ОНО

Он, помнится, стоял в центре прогалины и рассматривал деревья, пытаясь найти их домик на дереве. Он бы увидел его и забрался бы наверх, и девчонка бы съежилась там от страха, и он бы взял нож, чтобы перерезать ей горло, и сжимал бы ее соски, приятные и мягкие, пока она не перестала бы двигаться.

Но он не смог увидеть никакого домика на дереве, то же самое Белч и Виктор. Старая знакомая ярость поднялась в горле. Он и Виктор оставили Белча караулить просвет, пока сами пошли к реке. Но там тоже не было никакого признака девчонки. Он, помнится, наклонился, поднял камень и

8

Барренс, 12.55

швырнул его далеко в ручей, раздраженный и сбитый с толку.
— Куда, е-мое, она ушла? — требовательно спросил он, оборачиваясь к Виктору.
Виктор медленно покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — У тебя течет кровь.
Генри посмотрел вниз и увидел темное пятно размером с двадцатипятицентовую монету в паху своих джинсов. Сильная боль переходила в слабую, пульсирующую, но его трусы были слишком маленькими и слишком тесными. Яйца его разбухали. Он снова почувствовал гнев внутри, что-то вроде веревки, связанной узлом вокруг сердца. Это сделала она.
— Где она? — зашипел он на Виктора.

— Не знаю, — снова сказал Виктор тем же самым пустым голосом. Он казался загипнотизированным, словно получившим солнечный удар. — Убежала, мне кажется. Она могла бежать все время по дороге к Старому Мысу.
— Она не убежала, — сказал Генри. — Она прячется. У них есть место, и она прячется там. Может быть, это и не домик на дереве. Может быть, это что-то еще.
— Что?

— Я не знаю! — Генри закричал, и Виктор подался назад. Генри стоял в Кендускеаге, холодная вода пенилась над верхом его спортивных тапок, он смотрел вокруг. Его глаза сосредоточились на цилиндре, выступающем из насыпи в двадцати футах вниз по течению, — насосная установка. Он выбрался из воды и подошел к ней, чувствуя, как в него вселяется какой-то благоговейный ужас. Его кожа, казалась, уплотняется, глаза расширились, так что смогли видеть больше и дальше; казалось, он чувствует, как тончайшие крошечные волосики у него в ушах поднимаются и движутся, как водоросли в подводном течении.

Тихое жужжание шло от насоса, и за ним он увидел трубу, торчащую из насыпи над Кендускеагом. Непрерывный поток грязи истекал из трубы, впадая в воду.
Он наклонился над круглым железным верхом цилиндра.
— Генри? — нервно позвал Виктор. — Генри? Что ты делаешь? Генри не удостоил его вниманием. Он приложил глаз к одному из круглых отверстий в железе и не увидел ничего, кроме черноты. Он сменил глаз на ухо.
— Жди.

Голос доносился до него из черноты внутри, и внутренняя температура Генри вдруг упала до нуля, его вены и артерии смерзлись в кристаллические трубочки со льдом. Но с этими ощущениями пришло почти неизвестное чувство: любовь. Его глаза расширились. Клоунская улыбка раздвинула его губы в большую мягкую дугу. Это был голос с луны. Теперь Оно было в насосной установке… внизу, в канализации.
— Жди… смотри…

Он ждал, но больше ничего не было: только непрерывный усыпляющий шум насосных механизмов. Он пошел туда, где на насыпи стоял Виктор, осторожно наблюдавший за ним. Генри проигнорировал его и крикнул Белчу. Белч быстро подошел.
— Давай, — сказал он.
— Что мы будем делать, Генри? — спросил Белч.
— Ждать. Смотреть.
Они снова поползли к прогалине и сели. Генри пытался снять трусы с яиц, которые отчаянно болели, но это было слишком больно.
— Генри, что… — начал Белч.
— Шшшшш!

Белч послушно замолчал. У Генри был «Кэмел», но он им не длился. Он не хотел, чтобы эта сучка почуяла запах сигареты, если она была поблизости. Он мог объяснить, но не было необходимости. Голос сказал ему только два слова, но они, казалась, объяснили все. Они играли здесь. Скоро вернутся остальные. Зачем напрягаться только на одну сучку, когда они могли бы захватить всех семерых говнюков?

Они ждали и смотрели. Казалось, что Виктор и Белч уснули с открытыми глазами. Это не было долгое ожидание, но у Генри было время обдумать много мыслей. Например, как он утром нашел лезвие. Оно не было тем же самым, которое у него было в последний день в школе — то он где-то потерял. Это выглядело намного холоднее.
Оно пришло по почте.
Своего рода.

