ОНО

животе около десяти футов, сдирая кожу на коленях и локтях. Когда Эдди
только попытался подняться, Бауэрc налетел сзади и сшиб его с ног
сокрушительным ударом. В ушах мальчика словно прогремел выстрел
базуки, и он упал лицом на бетонное покрытие тротуара. Из носа у него
пошла кровь. Генри ловко перекатился через один бок, как парашютист-
десантник, и вскочил на ноги, схватив свою жертву за ворот куртки и

правое запястье. Эдди почувствовал на затылке жаркое и влажное дыхание
своего пыхтящего мучителя.
— Хочешь камней, каменщик? Ну конечно! Дерьмо! — Он вывернул
Эдди руку и завел ее за спину. Тот закричал.
— Камни — каменщикам, правильно? — Генри еще сильнее вывернул
руку Эдди. Боковым зрением Эдди различал, как сзади на него надвигаются
остальные враги. Малыш на велосипеде начал громко реветь.
Присоединяйся к обществу, парнишка, —
подумал Эдди, и это вызвало у

него громкий смех, похожий на истерический хохот. Он смеялся, несмотря
на мучительную боль, от которой в глазах стояли слезы.
— Тебе это кажется смешным? — Казалось, что Генри не столько
разъярен, сколько поражен этим. — Тебе это кажется смешным?
А не был ли Генри не только удивлен, но и напуган? Много лет спустя
Эдди понял: пожалуй, был, да, Бауэрc был напуган.
Эдди попытался освободить свою руку. Ему чуть было не удалось это

сделать, потому что его рука стала скользкой от пота. Может быть, именно
поэтому на этот раз Генри еще сильнее заломил руку ему за спину. Раздался
треск ломающейся кости, похожий на треск сучьев, ломающихся под
тяжелым слоем снега. Огромное серое облако боли выплыло из сломанной
руки Эдди. Он пронзительно вскрикнул, но его собственный голос

показался ему далеким и тихим. Мир вокруг стал терять свои цвета, и, когда Генри выпустил и оттолкнул Эдди, мальчику показалось, что он не
падает, а медленно опускается на тротуар. Ему понадобилось много
времени для того, чтобы опуститься на землю, и он успел рассмотреть
каждую трещинку на поверхности старого, давно не подновлявшегося
тротуара. У него было время полюбоваться солнечными лучами,

отражающимися от крупинок слюды, забившихся в промежутки между
плитами, рассмотреть нарисованное розовым мелком поле для «классов».
На какое-то мгновение ему показалось, что розовые полустершиеся линии
— это панцирь черепахи.
В тот момент он мог бы потерять сознание, но оперся на сломанную
руку и почувствовал, как в ней снова вспыхнула горячая сильная боль, услышал скрежет обломков кости друг о друга, впился зубами в кончик

языка и ощутил вкус крови. Эдди перевернулся на спину и увидел стоящих
вокруг него Генри, Виктора, Лося и Патрика. Они показались ему
невероятно высокими. Их лица находились так далеко вверху, как если бы
эти четверо были могильщиками, заглядывающими в разрытую могилу.
— Как, нравится, каменщик? — голос Генри доносился издалека, с
трудом пробиваясь сквозь густые облака боли. — Нравится? Правда,
здорово?
Хокстеттер захихикал.

— Твой отец сумасшедший, — услышал Эдди собственный голос, — и
ты тоже.
С лица Генри словно стерли улыбку. Он занес ногу для удара, но в
воздухе послышался вой сирен. Генри замер на месте. Виктор и Лось
нерешительно посмотрели друг на друга.
— Генри, по-моему, пора сматываться, — сказал Лось.
— Ну я-то точно сматываюсь, — сказал Виктор. Какими далекими
казались их голоса! Они висели в воздухе, как воздушные шарики во время

циркового представления. Виктор бросился к библиотеке, влетел в парк и
скрылся из вида.
Генри сохранял неподвижность еще какое-то время, видимо, надеясь,
что полицейская машина проедет мимо и он сможет завершить расправу.
Но вой сирен приближался.
— Тебе повезло, козел, — и они с Лосем последовали примеру
Виктора. Патрик продолжал стоять рядом.
— Да, чуть не забыл, — просипел он, вдохнул поглубже и плюнул
Эдди в лицо большим сгустком зеленой слизи.

