ОНО

3

Эдди Коркоран был действительно мертв.

Он погиб в ночь на 19 июня, и его отчим не был причастен к его смерти. Он погиб, когда Бен Хэнском сидел дома и смотрел с матерью телевизор; когда мать Эдди Каспбрака ощупывала лоб сыну в поисках ее любимой болезни «фантомной лихорадки»; когда отчим Беверли Марш, в пылу чувств удивительно напоминавший отчима Эдди и Дорси, дав девочке пинок под зад, сказал: «Валяй отсюда, вытри тарелки, как тебе велела мать»; когда Майкл Хэнлон выпалывал сорняки на своем крохотном огороде неподалеку от фермы безумного отца Генри Бауэрса и в это время из старого автомобиля на него кричали большие ребята (один из которых через несколько лет станет отцом законченного человеконенавистника Джона Гартона по кличке «Паук»); когда Ричи Тоузнер тайком разглядывал фотографии полуголых девиц из журнала «Джейн», найденного в ящике комода среди отцовских носков и маек, и чувствовал, как у него встает член; когда Билл Денбро, не веря своим глазам, в ужасе швырял альбом фотографий умершего брата.

Хотя впоследствии никто из них не вспомнит, что они делали в то мгновение, когда умер Эдди, но каждый из них невольно поднял голову, как будто услыхал отдаленный крик.

Газета «Ньюс» не ошиблась в одном: оценки в табеле у Эдди Коркорана оказались и впрямь неудовлетворительными, вот почему он боялся идти домой и предстать перед отчимом. К тому же отчим и мать последнее время не ладили, и дело часто доходило до скандалов. Это пугало Эдди еще больше. Когда они распалялись от злобы, мать выкрикивала какие-то бессвязные обвинения. Поначалу отчим ворчал, глухо огрызался, кричал: «Помолчи!», — а затем принимался реветь, как кабан, в рыло которого вонзились колючки дикобраза. Эдди, правда, никогда не видел, чтобы старик давал волю кулакам и бил мать. Ему казалось, что он просто бы не посмел. Раньше он приберегал силы, чтобы выместить злобу на Эдди и Дорси, но теперь, когда Дорси не стало, Эдди получал тумаки и за брата.

Эти скандалы происходили в семье циклично. Чаще всего в конце месяца, когда приходили счета. Пару раз, когда крики становились нестерпимы, сосед обращался к полицейскому, и тот призывал супругов немедленно прекратить безобразие — и скандал на этом заканчивался. Мать срывалась, кричала на полицейского, и он уводил ее в участок, но отчим помалкивал, не смея противоречить.
«Он, видно, боится полицейских», — подумал Эдди.

В период семейных скандалов Эдди старался не высовываться, ходил тише воды, ниже травы. Так, во всяком случае, спокойней. Достаточно вспомнить, что случилось с Дорси. Эдди не знал подлинных обстоятельств смерти Дорси и не хотел знать, но у него было на сей счет свое мнение. Он считал, что Дорси оказался не там, где ему следовало бы быть, причем в самое неподходящее время: у гаража, да еще в последний день месяца. Родители объяснили Эдди, что Дорси упал с лестницы. «Я ему и прежде говорил: не лазь на лестницу. Сто раз повторял», — говорил отчим, но мать избегала смотреть Эдди в лицо, лишь раз взгляды их встретились, и он заметил испуганный блеск в глазах матери и почуял недоброе. Старик, молча, потупившись и насупив брови, сидел за кухонным столом, на котором стояла большая кружка с пивом «Рейнгоулд».

Эдди старался не попадаться отчиму под горячую руку. Тот, как правило, хоть и ревел не своим голосом, но всегда по делу. Но когда замолкал, тут-то и надо было быть настороже.

Два месяца назад, когда Эдди стал щелкать переключателем телевизора, смотря что на других каналах, отчим схватил кухонный стул с полыми алюминиевыми ножками, размахнулся и швырнул его в Эдди. Стул угодил мальчику в зад и сбил Эдди с ног. Ушибленное место до сих пор болело, но Эдди знал, что он еще хорошо отделался: ведь стул мог угодить ему в голову.

Как-то вечером, когда они сидели на кухне, отчим вдруг ни с того ни с сего схватил отварную картошку, подошел и вмял ее в волосы Эдди. Однажды, в конце сентября, вернувшись из школы, Эдди по забывчивости хлопнул кухонной дверью, когда отчим дремал в спальне на софе. Маклин вышел в широких боксерских трусах, с взлохмаченными волосами, с седой щетиной, отросшей за две недели; от него разило пивом после двухнедельного запоя. «Так, Эдди, — сказал он. — Придется тебя поучить уму-разуму». В лексиконе Ричи Маклина выражение «уму-разуму» было эвфемизмом грубого «вздуть». И он немедля перешел к делу. Отчим швырнул его в коридор, и Эдди потерял сознание. Незадолго до этого мать прикрепила низко от пола вешалку для Эдди и Дорси, и, падая, Эдди больно ударился спиной о стальные крюки, после чего свет в его глазах померк. Когда спустя десять минут он пришел в себя, то услышал, как мать кричит на отчима: она собиралась отвезти Эдди в больницу, и отчим никак не мог ее остановить.

«После того, что случилось с Дорси? — наконец произнес он. — Ты, что, хочешь в тюрьму загреметь?»

И о больнице больше уже не говорили. Мать помогла Эдди добраться до его спальни, уложила на кровать, и он лежал, дрожа и стуча зубами, со лба его крупными каплями стекал пот. В последующие трое суток он лишь однажды выбрался из своей комнаты, когда родителей не было дома. С глухими стонами он кое-как проковылял на кухню, достал из-под раковины початую бутылку виски. Эдди потянул губами спиртное и сделал несколько маленьких глотков — боль притупилась, а на пятый день прошла, хотя он еще две недели мочился кровью.

И молоток из гаража пропал.
Что бы это значило?

Обычный молоток лежал на месте, пропал другой — безоткатный фирмы «Скотти». Им пользовался только отчим; Эдди и Дорси запрещалось его брать. «Если кто-нибудь из вас тронет эту штуковину, — предупредил отчим в день, когда он купил безоткатный молоток, — я вам все кишки выпущу». Дорси робко спросил: наверное, этот молоток дорогой? Отчим гаркнул, чтобы он не выступал и помалкивал. Он добавил, что в инструменте шарикоподшипники и, как бы сильно ни стучали этим молотком, он не отскакивает.

А тут на тебе — исчез молоток.
Учился Эдди далеко не блестяще, но не потому, что ему туго давалось учение — просто он пропустил много занятий после того, как мать второй раз вышла замуж. Эдди догадывался, куда делся молоток «Скотти». Возможно, отчим ударил им Дорси, а затем зарыл орудие преступления в огороде или, может, бросил в воды Канала. Такие вещи частенько происходили в комиксах ужасов, которые читал Эдди, эти комиксы лежали у него на верхней полке в чулане.

Эдди подошел к Каналу, переливавшемуся маслянистой рябью. По темной шелковистой его поверхности скользнул лунный луч. Эдди сел на парапет и стал болтать ногами, обутыми в кеды. Последние полгода стояла засуха, Канал обмелел: между поверхностью воды и изношенными кедами было футов девять. Но если внимательно приглядеться к стенкам, то можно заметить, до какого уровня в разное время поднималась вода. По бетону тянулась широкая грязная полоса. Бурый цвет незаметно переходил в желтый, а прямо под кедами Эдди — в белый, по белой полосе он и стучал резиновыми подошвами.

Из бетонной арки, облицованной внутри камнем, неторопливо, безмолвно бежала вода. Она протекала мимо Эдди и исчезала под деревянным пешеходным мостом, соединявшим Бэсси-парк и набережную, где стояла деррийская средняя школа. Настил моста и даже навес были испещрены всевозможными инициалами, телефонными номерами и декларациями: признаниями в любви, откровениями того или иного автора насчет того, что он хотел бы у кого-нибудь «пососать», а кого-то «поставить раком», угрозами в адрес тех, кто хотел у кого-то «пососать», а кого-то «поставить раком». Были тут и угрозы снять с кого-то скальп и посадить кого-то в кипящую смолу и, наконец, сверхоригинальные декларации, не поддающиеся толкованию. Один из таких призывов особенно озадачил Эдди еще прошлой весной. Воззвание гласило:

«Спасите евреев в России. Собирайте ценные подарки!»

Что бы, интересно, это значило? Да и значило ли вообще что-нибудь? Сегодня вечером Эдди не пошел на Мост Поцелуев; не решился перейти на другой берег к средней школе. Может быть, лучше заночевать в Бэсси-парке на ворохе листьев, покрывавших эстраду, но пока хорошо бы посидеть здесь. Эдди нравился этот парк, он часто приходил сюда, когда ему надо было что-то обдумать. Иногда среди деревьев маячили какие-то темные личности, но Эдди не обращал на них внимания, и они, в свою очередь, тоже не обращали на него внимания. На игровой площадке в школе Эдди не раз слышал зловещие рассказы про каких-то геев — педерастов, которые слоняются по Бэсси-парку после захода солнца, но он выслушивал эти рассказы спокойно; у него никогда не возникало вопросов, к нему, во всяком случае, эти темные личности никогда не приставали. В парке было тихо, спокойно, и Эдди казалось, что лучшее место на набережной — это то, где он сейчас сидит. Особенно хорошо было в парке в середине лета, когда уровень воды опускался до такой отметки, что среди камней на дне Канала слышалось журчание, поток распадался на несколько разрозненных ручейков, петлявших среди камней и хлама. Хорошо было здесь и в конце марта — в начале апреля, сразу же после ледохода. В ту пору Эдди подолгу — час, а иногда и больше — стоял у парапета (сидеть на камне было очень холодно), подняв воротник своей штормовки парки, засунув руки в карманы; он даже не чувствовал, что весь дрожит и трясется. Через неделю-другую, когда лед сходил, Канал привлекал его своей страшной, неодолимой силой. Эдди зачарованно глядел, как из-под арки вырываются белые пенящиеся волны, как с ревом проносится мимо вода, увлекая за собой какие-то ветки, палки и всевозможный мусор. Не раз Эдди представлял в воображении такую картину: он с отчимом прогуливается вдоль Канала и, улучив мгновение, толкает негодяя за парапет. Маклин с криком плюхается в воду, барахтается, а он, Эдди, стоит у бетонного парапета и смотрит, как отчима уносят ревущие волны. Черный поплавок среди бурлящего, пенящегося водоворота. Эдди, сложив рупором руки, кричит вдогонку отчиму:

«Это тебе за Дорси, падло. Доберешься до ада, скажи дьяволу последние слова, которые ты от меня слышал. Не приставай к слабым».
Конечно, этого никогда не случится, но от такой фантазии действительно дух захватывает. Особенно когда сидишь у Канала и…
Ступню Эдди схватила чья-то рука.

Эдди смотрел поверх воды на школу и улыбался сонной, довольно красивой улыбкой, воображая, как отчима уносит бурлящий поток — уносит в небытие. Вкрадчивые, но сильные пальцы, схватившие его ступню, повергли его в состояние шока, и он едва не потерял равновесие и не полетел в Канал вверх тормашками.
«Это, наверно, геи, о которых часто говорят большие ребята»,

— подумал Эдди и посмотрел вниз. И тут у него отвисла челюсть. Непроизвольно по ногам потекла горячая струйка мочи, отчего в лунном свете джинсы из синих превратились в черные. Это был вовсе не гей.
Это был Дорси.

Дорси в похоронной одежде: в ярко-голубой фланелевой спортивной куртке и серых брюках, только теперь куртка превратилась в грязные лохмотья, рубашка тоже была вся замызгана, а мокрые брюки так плотно облегали ноги, тонкие, как ручки кресла. Голова Дорси была какой-то жуткой, неестественной формы: как будто затылок провалился, а лоб, наоборот, выпучился.
Дорси ухмыльнулся.
— Э-эдди-и-и,

— прохрипел мертвый брат, точь-в-точь как в комиксах, когда из могил вылезают мертвецы. Рот у Дорси еще больше осклабился. Показались желтые зубы, а в темной дыре рта что-то шевелилось, кишело.
— Э-дди-и-и, я пришел тебя повидать. Э-эдди-и-и.

Эдди попытался крикнуть. Оторопь волнами накатила на него, появилось странное ощущение, будто он не то парит, не то плывет по воздуху. Но это был не сон — все это происходило наяву. Рука, схватившая кед, была бела, как брюхо форели. Ноги брата каким-то немыслимым образом цеплялись за бетонную стену Канала. Одна из ступней Дорси была откушена.
— Давай спускайся, Э-эдди-и-и.

Эдди так и не смог закричать, в легких не хватило воздуха. Он только издал слабый протяжный стон. На большее он не был способен. Ну что же, так и быть, через секунду-другую сознание померкнет, и будет уже не страшно. Рука у Дорси была небольшая — не рука, а так, ручка, зато хватка была железная. Эдди почувствовал, что соскальзывает задом к краю парапета.

По-прежнему протяжно постанывая, Эдди схватился руками за парапет, отшатнулся и перекинул тело назад. Он услышал за парапетом злобное шипение, в голове промелькнуло:
«Это не Дорси. Не знаю, кто это, но это явно не Дорси».
Затем его буквально захлестнуло адреналином, и Эдди поспешно отполз от парапета и, пригнувшись, побежал, дыхание вырывалось с пронзительным свистом.

Послышались шлепки чего-то влажного: парапет охватили белые руки. С их мертвенно-бледной кожи слетели капли воды, но летели они не вниз, а вверх. Наконец показалось и лицо Дорси. В провалившихся глазах тускло мерцали красные искры. Мокрые волосы облепили череп. По щекам размазались полосы грязи, словно краска у индейцев.

Наконец комок в груди Эдди разошелся. Эдди набрал в легкие воздух и закричал. Затем поднялся на ноги и побежал что есть духу. На ходу то и дело оглядывался, где Дорси, и в результате налетел с разбегу на вяз.

Было такое ощущение, словно кто-то, скажем, отчим, оторвал ему динамитом левое плечо. Из глаз посыпались искры, поплыли круги. Эдди рухнул на землю у подножия вяза, как будто его оглушили обухом топора: из левого виска потекла струйка крови. Наверное, минуты полторы он находился в полуобморочном состоянии. Затем попытался встать. Попробовал поднять левую руку и тяжело застонал. Рука точно отнялась — онемела, как будто уже не принадлежала ему. Эдди поднял правую руку и лихорадочно потер ладонью ушибленный висок.

Тут он вспомнил, почему он налетел на вяз. Эдди обернулся.
В лунном свете виднелась кромка Канала, белая точно кость и прямая как натянутая струна. Никаких следов того существа, поднявшегося по отвесной стене канала. Эдди продолжал испуганно поворачиваться на ходу во все стороны. В Бэсси-парке было тихо, все казалось застывшим, как на черно-белой фотографии. Плакучие ивы свесили свои грязные сумрачные ветви. Под их сенью могло притаиться любое чудовище.

Эдди зашагал быстрее, озираясь по сторонам. Плечо с растянутыми связками отзывалось резкой болью в такт ударам сердца.
— Эдди-и-и,
— стонал ветер в кронах деревьев. —
Ты что, не хочешь меня видеть? Эдди-и-и!

— Он почувствовал, как дряблые пальцы трупа ласкают сбоку ему шею. Эдди резко обернулся, вскинул руки. Ноги запутались, и он снова упал. Посмотрел кругом — это всего лишь ветер качает ветви ив. Эдди снова поднялся на ноги. Он хотел было побежать, но снова, точно динамитом, разорвало плечо, и мальчику пришлось остановиться. Он смутно сознавал, что надо взять себя в руки; он назвал себя маменькиным сынком: испугался какого-то отражения, а может, он, сам того не ведая, заснул и ему приснился страшный сон. Впрочем, нет, видно, не сон. Сердце так часто билось, что, казалось, вот-вот разорвется от ужаса. Бежать он не мог; единственное, что ему удалось, когда он выбрался из ив, так это бег трусцой, хотя он сильно прихрамывал.

Эдди неотрывно смотрел на отдаленный свет фонаря у главного входа в парк. Он двинулся в ту сторону, все убыстряя шаг.
«Вот выйду на свет, и все будет хорошо, все будет нормально,
— думал он. —
Выйду на яркий свет, и все будет в порядке. Как огурцы на грядке… Ой, что это?»
Кто-то шел за ним следом.

Эдди слышал, как какое-то существо продирается сквозь заросли ив. Если он обернется, он увидит его. Существо настигало. Эдди слышал его шаги — шаркающий, хлюпающий звук. Нет, он не обернется, он будет смотреть прямо, на фонарь. Фонарь — это не выдумки. Он доберется до фонаря, он уже почти у цели, почти…
Но Эдди все-таки обернулся, и принудил его к этому запах. Всепроникающий тухлый запах, как будто исходящий от гнилой рыбы, полуразложившейся от жары. Запах гниющего океана.

За ним по пятам шел не Дорси, а некое существо из «Черной лагуны». У него был длинный морщинистый, в складках, нос. По щекам из черных разрезов, похожих на вертикальные рты, стекала зеленая жидкость. Глаза были белые и точно из студня. На перепончатых пальцах виднелись когти, острые точно бритвы. Дыхание было глубокое и какое-то булькающее, такой звук издает водолаз, когда у него неисправен акваланг. Заметив на себе взгляд Эдди, существо ощерило рот в пустой, ничего не выражающей улыбке.

Оно зашаркало по пятам за Эдди, и тот понял, к чему идет дело. Это существо хочет затащить его обратно к Каналу, а может, перенести во влажную черноту канализационной трубы. И съесть его там.

Эдди пустился бежать что было сил. До освещенных ворот было уже близко. Он увидел, как у фонаря вьется рой ночных бабочек. Впереди проехал грузовик, водитель гнал в гору, не обращая ни на что внимания. В страхе и отчаянии у Эдди мелькнула мысль, что шофер, вероятно, пьет кофе из бумажного стаканчика и слушает по радио песенку Бадди Холли — что называется, в ус не дует, что творится рядом. Ему и невдомек, что в каких-то двухстах ярдах от него бежит мальчик, которого секунд через двадцать настигнет смерть.

Его обдало вонью. Этот запах обволакивал.
Но Эдди не добежал — запнулся о скамейку. Какие-то ребята, видно, еще вечером сбили эту скамейку: торопились поспеть домой до начала комендантского часа. Скамейка торчала из травы на два-три дюйма; покрашенная в зеленый цвет, она была почти невидимой в сумрачном парке. Эдди ударился о нее голенью, и его пронзила боль. Ноги подкосились, и он упал.

Эдди обернулся и увидел, что к нему несется преследователь — существо с белыми, как облупленное яйцо, глазами, в чешуе цвета морских водорослей. На одутловатой шее ходили ходуном жабры. Отверстые щеки открывались и закрывались.
— А-а!
— прохрипел Эдди. Единственный звук, который он был способен издать. —
А-а-а! А-а!
И, высунув язык, пополз прочь, цепляясь руками за травянистые кочки.

Через секунду ороговелые руки вцепились ему в горло, от них разило тухлой рыбой. Хриплые крики Эдди смолкли. Монстр повернул его лицом к себе, высунувшиеся из пальцев когти оставили на шее мальчика четкие кровавые линии. Эдди оторопело смотрел в белесые глаза с тусклыми огоньками в зрачках. Он ощутил перепонки между пальцами, которые сдавили ему горло, точно жгутом. Обезумевший от ужаса взгляд Эдди заметил плавник, похожий на петушиный гребень, на широкой скошенной голове. Руки еще сильнее сдавили ему горло, Эдди стал задыхаться и заметил только, как белесый фонарь у входа подернулся зеленоватой дымкой, его заслонил полупрозрачный плавник на голове.

— Не может быть, не может быть, — прохрипел Эдди, но уже заволакивала мгла, и в сознании Эдди смутно мелькнуло: может, чудовище — это не сон. Оно и впрямь душит.
И все же до последнего момента рассудок сопротивлялся. Но вот когти вонзились в мягкую ребячью шею, из сонной артерии хлынула кровь, и стало совсем небольно. Кровь брызнула на чешую рептилии. Руки Эдди шарили по спине чудовища, точно ища застежку «молнии». Они упали только тогда, когда рептилия с довольным урчанием отгрызла ему голову.

И когда образ этого существа начал стираться в сознании Эдди, он принял какую-то иную форму.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь