Ночь

Полнолуние. А у него не осталось штор в окне. Сдвигается. Свет наползает. Надрезает лезвием веки. Он матерится. Сдвигается ниц, но прокисший диск за окном продолжает движение.

Он словно обмочился - лежит в желтом пятне. Брызги света на шее, на лодыжках, на плечах, на руках.

Лают собаки. Вечно не спят. Истеричные, скандальные суки. Вот бы им кобеля - волка, что перегрызет их артель.

Наконец он выигрывает гонку в забеге за сон, найдя темноту в самом углу неудобной кровати. В бессилии закрывает глаза, но сон не идет. Под веками - еще одно уравнение. Сон. Кошмар, от которого он не сбежит.

Проподнимается на локтях:

- У тебя не будет проблем.

Смеется.

- И это ты говоришь!?

Сбежали. Скрылись. Грешат. Он не смог устоять. Позвонил, когда приехал все же доехал. Они не виделись несколько лет - двадцать два - он точно считал - а ее лицо стало лишь красивее. "Красивое". Какое банальное слово. Она говорит:

- Не люблю банальных признаний.

Он отвечает:

- Нет, не нужно стесняться. Стягивает одеяло на пол. Смотрит. Сканирует взглядом. Она лежит на спине. Худая. Ровная, балетная грудь - почти отсутствует на фактурной рельефе. Ребра - боже, какая худая - обвивают лучами живот. Косточки на расставленных бёдрах. Живот. Плоскость без тени объема. Лобок. Ноги. Бесконечность, уходящая в сумрак. Опускается к самым стопам. Пальцы сбиты, в мозолях. Он помнит, видит бинты. Пластыри. Сгустки запекшейся крови.

Балет.

Кровавый, изнурительных ритм.

Танец, разрушающий тело. Вот она - цена, что заплачены за мировое признание. Целует пальцы. Большие сбиты, костяшки топорщаться бугорками стертой надежды. Мозоли. Шрамы. Любовь. Он любит её без остатка.

Плачет. Не может терпеть. Как долго он ждал этой встречи.

Всхлипывает. Начинает реветь. Задувает церковные свечи.

Целует. Прижимает. Берет. Поражается невозможной, несуществующей гибкости. Видимая ее в простыню, вспоминает, как она его прижимала к паркету - он долго не мог сесть на шпагат, и девочки ему помогали. Окружив кругом, растягиваели, нажимали и рвали сухожилия, что трещали по швам.

- Видишь? - он разводит ноги, показывает рукой на бедро. На борозды у самой мошонки. Шрамы. Борозды безответной любви. Тогда безответной. Она жала. Он, стиснув зубы, терпел. Боль искрилась в ногах, обжигая ноги и пах. Слезы текли по щекам. Но он стойко терпел - хотел доказать Зеленина, что его можно ставить на роль.

- Как ты?

Растрогалась. Лежит, прижавшись к плечу. Пахнет собой - он помнит её запах со школы. Влажное, дорогое тепло. Запах разогретого тела. Балет. Жизнь у станка. Она добилась успеха. Прима. Он ведь не знал. Прятался от правды в подвалах. Пил. Страдал. Прозябал. Сгорал в точках военных конфликтов. Сбежал на войну. От нее. Сдал репортажи о крови. Кричал. Не спал по ночам. Выжигали ее образ из жизни.

- Как ты? - повторяет она. Привычно тянет стопу. Балет - он так узнаваем.

Что он ей может сказать? "Любовь - это когда все и в избытке". Молчит. Ведет рукой по щеке. Дрожит. Задыхается в страсти. Нет. Это любовь. А что у нее?

- Дочь. Ей скоро шестнадцать.

- Танцует?

- Ну да. Танго и бальные танцы.

- Ты одобряешь?

Морщинки прорезает лицо:

- Это последнее, чем я хочу, чтобы она занималась, но это ведь не осознанный выбор.

А он выбирал? Нет. Его просто запихнули в спецшколу, потому что матери кто-то рассказал про балет. Танцы. Любовь. Дисциплина. Там делают настоящих людей.

- Знаешь. - он замирает, боясь даже вздохнуть. - я люблю тебя. И всегда любил только тебя.

Кивает. А что она может сказать. Прижимает ее - так крепко, что кажется слышится хруст сломанных ребер. Молчит. Прислушивается к ее возбужлению. Вот она - квинтэссенция чувства. Абсолют несчастной любви. Захлебывается. Не может дышать. И он тоже молчит. Вбирает его её без остатка.

- Вот это любовь! - Диана выжимается в его вспотевшую грудь. Переживал раньше, но со временем как-то привык.

Чувства живы, пока живет аромат.

- А что было потом?

- Может остановимся здесь? - закрывает глаза. - На пике любви. Самое подходящее место.

- Нет. - на лице появляется капризное выражение, которое его так умиляет. Ну как теперь отказать.

- Ну смотри. - Целует. Сжимает в руках, словно хочет убедиться, что она ему не приснилась. - Только чур потом не рыдать.

- Давай. Продолжай.

- Не бойся. Там немного осталось.

- Разлука? - приподнимается на хрупких локтях. Он смотрит на неё она совсем не такая. Тугая. Округлая. Полнотелая. С некоторым, даже избыточным весом. Но ему по душе, словно он голодал, а теперь ему дали наестся. Ползет рукой по бедру, чувствуя приятную мягкэосэть. Там где прячутся косточки - те самые, что он привык целовать - та же приятная мягкость.

Изящество рубеновских тел.

- Так вот.

Ночь мчится к утру. Ему в четыре на поезд. Одеваются.

- Давай подвезу.

- Ты уверена?

- Ну конечно. У меня же машина.

Спускаются. Молчат. Не шумят. Проскальзывают мимо спящего в будке вахтера. Стякотно. Ноги утопают в снегу. Скользят по асфальту подошвы. Она идет, взяв, чтобы не упасть его под руку. Он дрожит - не от холода, от напряжения. Ветер налетает порывами - то усиливается, то остывает. В горле першит. Зима. В санкт-петербурге всегда холоднее.

Подходят к машине. Она долго ищет щключи. Смотря на нее со спины, он видит лишь облако белого пара, что окутывает ее силует. Не верит - а вдруг это видение. Делает писклявым брелком. Он подходит сзади и ее обнимает.

- Давай я поведу.

Знает - она чертовски устала.

Улыбается. Тянет ключи. Показывает, где в машине секретка. Садятся. Заводит мотор. Греет, пусть бы миг растянулся на вечность. Тепло его рук еще хранит тепло ее хрупкого, птичьего тела. На губах - солоноватый привкус любви. Он пьянеет, слово пил не нектар, а крепкий маститый портвейн. Сидят. Он - откинувшись. Она - положив руку ему на колено. Пора. Трогает с места.

Выруливает на опустевший проспект. Скользит вдоль облезших хрущевок. Слякоть. Испарения. Грязь. Город тонет в миазмах. Тишина глушит его. Включает приемник. Балет. Классика без лишних прелюдий. Выворачивает на Невский проспект. Они катятся в пустоте, слушая отзвуки классики.

Светофор. Вспышка. Удар.

Потирает шрам на щеке.

Закрывает лицо и начинает рыдать. Неистово. Громко. Навзрыд. И зачем он только согласился рассказывать.

- Я рядом. - шепчет она и ему слышится шепот сирены.

Высыпает неврологи на стол. "Прорезана в камне". Хрупкая. Прикоснешься и не станет тебя.

Я иду сквозь дым. И всегда буду помнить твое лицо.

- Кто ты?

Я пепел на обожженной костях.

- Я рядом. - шепчет она. - Я всегда была рядом с тобой.

Молчит. А что он может сказать? Он - убийца, лишившийся жизни. Он жив. А ее не спасли. Вот и все уравнение.

- Воспоминания. - цедит она. - Проникают в сердце как вирус. Нужно простить. Отпустить. Но сначала ты пройдешь стадию клинической смерти.

Я пошел на крышу. Хотел прыгнуть. Но не решился. И поплелся в том сумрачный бар.

Он встрепенулся.

- Я все думаю что было бы, если бы я туда не пришел.

Я помню.

Кто ты?

Я песок, что ускользает из рук.

Скажи это вслух.

Мы прыгаем, чтобы услышать свободу.