О вреде успеха, или Россия без карьеристов

Привет, это Ткачев, редактор. 

Поскольку коллега Сковорода назначил меня дежурным по рассылке, а вспомнил я об этом только сейчас, в ночном троллейбусе (то есть автобусе. Трудно привыкнуть), то я назло ему просто запишу здесь все, о чем думал в дороге. Думал я примерно следующее: дела Серебренникова и Улюкаева обозначили большой институциональный сдвиг, который происходил постепенно и исподволь, а теперь наконец стал очевидным. Предыдущий сдвиг такого же масштаба был явлен, пожалуй, только в деле ЮКОСа. Тогда в стране поменялись хозяева и правила игры: в формулу успеха как обязательное условие была вписана лояльность власти, а наиболее выигрышной жизненной стратегией стала в широком смысле госслужба — то есть обслуживание интересов, выдаваемых на текущий момент за государственные. Не будем упрощать картинку до карикатуры: лояльность могла напускать на себя вид аполитичный и даже неопасно фрондерствующий, а требующие обслуживания интересы были разнообразны и порой неочевидны. Платой за лояльность обычно оказывалась пропорциональная ей мера безнаказанности: друзьям — всё. Худо-бедно, Россия играла по этим правилам больше десяти лет; следуя им, несколько поколений карьеристов успели наесть себе солидные щеки. 

«Я честный человек, я всегда занимался только искусством, я никогда не занимался политикой, — говорит Серебренников на заседании по обжалованию домашнего ареста. — Я выполнил свою ответственность перед бюджетом и государством, которое выдало бюджет <...>. Мы сделали уникальный, значимый для искусства России проект, который <...> поднял российское искусство на достаточно высокий уровень». Судья только разрешает ему прогулки по два часа в день и издевательски пропускает мимо ушей просьбу о свиданиях со священнослужителем «моей религии буддизма» — ламой. 

То есть: оказавшись в отчаянном положении, человек неловко апеллирует к привычным правилам игры, но поздно — они поменялись, а человек об этом не догадывается. Человека чудовищно жаль.

Про Улюкаева и говорить нечего: если Серебренникову ригористы злорадно припоминают теперь постановку «Околоноля» по Суркову, участие в культурных инициативах «Единой России» и другие эпизодические шашни с властью, то этот и сам еще вчера был власть. Иммунитета нет больше ни у кого: хоть народный артист, хоть нарком — корзиночку забирай и поминай, как звали. Ни мера вашей лояльности, ни чин, ни заслуги отныне ничего не гарантируют: стороннему наблюдателю может даже показаться, что в России заработала 19-я статья Конституции («Все равны перед законом и судом») — хотя слово «суд» все чаще требует демшизовых кавычек. 

И вот что (собянинский автобус-троллейбус подбирается к конечной) по-настоящему важно: любой успех в России — творческий, аппаратный, деловой, не говоря уже о политическом — сопряжен теперь с непредсказуемыми издержками и рисками; в его формулу заложена перспектива реального срока. До ЮКОСа честолюбивый юноша мечтал стать бизнесменом, после ЮКОСа — чиновником. О чем будет мечтать наш карьерист после дела Улюкаева? Инстинкт самосохранения подсказывает ему выбор: эмиграция или дауншифтинг. Наиболее выигрышная жизненная стратегия — не высовываться, авось пронесет, и если экстраполировать ситуацию в будущее, скажем, год на 2024-й, то мы обнаружим себя в России, где ставят спектакли без худруков, портфелям в правительстве не хватает министров, профессия бухгалтера привлекает адреналиновых маньяков с отшибленным чувством опасности, а «Газпром» и «Роснефть» одалживают друг у друга последнего онкобольного бомжа, который согласен посидеть в кресле гендиректора, потому что ему все равно нечего терять. 

Все, приехали. Сковорода, вы довольны?