Он стоял на крыльце, глядя на свой разбитый накренившийся почтовый ящик, пытаясь схватить то, что он видел. Ящик был украшен воздушными шарами. Два шара были привязаны к металлическому крюку, куда почтальон иногда вешал посылки, другие были привязаны к флажку. Красные, желтые, голубые, зеленые. Как будто какой-то загадочный цирк прошел по Уитчем-роуд глубокой ночью, оставив этот знак.

Когда он подошел к почтовому ящику, он увидел, на шарах какие-то лица — лица ребят, которые изводили его все лето, ребят, которые, казалось, смеялись над ним при каждом удобном случае.
Он уставился на этих призраков, широко раскрыв рот, и затем шары стали лопаться один за другим. Это было хорошо; казалось, как будто он заставлял их лопаться, просто думая об этом, убивая их своими мыслями.

Передняя часть почтового ящика вдруг отвалилась вниз. Генри подошел к нему и заглянул внутрь. Хотя почтальон не добирался до их глуши до середины дня, Генри не почувствовал никакого удивления, когда увидел плоскую прямоугольную упаковку внутри. Он вытащил ее. «МИСТЕР ГЕНРИ БАУЭРС, ДЕРРИ, МЭН», — гласил адрес. Был даже обратный адрес вроде: МИСТЕР РОБЕРТ ГРЕЙ, ДЕРРИ, МЭН.

Он вскрыл упаковку, и коричневая бумага упала к его ногам. Внутри была белая коробка. Он открыл ее. В ложе из белой ваты лежал нож. Он забрал его в дом.
Его отец лежал на соломенном тюфяке в спальне, которую они делили, окруженный пустыми пивными банками, его живот свисал из желтых штанов. Генри встал около него на колени, прислушиваясь к его храпу и вибрациям при вдохах-выдохах, наблюдая, как его губы собираются в складки и морщатся при каждом вздохе.

Генри приставил конец ножа к тощей шее отца. Отец немного пошевелился и снова впал в пивной сон. Генри держал нож так почти пять минут, глаза у него были далекие и задумчивые, подушечка левого большого пальца ласкала серебристую кнопку, вставленную в ручку. Голос с луны говорил с ним — он шептал, шелестел, как весенний ветер, теплый, но с холодом где-то внутри, он шуршал как бумажное гнездо, наполненное разбуженными шершнями, он подлизывался, как умелый политикан.

Все, что голос говорил, казалось Генри верным, и поэтому он нажал серебряную кнопку. Внутри ножа раздался щелк, когда вышла пружина-убийца, и шесть дюймов стали вошло в шею Батча Бауэрса. Лезвие вошло так же легко, как зубцы вилки в тушку хорошо прожаренного цыпленка. Верхний конец лезвия выскочил на другой стороне; с него капало.

Глаза Батча раскрылись. Он уставился в потолок. Челюсть отвисла. Кровь текла из уголков рта, по щекам, к мочкам ушей. Он начал булькать. Большой кровавый пузырь вылез между его вялых губ и лопнул. Одна из рук поползла к коленке Генри и конвульсивно сжала ее. Генри не противился. Потом рука упала. Булькающие звуки прекратились через мгновение. Батч Бауэрс был мертв.

Генри вытащил нож, вытер его о грязную простыню, которая закрывала тюфяк отца, и сдавил нож, пока пружинка не щелкнула. Он посмотрел на отца без особого интереса. Голос сказал ему о той работе, которую надо проделать днем, пока он стоял на коленях около Батча с ножом у его шеи. Голос все объяснил. Поэтому он пошел в другую комнату и позвонил Белчу и Виктору.

Теперь они были здесь, все трое, и хотя его яйца ужасно болели, нож в левом переднем кармане штанов как-то успокаивал. Он чувствовал, что скоро будет резня. Голос с луны сообщил ему это, когда он стоял на коленях перед отцом, и по дороге в город он не мог оторвать глаз от бледного диска-призрака в небе. Он видел, что на луне был человек — страшное, мерцающее лицо-призрак с глубокими дырами вместо глаз и гладкой ухмылкой, которая, казалось, почти достигает его скул. Оно разговаривало

(мы плаваем здесь Генри мы все здесь плаваем ты тоже поплывешь)
всю дорогу в город.
Убей их всех. Генри, —

говорил голос-призрак с луны и Генри понимал, к чему он клонит; Генри чувствовал, что он разделяет его чувства. Он убьет их всех, своих мучителей, а затем эти чувства — что он теряет хватку, что он приходит в безжалостный большой мир, в котором он не сможет верховодить, как верховодит на площадке деррийской средней школы, что в этом большом мире толстяк, и ниггер, и заика могут как-то повзрослеть, пока он только постареет, — эти чувства уйдут.

Он убьет их всех, и тогда голоса — голоса внутри и один голос, который говорит с ним с луны — оставят его в покое. Он убьет их и затем вернется домой и сядет на заднем крыльце с отцовским японским мечом на коленях. Он выпьет один из отцовских «Рейнгольдов». Он послушает радио, но не бейсбол. Он будет слушать рок-н-ролл. Хотя Ричи не знал этого (и ему было бы наплевать, если бы знал), но в одном предмете они соглашались: рок-н-ролл — это очень даже здорово. В сарае у нас будут цыплята, в чьем сарае, в каком сарае, в моем сарае. Потом все будет хорошо: все будет клево потом, все будет отлично потом, и все, что могло бы случиться дальше, не имело значения. Голос о нем позаботится — он чувствовал это. Если ты позаботишься о Нем, Оно позаботится о тебе. Вот как все случилось в Дерри.

Но детей надо остановить, остановить скорее, остановить сегодня. Так сказал ему голос.
Генри вытащил свой новый нож из кармана, посмотрел на него, повернул и так и эдак, восхищаясь тем, как солнце скользит по хромированной поверхности. Затем Белч схватил его руку и прошипел:
— Посмотри-ка! Генри, посмотри-ка! Ну и ну!

Генри посмотрел и почувствовал, как внутри него растет четкая ясность. Квадратный участок прогалины поднимался, как по волшебству, открывая растущий слой темноты внизу. Только на какое-то мгновение он почувствовал толчок ужаса, когда ему пришло в голову, что это может быть владелец голоса… так как наверняка Оно жило где-то под городом. Потом он услышал скрип песка в шарнирах и понял. Они не смогли увидеть домика на дереве, так как его не было.

— Боже мой, мы стояли прямо над ними, — простонал Виктор, и когда голова и плечи Бена появились в квадратном люке в центре прогалины, он сделал рывок вперед. Генри ухватился за него и удержал.
— Разве мы не зацапаем их. Генри? — спросил Виктор, когда Бен поднялся на ноги.
— Мы зацапаем их, — сказал Генри, не сводя глаз с ненавистного толстяка. Еще один специалист по яйцам.

Я так дам тебе по яйцам, что ты сможешь их носить, как серьги, жирный мудак. Провалиться мне на этом месте, если я этого не сделаю. —
Не беспокойся.
Толстяк помогал сучке вылезти из дыры. Она осмотрелась с недоверием, и на какое-то мгновение Генри подумал, что она смотрит прямо на него. Затем она отвела глаза. Они оба лопотали друг с другом, затем устремились в густой подлесок и ушли.

— Давай, — сказал Генри, когда звук ломающихся ветвей и шуршащих листьев увял почти до неслышимости, — Мы будем следовать за ними. Но держитесь сзади и будьте осторожны. Они нужны мне все.
Они трое пересекли прогалину, как солдаты на дозоре, низко пригнувшись, глаза у них были широко раскрыты. Белч задержался, чтобы заглянуть в штаб и в восторженном удивлении покачал головой.
— Я сидел прямо над их головами, — сказал он.
Генри нетерпеливо подтолкнул его вперед.

Они прошли тропинкой, потому что здесь было тише. Они были на полпути к Канзас-стрит, когда сучка и толстяк, держась за руки
(не трогательно ли это? —
в каком-то экстазе подумал Генри), появились почти прямо перед ними.

По счастью, они шли спиной к компании Генри, и никто из них не посмотрел назад. Генри, Виктор и Белч застыли, потом потянулись к тени в стороне от тропинки. Вскоре Бен и Беверли были просто двумя рубашками, мелькавшими в лабиринте деревьев и кустарников. Они втроем опять начали преследование… еще осторожней. Генри снова вытащил нож и

9

Генри воодушевляется, 2.30

нажал на хромированную кнопку в ручке. Выскочило лезвие. Он мечтательно посмотрел на него в лунном свете, ему нравилось, как свет звезд мерцает на лезвии, он не имел никакого представления, сколько сейчас времени. Он плыл вне реальности.
Какой-то звук вошел в его сознание и начал расти. Это был мотор машины. Она приближалась. Глаза Генри расширились в темноте. Он зажал нож плотнее, ожидая, когда машина проедет мимо.

Она не проехала. Она подошла к обочине за забором семинарии и просто остановилась там, причем двигатель работал на холостом ходу. С гримасой на лице (его живот твердел, он стал крепким, как доска, а кровь лениво сочилась между пальцами — липкая, как кленовый сок, если надрезать дерево в начале апреля), он встал на колени и раздвинул упругие ветки живой изгороди. Он увидел передние фары и силуэт машины. Полицейские? Его рука схватилась за нож и расслабилась, схватилась и расслабилась, схватилась и расслабилась.

Я послал тебе шанс покататься, Генри, —
прошептал голос. —
Своего рода такси, если тебе это по душе. В конце концов, мы должны скоро доставить тебя к гостинице. Ночь темнеет, сгущается.
Голос тоненько хихикнул и замолк. Теперь единственными звуками были жужжание сверчков и непрерывный шум работающего вхолостую двигателя машины.
Звук как от глушителя, —
рассеянно подумал Генри.

Он неуклюже поднялся на ноги и вернулся назад к семинарской дорожке. Он осмотрел машину кругом. Не полицейская: никаких стаканов на крыше, и форма не та. Форма была… старая.
Генри снова услышал хихиканье… а может быть, это только ветер.

Он вышел из тени изгороди, пролез под цепью, снова встал на ноги и пошел в сторону работающей на холстом ходу машины, которая словно жила в мире поляроидной черно-белой моментальной фотографии — мире яркого лунного света и непроницаемой тени. Генри чувствовал себя паршиво: его рубашка почернела от крови, и кровь пропитала почти до колен его джинсы. Лицо казалось белым пятном среди пробивающейся щетины.

Он дошел до пересечения семинарской дороги и тротуара и внимательно посмотрел на машину, заметив водителя за рулем. Он узнал ее — это была машина, которой, как клялся его отец, он завладеет в один прекрасный день — «Плимут Фьюри» выпуска 1958 г. Она была красно-белая, и Генри знал (не говорил ли ему об этом довольно часто его отец?), что двигатель, работающий под капотом, это V — 8327. Мощность — 255 лошадиных сил, может развить скорость семьдесят миль за девять секунд.

Я должен заполучить эту машину, и тогда, когда я умру, меня могут в ней похоронить, —
любил говаривать Батч… кроме того, конечно, что он так и не заполучил машину, и штат похоронил его, после того как Генри, бредящего и вопящего что-то о чудовищах, забрали в дурдом.
Если он внутри, мне кажется, я не смогу взять ее, —
подумал Генри, сжимая нож, пьяно качаясь взад-вперед, глядя на черный силуэт водителя.

Затем дверца для пассажира распахнулась, сверху пролился свет, и к нему повернулся водитель. Это был Белч Хаггинс. Лицо его выглядело повисшей в воздухе маской. Одного глаза не было, и прогнившая дыра на пергаментной щеке обнажила почерневшие зубы. На голове Белча была напялена бейсбольная шапочка нью-йоркских «Янкиз», которая была на нем в тот день, когда он погиб. Она была надета задом наперед. Серо-зеленая масса стекала по козырьку.

— Белч! — закричал Генри, и боль вырвалась из его живота, заставив его опять кричать без слов.
Мертвые губы Белча растянулись в усмешке, трескаясь беловато-серыми бескровными складками. Он скрючил одну руку в направлении открытой двери пригласительным жестом.

Генри поколебался, затем обошел вокруг машины, одной рукой потрогав эмблему в форме буквы V, как он всегда трогал ее, когда отец брал его с собой в демонстрационный зал в Бангоре, чтобы посмотреть на такую вот машину, когда он был ребенком. Когда он добрался до стороны пассажира, серая волна окутала его, и он вынужден был схватиться за открытую дверцу, чтобы удержаться на ногах. Он стоял так, с опущенной головой, тяжело сопя при вдохе.

Наконец мир пришел в норму — по крайней мере, частично — и он смог, повозившись у двери, упасть на сидение. Боль снова схватила его кишки, и свежая кровь выступила на руке. Она походила на теплое желе. Он откинул голову назад и сжал зубы, связки на шее напряглись. Наконец боль стала понемногу отступать.

Дверь захлопнулась сама по себе. Верхний свет погас. Генри увидел одну из сгнивших рук Белча рядом на рычаге передачи. Собранные в пучки белые узлы костяшек пальцев Белча замерцали через гниющую плоть его пальцев.
«Фьюри» начала двигаться по Канзас-стрит в сторону Ап-Майл-Хилл.
— Как дела, Белч? — услышал Генри самого себя. Это было глупо, конечно — Белч не мог быть здесь, мертвецы не водят машин, но это было все, о чем он мог подумать.

Белч не ответил. Его глубоко ввалившийся глаз уставился на дорогу. Зубы ослепительно сверкнули на Генри через дыру в щеке. Генри смутно сознавал, что от старины Белча пахнет крепко. На самом деле от старины Белча пахло, как от корзины сгнивших помидоров, пролежавших пару лет в погребе.

Бардачок распахнулся, ударив Генри по коленкам, и в свете маленькой лампочки внутри он увидел бутылку «Техасского драйвера», наполовину наполненную. Он взял ее, открыл и сделал хороший глоток. Жидкость приятной прохладой скользнула по пищеводу и обожгла желудок, как раскаленная лава. Его всего встряхнуло… и затем он почувствовал себя немного лучше, немного более связанным с миром.
— Спасибо, — сказал он.

Голова Белча повернулась к нему. Генри мог расслышать скрип сухожилий на шее Белча, звук был похож на скрип ржавых дверных петель. Минуту Белч рассматривал его мертвым одноглазым взглядом, и Генри впервые понял, что у Белча нет большей части носа. Собака, может быть. Или крысы. Крысы казались более вероятными. Ходы, по которым они шли за детьми в тот день, были полны крыс.

В таком же замедленном движении голова Белча снова повернулась в сторону дороги. Генри был рад. Да, Белч глядел на него вот так, но что это? Генри не мог понять. Что-то было в единственном запавшем глазу Белча. Упрек? Гнев? Что?
За рулем машины мертвец.
Генри посмотрел на свою руку и увидел, что она покрылась гусиной кожей. Он быстро сделал еще один глоток из бутылки. Он пошел легче и разлил свое тепло еще дальше.

«Плимут» катился вниз с Ап-Майл-Хилла и шел по кругу против часовой стрелки… правда никакого движения в это время ночи не было, все светофоры мигали на пустых улицах желтым светом, постоянно освещая ближние дома желтыми бликами. Было так тихо, что Генри мог слышать: внутри каждой лампочки светофора щелкает реле… или это было его воображение?
— ...не хотел бросить тебя в тот день, Белч, — сказал Генри. — Я имею в виду, если у тебя это на уме.

Снова этот скрип сухожилий. Белч снова смотрит на него одним ввалившимся глазом. И его губы растягиваются в ужасную усмешку, обнажающую серо-черные десны, которые стали сплошными морщинами.
Что это за усмешка? Приятельская усмешка? Или это усмешка, которая говорит: Я должен забрать тебя. Генри, я должен забрать тебя за то, что ты предал меня и Вика? Что это за усмешка?
— Ты должен понять, как это было, — сказал Генри и затем остановился. Как это
было?

В его уме все смешалось, куски перемещались, куски головоломки, которая лежала на одном из чертовых карточных столов в комнате отдыха в «Джанипер-Хилл». Как это
было
конкретно? Они шли за толстяком и сучкой назад к Канзас-стрит и ждали в кустах, следя, как они карабкаются вверх по насыпи. Если бы они исчезли из виду, он, Виктор и Белч прекратили бы эту игру-облаву и просто пошли бы за ними: лучше двое, чем никого, а остальных бы взяли со временем.

Но они не исчезли, они просто прислонились к изгороди, разговаривая и наблюдая за улицей. Время от времени они просматривали спуск к Барренсу, но Генри держал обоих воинов вне поля зрения.
Генри помнит, что небо покрылось облаками, тучи двинулись с востока, воздух стал плотным. Днем будет дождь.
Что случилось потом? Что…

Костлявая, покрытая кожей рука легла на плечо Генри, и он вскрикнул. Он снова уплывал в ту ватную туманность, но ужасное прикосновение Белча и кинжальная боль в животе от вскрика вернули его назад. Он посмотрел вокруг, и лицо Белча было менее чем в двух дюймах от лица Генри; он уловил его дыхание и хотел, чтобы его не было. Старина Белч на самом деле рассыпался в прах. Генри опять вспомнились помидоры, гниющие в каком-нибудь укромном уголке сарая. Его мутило.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь