Одиночество

Наверное, чувство одиночества будет преследовать меня всю мою жизнь, думал я в детстве. Сейчас, озираясь на прожитые годы, я лишь могу удивляться контрастам тех событий, которые со мной происходили — за светлой полосой обязательно следовала черная.

Детство я провел в детдоме. Родителей своих я никогда не видел; от них не осталось никаких воспоминаний, ни вещей, ни писем — ничего. Я рос в обществе таких же одиноких детей, как и я, и не задумывался, почему за окном такие же ребята гуляют со своими родителями. Единственное, что меня волновало в детстве, так это то, что я совершенно один в этом мире. По вечерам я мечтал о том, как вырасту и заведу семью. У меня обязательно должна была быть жена и, возможно, дети; мы бы жили вместе душа в душу, и нам было бы хорошо.

Чем старше я становился, тем сильнее была потребность в ком-то близком и тем меньше я понимал окружающих. В детдоме общаться было куда проще — там у всех были одни и те же проблемы, я с легкостью их мог понять и найти общий язык. При переезде в общежитие все стало иначе. Я с нескрываемым непониманием слушал, как мои знакомые жалуются на своих родителей — на дефицит их внимания или же избыток. В юношеские годы проблема непонимания и отдаления от родителей как никогда велика, и, слушая их историю, я лишь с завистью собирал по крупицам понимание того, каково это — быть частью своей семьи. А им советовал просто ценить все, что они имеют.

Моя жизнь радикально изменилась, когда я совсем этого не ожидал. Вечером после работы я зашел в магазин, и мой взгляд упал на миловидную продавщицу. Я читал о таких вещах — в книжках это называют «любовь с первого взгляда». Раньше я бы сказал, что все это сказки и вымысел, но... раньше я был одинок, а в тот момент я стоял возле неё и не мог отвести взгляд. Заметив мое смущение, она тихо ласково засмеялась и сама подошла познакомиться. Звали её Катя.

Мы стали гулять вместе по вечерам. Катя относилась ко мне с той самой заботой, которой мне так не хватало всю мою жизнь. Своим материнским теплом и заботой в мелочах она невероятно притягивала меня. Меня умиляло то, что она поправляла на мне одежду, готовила еду на работу и всегда встречала с радостью. Шли недели, я сменил общежитие на квартиру Кати по её приглашению, от которого не смог устоять. Я все бросил, я бросил работу, старые знакомства, все оставил в прошлом. В те дни я мог думать лишь о том, чтобы и дальше я мог жить с Катей, чтобы она любила меня, а я её, и чтобы я мог быть просто рядом с ней. Ничто больше мне не было нужно, не играло совершенно никакой роли.

Пришлось подстраиваться под новые условия жизни. Новой железнодорожной станции требовались машинисты, и я пошел на курсы, чтобы получить новую профессию. Каждый вечер после учёбы я подрабатывал чернорабочим на различных специальностях, а Катя... Катя ждала от меня ребенка. Я понимал, что с ребенком моя жизнь изменится — у меня наконец-то появится мужественный сын, а может быть, красавица-дочка, и чтобы содержать их с Катей, потребуется куда больше денег. Не боясь трудностей, я брался за любую работу, когда была возможность. Мне могло быть тяжело, но я делал это для дорогих мне людей, и свинец, которым наливались мои ноги, казался мне легче пуха.

Прошло много времени со знакомства с Катей — она давно стала моей женой, и у нас родились прекрасные двойняшки Женя и Марина. Очередной ночью я возвращался домой вместе с составом, и меня грела тёплая нежная тоска по семье и чувство того, что вот-вот, уже скоро я их увижу. Мы почти подъехали к черте города, когда дисплей моего старенького телефона засветился, оповещая о звонке. Срывающийся голос, голос нашей соседки долго сбивчиво блеял, а потом наконец подошёл к страшной сути — мой дом сгорел. Вместе с моей семьёй.

Её голос всё ещё что-то говорил, но я уже не слышал ничего. Весь мир выцвел и ушёл на задний план, а в моём маленьком мирке отчаяния, пустоты и безумного одиночества осталась только совместная фотография. Я всегда брал её с собой в поездки, чтобы лицо моей родной Кати было со мной, как бы далеко я не был. Мои руки дрожали, и, когда я потянулся за фото, край рамки выскользнул из моих пальцев, и с отвратительным хрустом она упала.

Я наклонился за ней и поднял, бережно держа в руках расколотое стекло. Подняв голову, я увидел платформу, а прямо перед составом, на рельсах — две фигуры. Мать и дочь. Я не успел даже дать сигнал, не то что затормозить.

Обвинение сказало, что я и не успел бы.

Эксперты дали показания — тормозной путь был дольше раза в три. По словам очевидцев, всё произошло случайно — девочка бегала возле самого края платформы и, подвернув ногу, упала вниз, прямо на рельсы. Мать без раздумий бросилась за ней, даже не обратив внимания на поезд.

Суд постановил, что в аварии не было моей вины, и снял все обвинения. С тяжёлым сердцем выходя из зала, я увидел в конце коридора мужчину в чёрном — мужа и отца. Он был тих и спокоен — я ждал, что он будет кричать, набросится на меня, попробует хоть как-то отомстить мне за смерть его близких. Наши взгляды встретились, и я увидел ту же пустоту, что была у меня внутри. Во всем этом здании я был единственным человеком, который по-настоящему понимал его, как бы иронично это ни было.

'Если я уйду сейчас, он никогда ничего не узнает', — пронеслось в моей голове, и я остановился возле него.

— Слушай, — он поднял голову и удивлённо на меня посмотрел, как только я заговорил с ним, — они говорят, что ничего нельзя было сделать... но я всё равно виноват в том, что даже не попытался затормозить. Чертовски виноват.

— Так почему ты не затормозил? — его голос оказался глубоким и проникновенным.

— Мне... позвонили, — коротко ответил я и отвернулся.

Повисло молчание — впрочем, недолгое.

— На суде говорили, ты погорелец, — заговорил он. — Если хочешь, можешь пожить у меня пока. Не спорь, не спорь, не говори даже ничего, — он досадливо отмахнулся от ещё не сорвавшихся с моих губ возражений, — так надо. Пойдём. Здесь даже стены давят.

Мы вышли в тёплые сумерки.

— Важный звонок хоть был? — хмыкнул мужик.

— Да, — я глядел прямо перед собой. — Мне сообщили, что моя семья была в том доме.

Дальнейший путь мы проделали в молчании. Уже почти на пороге он остановился и повернулся ко мне.

— Меня, кстати, Лёша зовут.

— Илья, — я сжал протянутую мне крепкую ладонь.

Это прозвучит невероятно иронично, но человек, чью семью я убил, стал моим лучшим и единственным другом. Мы часто и подолгу говорили — он рассказал мне о своей семье, о решительной и смелой Кире и малышке Светочке, которая уже никогда не вырастет. Я же наконец смог хоть кому-то поведать о своих девочках, и с каждым словом будто слезой смывало изнутри меня тяжесть и боль потери. Да, я плакал — не раз и не два с того дня. Но только после того разговора я наконец смог их отпустить.

Вчера Лёша пришёл домой сияющий, каким я его никогда не видел. Он обнял меня и извинился за что-то, а потом долго и нежно смотрел на фотографию своей семьи, прежде чем убрать её с самого видного места в маленький альбом. Я не виню его. Он научился отпускать, и мне пора бы. Пора понять, что они больше не вернутся.

И мне тоже больше не вернуться назад.