Ночь

— Почему не спишь? — Кутаясь в лёгкое покрывало, она с опаской подошла к окну по скрипнувшим половицам. — Что-то случилось?

Оборачиваться не хотелось. Лоб, прижавшийся к прохладному стеклу, умеренно пульсировал в такт жёлтому сигналу светофора, лениво моргающему на ближайшем перекрёстке. Звук босых шагов замер в полуметре, донеся аромат полнолуния и распустившихся на водной глади лилий. 

— Наверное, случилось... — слова сухим гравием прошкрябали по горлу, заставив откашляться. — Извини, если разбудил, просто не мог уснуть. Просто думал о тебе...

— Перестань… Зачем? — уставший голос не разносился эхом по комнате. — Завтра на работу... И всё уже решено, ничего не исправить.

Раньше эти слова вызывали во мне ярость. Желание немедленно что-то доказать. Разбить, сломать, взболтать безнадёжное болото, в которое они затягивали нас обоих. Сейчас я лишь грустно улыбнулся своему отражению. Ей никогда не нравилась такая моя улыбка — кривая, уголками вниз, словно перевёрнутая.

— Нечего исправлять. Прошлое — это прошлое. Оно осталось там. Со всеми своими ошибками и радостными моментами. Нет его. Есть только сейчас.

— Демагог, — по-прежнему бесцветно фыркнула она. — Ты же понимаешь, о чём я.

— Понимаю... и мне очень жаль, что у нас не получилось тогда. Точнее — не всё получилось. 

Светофор всё мигал, то выхватывая облупившиеся фасады соседних домов из мрака, то вновь оставляя их наедине с тенями. Молчаливый метроном оранжевыми вспышками отсчитывал повисшую на ветках деревьев паузу.

— Всё будет хорошо. Найдешь себе правильную девочку, которая в тебя влюбится. Незаменимых нет.

Я недовольно хмыкнул.

— Однажды кто-то обронил эту фразу, и все eё подхватили. Поверили, что людей можно тасовать, как карты, и ничего не изменится. Словно люди — это всего лишь функции, записанные программы со своим набором плюсов и минусов. Что-то не устраивает — просто поменяй человека и всё станет хорошо... Но никто и никого не в состоянии повторить. И тем более заменить. 

Я слегка отстранился от уже нагретого стекла и умостил разболевшийся висок на стойке рамы. 

— Знаешь, если пойти вот по этой улице, — продолжил я, спустя минуту, — то через пару домов будет небольшая кофейня. Я вечно путал ее пыльную стеклянную дверь с точно такой же, расположенной чуть ближе, ведущей в винную лавку. Ты так и не успела полюбить кофе, чтобы составить мне компанию, а для меня это был терпкий запах магии и путешествий. Стоило мне войти в этот крохотный сумрачный мирок из трёх небольших столиков, рассохшихся венских стульев и шкворчания кофемашины, как на меня накатывала волна приятных воспоминаний из Рима, Питера и Варны. Простоватые книги на подоконниках, стопки старых журналов, маленькая витрина со сладостями. Иногда я забегал туда, вроде бы случайно, по дороге к тебе. А иногда целенаправленно шёл за горьким ореховым привкусом, пытаясь поймать вот это самое ощущение подзарядки субботним утром. Я привычно брал большой капучино без сахара и привычно общался с бариста. Она стояла за прилавком в белом уютном переднике и напоминала «старушку седую и строгую» из сказки «Дом, который построил Джек». Всегда ухоженная, доброжелательная с уложенными в пучок волосами, из которых торчит карандаш. Незаменимых людей нет? Мы приветствовали друг друга вежливым кивком и улыбками во взгляде. Она спрашивала, как там за окном погода — словно это был совсем иной неизведанный мир, а я его первооткрыватель. Я искренне рекомендовал не забыть сегодня зонт. Пока удивительно ловкие руки в морщинках порхали, ворожа над напитком, она рассказывала про свою старенькую собаку и рекомендовала мне послушать Лепса, уж больно он нравится им обоим. Узнавала, как давно я не был в музее. (Ай-ай-ай!) И восхитительно мило пеняла на то, что в этом году не получится искупаться в море — уж больно холодное, а ей уже не пятьдесят. Я не делился никакими секретами, но впитывал эту непринужденность и добродушную простоту, как облако карамельной пенки на своем капучино. Пару месяцев назад женщина уволилась. Ее место заняла угрюмая студентка без причёски. Без улыбки, мягкой энергетики, непринужденного гостеприимства. Кофейня стала тусклой и потерялась. Незаменимых нет? Кто-то произнёс это в буйной Франции, за ним повторил Вудро Вильсон, потом Рузвельт или Сталин, и сейчас продолжают утверждать многие из нас. Подобно этому мы утверждаем, что суп обязательно есть каждый день, кактус спасает от вредного излучения, а если человек скрипит зубами, значит у него глисты. На самом деле в вываренных овощах нет ничего полезного, невидимое излучение впитать нельзя, а заменить можно только батарейку в часах, и то не факт, что те будут идти, как прежде.

От долгой тирады и разговоров о кофе в горле пересохло. Привычно поймав себя на рефлексии «а стоило ли столько говорить?», тряхнул головой, возвращаясь в реальность.

— Чувствую, что спать мы сегодня не будем. Будешь кофе?

Она улыбнулась, залезла на подоконник и нервно прикурила сигарету.

— Понимаешь, я всю жизнь был уверен, что для человека нет ничего невозможного. Для достижения невозможного требуется только чуть больше времени. Я ошибался!

— ... и что же оказалось недостижимым для тебя? 

— Я не могу заставить себя полюбить. Я могу привязать к себе человека, вызвать зависимость от себя, могу заставить его хотеть меня, даже скучать по мне, а полюбить заставить не могу.

— Я влюблялась не один раз, и все было не так драматично. Было хорошо вместе какое-то время, а потом... не знаю, как это получалось, вдруг всё заканчивалось. Это нормально.

— … ты влюблялась, но не любила. Любовь — это совсем другое, любовь не проходит, она всегда внутри тебя. Тебя больше ничего не волнует, кроме того, что ты значишь для этого человека. И тут, как карта ляжет… от тебя ровным счетом ничего не зависит. Тебя или полюбят, или нет. 

— Подожди, почему же ничего не зависит? А ухаживания, цветы, подарки? Внимание, забота, помощь? Да, и у женщины есть куча рычагов: крутой секс, красота, пресловутый борщ, в конце концов.

— Таким способом можно добиться женщины или мужчины, но не любви. И знаешь, что самое неприятное во всем этом? Когда ты любишь, тебе в ответ нужна только любовь и ничего больше, никакой подделки. Фианит блестит также ярко, как и бриллиант, но это лишь имитация. И когда ты понимаешь, что вместо любви тебе дают что-то другое, хорошее, теплое, но другое, ты гибнешь. Умираешь. Это как неизлечимая болезнь. От нее только одно спасение такая же по силе любовь, а у единственного донора по венам течет кровь другой группы, несовместимая с твоей. Но ты ее все равно переливаешь, и от этого становится только хуже, отторжение, полное отторжение.

— Ты хочешь сказать, что ты так любил?..

— Во-первых, любить можно только так. Во-вторых, почему «любил»? Любовь не насморк, она не проходит. После настоящей любви у сердца нет аппетита... 

— Глупо... чего ты хочешь?

— Ты всё знаешь, — я снова неправильно улыбнулся. — Не веришь мне, но прекрасно знаешь.

— Тебе же было больно. И мне было больно... зачем снова пытаться? 

Мимо окон проехала скорая помощь, высвечивая глубину серой комнаты резкими тенями и выводя меня из невольного транса воспоминаний.

— Дак что насчет кофе?

— Не...

— А я себе сделаю, — прогромыхав дверцами шкафов, я достал и наполнил джезву холодной водой. Синий цветок на маленькой газовой конфорке вспыхнул со зловещим гудением, но приняв на себя медную турку, облизал её донышко мандариновым пламенем, успокоился и тихонько замурлыкал. Странно, что в полной темноте прямоугольник окна ярко светился на фоне чёрных стен, завораживая и маня своей инаковостью. Но маленький огонёк внутри изменил всё — теперь вместо окна чернела застекленная пустота провала, а внутри помещения проявлялись детали, мягкие полутона, звуки. И взгляды тоже потянулись внутрь. Всё-таки, мы всегда смотрим в сторону света.

— Опасно болеть человеком, которому ты не нужен. Смотреть на экран, ожидая входящего сообщения... — я не успел закончить фразу, когда она резко меня перебила.

— Это не так! Ты был мне нужен! Я очень хотела, чтобы всё получилось!!

— Я знаю... Никто не сделал больше нас, чтобы быть счастливыми. Мы очень старались. Дак почему?

— Мы разные. Мы не подходим друг другу. Люди не меняются...

— Меняются... — я засыпал в воду две ложки одуряюще пахнущего молотого кофе из пакета. — Меняются, только это очень больно. Поэтому и случается исключительно редко. Это как слезть с иглы наркоману — хотят многие, справляются единицы. Кому есть, ради чего терпеть эту выкручивающую суставы ломку.

Мой взгляд прикипел к медленно появляющимся пузырькам на поверхности пока еще нерожденного кофе.

— Это всё слова. Красивые, но бесполезные. В реальности всё не так.

— Да нет, как раз в реальности всё именно так. Мы привыкли к себе, привыкли к тому, как ощущаем себя, и даже не задумываемся, насколько сложны внутри. Я искал ответы, очень сильно искал. Но никак не получалось. И вдруг жизнь встаёт в таком разрезе, что все мои ошибки, неудачи, страдания — это абсолютно необходимая цепь к этому пониманию. С ужасом осознаёшь, что так ничего и не понял бы, если бы не эта боль внутри от того, что ты исчезла. Представляешь, всего два-три везения там, где не повезло. Пару пропущенных скандалов — и я бы так ничего и не понял!

Она продолжала молчать, не пуская в свои размышления, но и не прерывая.

— Теперь, если захочешь, могу рассказать тебе про электрические и химические синапсы, про борьбу неокортекса и лимбической системы, про серотониновые ямы, нейромедиаторы… Про разницу нашего сознания и туловища, которое занято лишь выживанием, а вовсе не нашим самоощущением. И уж точно не нашим счастьем. Про то, как мы 95% своего времени занимаемся совсем не тем, чем хотели бы, и живём не так, как хотели бы. Но в отношении любви это кажется таким математически логичным, что иногда хочется просто помечтать «пусть всё идёт как идёт»...  

Внутри маленького усеченного конуса на деревянной ручке начинала зарождаться новая жизнь. Удивительно, но ведь кто-то же когда-то догадался, что если только что собранные ярко-красные ягоды разложить под раскалённым южным солнцем, внимательно следить за погодой и переворачивать их несколько раз в день, чтобы они не испортились, а ночью и во время дождя накрывать мешковиной, чтобы они не сгнили. Терпеливо ждать несколько недель, пока мякоть не отдаст лишнюю влагу. Затем очистить остатки оболочки и обжарить ещё зелёные зёрна при выверенной и постоянной температуре — всё это время перемешивая их, иначе сгорят, — дождаться, когда начнёт выделяться кафеоль, раскрывающий вкус и спрятанное изящество. Увидеть перерождение чего-то непонятного в ароматные шоколадного цвета «треснувшие камушки», которые мы привыкли видеть в магазинах и кофейнях. Быстро охладить их, чтобы не прогоркли. Смолоть в сверхтонкую пыль, отмерить нужную порцию, залить водой. Дождаться трёх пенок — не одной! а именно трёх! — то поднося джезву поближе к огню, то вновь убирая её в покой. Разлить благоухающий напиток в сосуд нужной формы, дождаться, пока на дно осядет гуща. Добавить молока, пенки, сиропа или просто взять стакан прозрачной воды со льдом. И всё это для того, чтобы сделать глоток «своего» напитка. Привычного, любимого, комфортной температуры и сладости. Мы даже не задумываемся, над всем этим, просто «заказывая» желаемое по выверенному меню. Привыкая, что всё, чего мы хотим, достигается так же просто.

— Понимаешь, когда с человеком случается плохое, когда его измучили события или близкие люди, когда он травмирован или избит жизнью — он испытывает сильнейшие эмоции. — Я продолжал наблюдать за кофе и думать вслух. — Негативные, стрессовые, отвратительные, ужасные. Это наш мозг реагирует на события и буквально впрыскивают в кровь сложный коктейль из различных гормонов, заставляющих нас страдать, бежать или орать от бессилия. Скорее всего, в первый раз это было обоснованно — нас обидели, предали, ударили и нам было плохо, мы купались на волнах стрессовых химикатов в нашей крови, чтобы адекватно воспринимать этот мир. Чтобы знать, от чего нам так хреново. Это защита нашего организма, глупо считать его врагом. Но спустя какое-то количество повторений — происходит привыкание. Мозг привыкает, адаптируется и учится жить в таких условиях, ничего не меняя. Выживает. А личность, попавшая в зависимость от гормонов стресса, уже и не замечает этого. Потом каждое воспоминание, подозрение и даже самое выдуманное представление об этом событии активирует те же самые нейронные связи, вызывает выработку тех же самых гормонов, по сути, формируя в нас удивительную привычку «страдать». «Она в онлайне и не пишет — значит изменяет!» «Он не может меня успокоить — значит не любит!» Мы наркоманы собственных страхов, которые подсели на регулярную дозу страдания. Мы удовлетворяем пагубные пристрастия собственных клеток, которые требуют от нас привычного болота выученных эмоций. И как настоящие торчки мы не замечаем проблему и хотим всё больше, всё чаще. Как собаки Павлова истекаем слюной от одного намека на получение новой партии наркотика-страдания в кровь. Сознание кричит нам «тут всё нормально, тебе это не нужно, всё по-другому», но тело уже дрожит от предвкушения очередной порции. 

Первая пенка кофе поползла вверх, я осторожно снял джезву с огня, дождался пока поверхность напитка и мой пульс успокоятся.

— И вот одна фраза, один странный взгляд, не та интонация приводит к тому, что мы срываемся в штопор неконтролируемых мыслей, которые приводят только к одному — новой порции дряни, которая управляет нашим поведением. Превращает нас в биороботов. Внезапные скачки эмоций, необоснованные реакции и паттерны поведений, агрессия и защита на ровном месте. 

Кофе едва не взбурлил, но я вовремя приподнял его над огнём, оставляя возможность второй пенке успокоиться. И сам выдохнул тяжёлые воспоминания.

— Я виноват... Я мучил тебя своим поведением, даже не понимая, почему не могу контролировать себя. Хотя так старался «держаться». Давал себе слово «завязать», но вновь и вновь оказывался в трипе.

— Люди не меняются.

— Люди способны обучаться, значит и меняться тоже могут! Да, в детстве и юности это проще — не приходится переучиваться. Но измениться можно. Когда ты учишься водить машину или встаешь на горные лыжи, ты вообще не понимаешь, что делать со своим телом. Ты поднимаешься на гору, наклоняешься чуть вперед, набираешь скорость, становится страшно и хочется притормозить, все твои рефлексы кричат «подайся назад, отстранись от опасного склона», ты повинуешься и тут же летишь вниз ещё быстрее, ни черта уже не контролируешь, плюхаешься на задницу, растягиваешь себе сухожилия, ударяешься о наст и лыжи отлетают в разные стороны. Тебе больно, тебе плохо. И самое противное — ты знал, помнил, что тебе говорили инструкторы, объясняли, показывали. Ты даже на горизонтальной поверхности умудрялся всё это контролировать. Но мгновение страха, рефлекс — и ты разбит. Думаешь, люди не встают на лыжи после тридцати? Ещё как! 

— Это всего лишь лыжи, это не то. В отношениях нельзя научиться быть правильным, нельзя измениться под кого-то.

— Верно. — Я выключил газ, ожидая, пока готовый кофе немного отдохнет. — В отношениях всё стократ сложнее. Но это не значит, что невозможно. Влюблённые придумывают себе друг друга. Любящие — познают. И себя самого, и своего избранника. Всё дело в близости, желании понимать и готовности к изменениям.

Кофе полился тонкой струйкой в большую — явно не по размеру — толстостенную чашку.

— Ну и немного в упрямстве, — усмехнулся я последней капле. Усмешка эхом отразилась из-за спины. — Есть то, ради чего стоит упрямиться.

— Дай попробовать твой кофе… вдруг понравится.