Чвяк.
— Не ешь все сразу, если не хочешь, — на лице Патрика появилась все
та же злобная желчная усмешка. — Оставь на потом.
Он медленно развернулся и вскоре исчез.
Эдди попытался вытереть плевок здоровой рукой, но даже самое
незначительное движение вызывало невыносимую боль.
Когда ты вышел из аптеки, тебе и в голову не могло прийти, что в
результате ты окажешься на тротуаре Костелло-авеню со сломанной

рукой, и по твоему лицу будут стекать сопли Хокстеттера! Ты так и не
попробовал пепси. Жизнь полна неожиданностей, не правда ли?
Невероятно, но он опять засмеялся. Смех был слабым, и рука снова
стала болеть, но смеяться было здорово. И еще чего-то не хватало его
астмы Эдди дышал совершенно свободно, по крайней мере, сейчас. Это
тоже было здорово. Никогда больше он не станет пользоваться
ингалятором. Ни за что на свете.

Завывания сирены доносились откуда-то совсем рядом. Эдди закрыл
глаза, и мир стал красным, но изменил свой цвет на черный, когда на лицо
мальчика упала тень. Это был малыш на трехколесном велосипеде.
— Ты в порядке?
— А что, похоже?
— Нет, не похоже, — сказал малыш и покатил по тротуару, распевая
«Фермера в лощине».
Эдди опять начал смеяться. А вот и полицейская машина, слышен визг
ее тормозов. Он обратил внимание на то, что ему хочется, чтобы в ней

оказался мистер Нелл, хотя ему было прекрасно известно, что мистер Нелл
— обычный патрульный и не ездит на машине.
Черт возьми, чего ты смеешься?
Он не понимал, почему испытывает такое сильное облегчение,
несмотря на боль. Может быть, потому, что ему удалось остаться в живых,
отделавшись одним переломом, и ему открылись некоторые очень важные
вещи? Какие именно, еще предстояло поразмыслить, этим он и занялся

много лет спустя, поставив перед собой на столе в библиотеке Дерри бокал
с джином и сливовым соком, держа под рукой ингалятор, когда сказал
остальным, что еще тогда, в детстве, почувствовал, что это происшествие
имеет очень большое значение — для этого он был уже достаточно
взрослым, но не для того, чтобы точно понять, какое именно.
Наверное, тогда я впервые почувствовал сильную боль, —
скажет он
потом друзьям. —

Я и не подозревал, что это окажет на меня такое
воздействие. Я не был раздавлен. Наоборот… у меня появилась
возможность для сравнения, я понял, что можно жить, испытывая боль,
несмотря на боль.
Эдди с трудом повернул голову направо и увидел огромные черные
файрстойуновские шины, ослепительно блестящие хромированные крылья
полицейского автомобиля и мигание голубых сигнальных огней. Потом
Эдди услышал хриплый ирландский голос мистера Нелла, больше похожий

на голос Ирландского Полицейского в исполнении Ричи, чем на голос
самого мистера Нелла… Но, может быть, дело тут было в расстоянии?
— Господи Боже, да это малыш Каспбрак! Тут Эдди потерял сознание
4
и не приходил в него довольно долго, исключая один момент. На
несколько минут сознание вернулось к Эдди во время поездки на
полицейской машине. Он увидел, что мистер Нелл сидит рядом с ним,
потягивая что-то из своей коричневой бутылочки и уткнув нос в книжку в

мягкой обложке под названием «Я — судья». На обложке была изображена
девушка. Эдди никогда не видел такой большой груди, как у нее. Мальчик
перевел взгляд на водителя, сидевшего впереди. Тот обернулся и бросил на
Эдди злобный взгляд. Его лицо было сероватым от грима и талька, глаза
блестели, как монеты по двадцать пять центов. Это был не кто иной, как
Пеннивайз.
— Мистер Нелл, — сипло позвал Эдди.
— Как себя чувствуешь, малыш? — полицейский посмотрел на

мальчика и улыбнулся.
— Водитель… водитель…
— А, мы доедем в момент, — мистер Нелл протянул ему свою
коричневую бутылочку. — Глотни-ка чуток отсюда. Сразу полегчает.
Содержимое бутылочки напоминало жидкое пламя. Эдди закашлялся,
что не замедлило сказаться на его руке. Он снова поднял голову и взглянул
на водителя. Просто какой-то парень со стрижкой «ежиком». Никакой не
клоун.
Эдди снова отключился.
Он очнулся уже в операционной, услышал, как в приемном покое

трубит в трубы и бьет в литавры его мама, и хотел попросить, чтобы
медсестра не пускала ее сюда, но слова застревали у него в горле, как он ни
пытался заставить себя говорить.
— ...если он умирает, я хочу знать правду! — вопила его мама. — Вы
слышите? Знать это — мое право, и видеть его — это мое право! Я могу
привлечь вас к ответственности! У меня много знакомых юристов! Целое
море Некоторые юристы — мои лучшие друзья!

— Не пытайся говорить, — сказала Эдди сестра. Это была молодая
девушка, и он чувствовал прикосновение ее грудей к своей руке. На
мгновение он представил на ее месте Беверли Марш, но тут же снова
потерял сознание.
Когда сознание вернулось к Эдди, он увидел, что его мама уже внутри
и с огромной скоростью тараторит что-то доктору Хэндору. Его мама, Соня
Каспбрак, была женщиной необъятных размеров. Ее слоновьи ноги,

обтянутые специальными медицинскими чулками, странным образом были
ровными. На лице миссис Каспбрак разлилась неестественная бледность,
которую нарушали только отдельные пятна нервного румянца.
— Ма… — выговорил Эдди. —..все хорошо… со мной все хорошо…
— Да нет же, нет, — простонала миссис Каспбрак, заламывая руки.
Эдди услышал, как скрипят их суставы. Видя отчаяние своей матери,
вызванное его последним приключением, мальчик начал учащенно дышать.

Он хотел сказать ей, чтобы она так не волновалась, а то не выдержит
сердце, но не смог — сухость во рту была слишком сильной.
— Нет, Эдди, нет, не все хорошо, ты в очень плохом состоянии, но все
будет хорошо, пусть для этого понадобится задействовать всех
специалистов, какие только бывают. О Эдди… Эдди… бедная твоя ручка…
Она разразилась рыданиями. Сестра смотрела на нее без особой
симпатии.
На протяжении всей этой арии доктор Хэндор продолжал мямлить:

— Соня… пожалуйста, Соня… Соня… — Это был худой, безвольный
человек с маленькими неровно подстриженными усиками, взволнованный
происходящим. Эдди вспомнил слова мистера Кина, и ему стало жалко
доктора.
Наконец Расс Хэндор взял себя в руки и отважился сказать:
— Соня, если вы так расстроены, вам лучше выйти. Она обернулась, и
доктор сник.
— И не думайте об этом! Никогда! Мой сын на смертном одре! Мой
сын на смертном одре!
Эдди поразил всех, заговорив.

— Я хочу, чтобы ты вышла, ма. Если я буду кричать, а, наверное, я
буду, тебе будет лучше побыть снаружи.
Она повернулась к сыну в изумлении… и в обиде. При виде ее
обиженного лица тиски снова сжали его грудь.
— Конечно же, не будет! — воскликнула миссис Каспбрак. — Что за
ужасные вещи ты говоришь? Ты бредишь, не нахожу другого объяснения!
— Не знаю, чем это объяснить, и не мое это дело, — сказала сестра. —

Все, что я знаю, это то, что мы стоим здесь сложа руки и ничего не делаем
для мальчика.
— Что вы имеете в виду? — голос Сони приобрел трубную окраску,
как всегда бывало в минуты наибольшего возмущения.
— Прошу вас, Соня. Не будем спорить. Нужно помочь мальчику, —
прошептал Хэндор.
Соня отшатнулась, ее глаза блестели, как у медведицы, защищающей
своего детеныша. Он угрожал отмщением, возможно, даже судебным
иском. Потом ее глаза затуманились, и блеск потух.

— Сейчас тебе плохо, но скоро все будет хорошо. Очень скоро, это я
тебе обещаю.
— Конечно, ма, — выдавил Эдди. — Можно мне ингалятор?
— Почему нет? — Соня Каспбрак с ликованием взглянула на
медсестру, как будто с нее только что сняли нелепое обвинение. — У моего
сына астма. Это серьезная болезнь, но он прекрасно держится.
— Прекрасно, — ровным голосом ответила сестра. Мать Эдди дала
ему ингалятор. Мгновением позже доктор Хэндор начал ощупывать его

руку. Он делал это очень аккуратно, но боль все еще была очень сильной.
Эдди почувствовал, что вот-вот вскрикнет, и заскрипел зубами, боясь, что
его мать тоже начнет кричать. На его лбу выступили крупные капли пота.
— Вы делаете ему больно! Я знаю это! Но в этом нет никакой
необходимости! Прекратите! Не нужно делать ему больно! Он такой
нежный, он не вынесет этого!
Эдди увидел, как возмущенные глаза медсестры встретились с

усталыми безвольными глазами доктора. Ее глаза говорили: «Уберите
отсюда эту женщину!» Хэндор потупился: «Я не могу. Я боюсь ее».
Боль дала Эдди удивительную ясность ощущения, хотя ему пришлось
заплатить за нее слишком дорогой ценой. После этого бессловесного
диалога, не оставалось никаких сомнений: мистер Кин не солгал. В
ингаляторе просто вода с камфарным привкусом, астма не в горле и не в
легких, а в его сознании. Так или иначе, с этим придется считаться.

Боль позволила Эдди беспристрастно взглянуть на свою мать:
цветочки на ее платье от Лэйн Брайант, пятна пота чуть ниже подмышек —
прокладки уже не могли его впитывать, потертые туфли. Он увидел ее
маленькие глаза, глубоко спрятавшиеся в складках кожи, и в голову ему
пришла страшная мысль: это были почти такие же глаза хищника, как глаза
того прокаженного, выползшего из подвала дома № 29 на Нейболт-стрит.
«Вот он я, все хорошо… не стоит убегать, Эдди…»

Доктор Хэндор осторожно обхватил сломанную руку мальчика и
сдавил ее. Последовала вспышка боли, и Эдди отключился.
5
Ему дали что-то выпить, и доктор вправил перелом. Эдди слышал, как
он говорит его маме, что это очень легкий перелом, обычный детский
перелом, как если бы он упал с дерева. Мама гневно возопила:
— Эдди не лазает по деревьям! Теперь скажите мне правду! Насколько
это опасно?
Потом
сестра
дала
ему
таблетку.
Он
снова
почувствовал

прикосновение ее грудей к своему плечу и был благодарен ей за это
успокаивающее прикосновение. Хотя в глазах у него стоял туман, он понял, что медсестра сердится на его мать. Ему показалось, что он говорит: «Она
не как тот прокаженный, она пожирает меня только потому, что любит», —
но, видимо, он сказал это не вслух, потому что лицо медсестры оставалось
все таким же суровым.
У Эдди сохранились смутные воспоминания о том, как его везли по

коридору, а сзади раздавался голос миссис Каспбрак:
— Что вы имеете в виду под часами для посещения? Не говорите мне
о часах для посещения, он мой сын!
Эта ночь принесла с собой боль, много боли. Он лежал с открытыми
глазами, глядя, как за окном бушует гроза. Когда в черном небе блеснула
ослепительная молния, Эдди быстро засунул голову под одеяло, боясь
увидеть на нем ухмыляющееся лицо какого-нибудь монстра.

Наконец он снова уснул и увидел сон, как будто его друзья — Билл, Бен, Ричи, Стэн, Майк и Бев — приехали в больницу на велосипедах. К
своему удивлению, он увидел, что Бев одета в платье красивого зеленого
цвета — цвета Карибского моря на иллюстрациях в журнале «Нэшнл
Джиогрэфик». До этого он никогда не видел ее в платье, он помнил на ней
только джинсы, гетры и то, что девочки называют «школьным костюмом»

— юбки и блузки; блузки, как правило, белые, с круглым воротом, а юбки
коричневые, плиссированные и подрубленные на середине голени, так,
чтобы не были видны колени.
Ему снилось, что они приехали ко времени для посещения, которое
начиналось в 14.00, и его мама, которая прилежно ждала с одиннадцати, с
криками напустилась на них.
«Если вы думаете, что зайдете туда, то не тут-то было!» — закричала
она, и клоун, который все время сидел в приемной с номером журнала

«Лук» в руках, вскочил и начал аплодировать ей, быстро похлопывая
руками в белых перчатках… Он выделывал антраша, пританцовывал,
толкал перед собой тележку, выполнял прыжок через спину, а миссис
Каспбрак, захлебываясь, кричала на друзей Эдди, и они, сжавшись,
отступали за спину Билла, который единственный стоял выпрямившись,
бледный, но внешне невозмутимый, глубоко засунув руки в карманы

(может быть, для того, чтобы никто, включая и самого Билла, не видел, дрожат у него руки или нет). Никто, кроме Эдди, клоуна не видел… хотя
младенец, безмятежно посапывавший на руках у матери, вдруг проснулся и
начал громко кричать.
«От вас и так много было вреда! — вопила миссис Каспбрак. — Я
знаю, что это за мальчики! У них неприятности в школе и в полиции! И то,
что у них счеты с вами, еще не значит, что у них должны быть счеты с ним!

Так я ему и сказала, и он согласился со мной. Он хотел, чтобы я прогнала
вас, он больше не хочет вас видеть! Никого из вас! Я знала, что все это до
добра не доведет, и вот — пожалуйста! Мой Эдди в больнице! Такой
нежный мальчик, как он…»
Клоун прыгал, танцевал, садился на шпагат и стоял на одной руке.
Теперь его улыбка казалась совершенно реальной, и Эдди во сне понял, что
клоуну только этого и было нужно — чтобы в их отношениях появился

разлад и смятение, чтобы все пошло не так, как хотелось им. В каком-то
порочном экстазе клоун сделал двойной кувырок и чмокнул миссис
Каспбрак в щеку.
«Мммальчики, кккоторые ссделали ээто…» — начал Билл.
«Молчать! — завопила миссис Каспбрак. — Ты еще осмеливаешься
что-то говорить? Между ним и вами все кончено! Кончено!»
В комнату вбежал студент-практикант и заявил маме Эдди, что ей
придется или взять себя в руки, или покинуть больницу. Клоун начал

гаснуть и растворился в воздухе. Перед глазами у Эдди пронеслись
прокаженный, его мать, птица, потом волк-оборотень и вампир с косыми
глазами, похожими на лезвия бритв «Жиллетт», и блестящими, как кривые
зеркала в карнавальном павильоне. Он увидел Франкенштейна и его
творение, нечто мясистое и яйцеобразное, которое открывало и закрывало
свои скорлупки, как рот. Ему предстал целый сонм ужасных уродливых

тварей. Но еще до того, как клоун окончательно пропал, Эдди увидел то, что было ужаснее всего, — лицо своей матери.
«Нет! — попробовал закричать он. — Нет! Нет! Только не она! Только
не мама!»
Но никто не повернулся к нему, никто не услышал его. И, погружаясь в
глубокий сон, Эдди испытал гадкое парализующее ощущение: никто не
слышит его слов, потому что он мертв. Оно убило его, и он был мертв, превратился в призрак.
6

Триумф, который испытывала Соня Каспбрак после того, как
заставила убраться этих так называемых друзей Эдди, быстро улетучился
после того, как она на следующий день, 21 июля, вошла в его палату. Она
не могла понять, почему ее триумф вдруг сменился непонятным страхом: что-то новое было в лице ее сына, что-то, чего ей никогда не приходилось
видеть там раньше, — твердость. Да, твердость и решительность.
Столкновение с друзьями Эдди произошло не в комнате для

посетителей, как приснилось Эдди. Она знала, что они придут, и ждала их,
друзей Эдди, — «друзей», которые наверняка учат его курить (им-то нет
дела до его астмы), которые оказывают на него дурное влияние, о которых
он только и говорит, приходя вечером домой. «Друзья», из-за которых ему
сломали руку! Поэтому миссис Каспбрак и задержалась у больницы, чтобы
велеть им раз и навсегда убираться со своей «дружбой», которая
заканчивается переломами и докторами.

Наконец они появились. К ужасу своему миссис Каспбрак увидела
среди них одного черномазого. Нет-нет, она ничего не имеет против того, чтобы негры ездили в автобусах и ходили в кинотеатры вместе с белыми.
Естественно, если они не начинают надоедать белым (женщинам) людям.
Разумеется, они тоже люди. Но миссис Каспбрак твердо верила в так
называемый птичий закон: дрозды не летают вместе с малиновками и

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь