик держал одну руку между ног у Генри, а вторую — между своих
ног. Одной рукой он осторожно касался этой штуки Генри, другой рукой
сжимал свою собственную. Он даже не сжимал ее, а как-то мял, теребил и
периодически выпускал.
Что он делает? —
уныло подумала Беверли.
Этого она точно не знала, но внутри нее неуклонно нарастало
беспокойство. Она уже давно не была так взволнованна — с тех пор, как из

отверстия в ее ванне хлынула кровь. Что-то говорило ей, что если они
увидят ее, то не просто поколотят, а, может быть, даже убьют.
И все же она не могла отвести от них глаз.
У Патрика эта штука стала немного длиннее, но все еще безвольно
свисала вниз, как змея без позвоночника. У Генри она, напротив,
значительно увеличилась в размерах, поднялась вверх и стала казаться
очень твердой. Патрик двигал рукой вверх и вниз, иногда сдавливал ее, а

иногда осторожно поглаживал странный тяжелый мешочек под этой
штукой.
Это его шарики, —
подумала Беверли. —
Неужели мальчики все время
с ними ходят? Господи, я бы сошла от этого с ума!
Тогда ей пришло в голову, что такие есть и у Билла. Ей представилось,
что она стоит рядом с ним, держит их в руке, ощущая в своей руке их
тяжесть… и ее лицо снова залилось краской стыда.
Генри, как загипнотизированный, смотрел на руку Патрика. Его

зажигалка лежала на большом камне, блестя в ярких лучах полуденного
солнца.
— Хочешь, я возьму его в рот, — Патрик улыбнулся, скривив свои
полные губы.
— Что? — Генри словно очнулся от глубокого сна.
— Если хочешь, я возьму его в рот. Мне не про… Генри резко
выбросил вперед руку и ударил Патрика по лицу. Тот повалился на гравий.
Беверли снова присела, в ее груди заколотилось сердце, сжав зубы, она

сдержала стон. Генри повернулся в ее сторону, и ей, сжавшейся в комочек
рядом с пассажирским сиденьем внутри старой ржавой развалюхи,
показалось, что он увидел ее.
Господи, хоть бы ему в глаза светило солнце, —
взмолилась она. —
Господи, ну пожалуйста! Зачем только я подсматривала?
Последовала мучительная пауза. Блузка Бев прилипла к ее потному
телу. Капельки пота блестели на ее загорелых руках. Ее мочевой пузырь

болезненно сжался. Бев подумала, что вот-вот намочит штаны. Она ждала,
что сейчас взбешенное лицо Генри появится в окне «форда». Как же он мог
ее не заметить? Он вытащит ее из машины и поколотит ее. Он…
Пожалуйста, Господи, не надо, чтоб он меня увидел, ну пожалуйста,
ладно?
Потом она услышала голос Генри, и к ее растущему ужасу его голос
приближался.
— Я не голубой.
И откуда-то издалека голос Патрика:
— Но тебе это понравилось.

— Мне это не понравилось. А если ты кому-то скажешь, что мне
понравилось, я тебя убью, гомосек ты чертов!
— Он у тебя стоял, — голос Патрика звучал так, как если бы он
улыбался. Хотя она и боялась Бауэрса до смерти, эта улыбка ее не удивила:
Патрик был чокнутым, может быть, еще более чокнутым, чем Генри, а
настолько чокнутые обычно ничего не боятся. — Я сам видел.
Послышался хруст гравия — все ближе и ближе. Беверли широко

раскрытыми глазами посмотрела вверх. Через лобовое стекло «форда» она
видела затылок Генри… Сейчас он смотрел на Патрика, но стоило ему
обернуться…
— Если ты кому-то скажешь, я расскажу, что ты гомик, а потом убью.
— Я тебя не боюсь, Генри, — Патрик захихикал. — Но я никому не
скажу, если ты дашь мне доллар.
Генри беспокойно задвигался и немного повернулся, теперь она уже
могла видеть его висок.
Пожалуйста, Господи, пожалуйста, —

обезумев, повторяла она, и ее мочевой пузырь сжимался все сильнее.
— Если ты расскажешь, — Генри говорил неторопливо и уверенно. —
Я расскажу, что ты делал с кошками и собаками. Про твой холодильник.
Знаешь, ведь тебя поймают и упрячут в ха-арошенькую психушку.
Патрик молчал. Генри забарабанил пальцами по капоту «форда», в
котором пряталась Беверли.
— Ты меня слышишь?
— Слышу, — на этот раз голос Патрика казался раздосадованным и
немного испуганным. Он завопил:

— Тебе это понравилось! Он стоял! Никогда не видел, чтобы еще у
кого-то он так сильно стоял!
— Да, ты, наверное, их видел много, не сомневаюсь, ты, маленький
гомик! Не забывай, что я тебе говорил насчет твоего холодильника. Твоего!
Если попадешься мне на глаза, я оторву тебе башку!
Патрик молчал.
Генри начал удаляться. Беверли увидела, как он проходил мимо
противоположного борта «форда». Стоило ему повернуть голову влево и…

Но он не повернул ее. Минуту спустя она услышала, как он поднимается в
том же направлении, в котором ушли Виктор с Белчем.
Теперь оставался один Патрик.
Беверли подождала, но ничего не услышала. Прошло уже пять минут.
Желание помочиться стало невыносимым. Она еще могла бы вытерпеть две
или три минуты, но не больше. Больше всего ее беспокоило то, что она не
знала, где Патрик.
Выглянув через лобовое стекло, она увидела, что он все еще сидит на

том же месте, рядом с забытой Генри зажигалкой. Патрик сложил свои
учебники обратно в холщовую сумку, но его штаны вместе с трусами
болтались на ногах. Он играл зажигалкой. Он поворачивал колесико,
вспыхивало пламя, почти невидимое при дневном свете, он защелкивал
крышку зажигалки и начинал все сначала. У Патрика был совершенно
завороженный вид. С угла его рта по подбородку сбегала узенькая струйка

крови и разбитая губа начинала набухать. Он, казалось, ничего не замечал,
и на долю мгновения Беверли стало так противно, что ее чуть не стошнило.
Патрик-то был чокнутый, дело понятное, но никогда в жизни ей еще не
было так противно находиться рядом с другим человеком.
Она осторожно протиснулась под рулевым колесом «форда», вылезла
из этой развалюхи и на корточках перебралась за нее. Вскочив, Бев

побежала в том направлении, откуда перед этим пришла. Оказавшись в
сосновой рощице за автомобилями, она обернулась. Сзади не было никого,
только на корпусах машин поблескивало солнце. Бев почувствовала
несказанное облегчение. Оставалось только одно неудобство —
переполненный мочевой пузырь.
Натягивая шорты, Бев услышала шаги. Сквозь ветки были видны
голубые джинсы и выцветшая клетчатая рубашка Патрика. Она снова

присела, ожидая, что он пойдет к Канзас-стрит. Укрытие было надежным, желания — выполнены, а Патрик погружен в свои сумасшедшие мысли.
Когда Патрик пройдет, она побежит назад в штаб.
Но Патрик не прошел мимо, а остановился прямо напротив нее и
уставился на ржавый холодильник «Амана».
Просвет в кустах позволял Беверли наблюдать за Патриком, не рискуя
быть замеченной. В ней снова стало просыпаться любопытство, и теперь

она могла бы в случае чего убежать от Патрика, который, хотя и был не
таким толстым, как Бен, все же бегал не очень быстро. Бев вытащила из
кармана рогатку и несколько стальных дробинок. Один меткий выстрел по
колену заставил бы его отказаться от преследования.
Теперь она вспомнила этот холодильник — единственный, с которого
Мэнди Фазио не сорвал клещами замок и не снял дверь.
Патрик начал что-то бубнить и раскачиваться из стороны в сторону

перед старым ржавым холодильником. Бев стало не по себе: Хокстеттер
был похож на человека, пытающегося вызвать из склепа дух мертвеца, как
в фильмах ужасов.
Что он затевает?
Если бы она знала, что произойдет после того, как Патрик закончит
свой странный ритуал и откроет дверь холодильника, она бы не
задумываясь бросилась бежать как можно дальше.
5
Никто, включая Майка, не подозревал, до какой степени свихнулся

Хокстеттер. Сыну торговца краской был двенадцать лет. Его мать, очень
религиозная католичка, умерла от рака молочной железы в 1962-м, через
четыре года после того, как ее сыном поживились силы зла,
обосновавшиеся в Дерри и под ним. Хотя его «Ай-кью», показатель
умственного развития, был не намного ниже, чем у остальных, Патрик уже
дважды оставался на второй год — в первом и третьем классе. Теперь он

ходил в летнюю школу, чтобы не остаться еще и в пятом. Учителя находили
его неспособным (некоторые из них написали об этом в его
регистрационной карточке на шести строчках, которые обычно всегда
оставались пустыми, и были озаглавлены «Замечания учителя») и довольно
неприятным (об этом не написал никто: слишком уж неясными были их
чувства по отношению к этом ученику; едва ли их можно было описать и

на шестидесяти строчках, не говоря уж о шести). Родись Патрик десятью
годами позже, куратор направил бы его к детскому психиатру, и тот,
возможно, обнаружил бы зловещие глубины за этим бледным мучнистым
лицом (правда, может быть, ему бы это и не удалось: на самом деле Патрик
был гораздо умнее, чем можно было судить по результатам тестов «Ай-
кью»).
Патрик всегда был социопатом, а к этому жаркому лету 1958-го

наверняка превратился в полного психопата. Он уже не помнил, когда
перестал верить в «реальность» остальных людей, да и вообще всех живых
существ. Себя-то он считал действительно существующим, может быть,
единственным во всем мире, но это не означало для него, что даже он
«реален». Он не понимал, что такое боль — как по отношению к другим, так и по отношению к самому себе (именно поэтому он не испугался

Генри). Хотя реальность казалась Патрику совершенно бессмысленным
понятием, он хорошо сознавал важность «правил». Поэтому у учителей,
хотя все они находили его очень странным, никогда не было проблем с
Патриком в отношении дисциплины. Иногда он сдавал листок с
контрольной, на котором не было написано вообще ничего или стоял
большой знак вопроса. Миссис Дуглас обнаружила, что лучше не сажать

его рядом с девочками — всех их он пытался хватать и лапать, но при всем
этом Хокстеттер вел себя так тихо, что порой его можно было принять за
каменное изваяние. На Патрика закрыть глаза было гораздо легче, чем на
таких хулиганов, как Генри Бауэрc и его компания, — они то крали деньги
на молоко, то портили школьное имущество, то грубили прямо в лицо; или
на бедняжку Элизабет Тейлор (это имя было словно злой насмешкой), у

которой голова работала только время от времени и которая к тому же
страдала эпилепсией и за ней нужен был глаз да глаз: она вполне могла на
детской площадке задрать юбку, чтобы похвастаться новыми трусиками.
Другими словами, начальная школа Дерри была обычной сборной
солянкой, в ней можно было бы не обратить внимание даже на самого
Пеннивайза.
Со временем Патрик нашел себе источник новых ощущений, — он

стал испытывать возбуждение от убийства живых существ. Патрик стал
убивать мух; сначала он только оглушал их мухобойкой, потом сделал
открытие, что для этого прекрасно подходит и его школьная линейка. Ему
открылись и прелести липкой бумаги для мух. Всего за два цента в
магазинчике на Костелло-авеню можно было купить длинную липкую

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь