Ночь

Часы над кухонным столом замерли на двух часах ночи. За окном пронесся чей-то автомобиль, и по потолку прошлась резкая полоса света, но так же быстро, как и появилась, исчезла в иссиня-черной гуще. Тонкий, как нить, полумесяц выплыл из-за мохнатого облака. Постукивая пальцем по столу, я искоса глянул на него, вздохнул и резким движением захлопнул книгу. Внутренний голос подсказывал, что стоило продолжить мои поиски уже утром, но настроение было упадническое— Стивен Хокинг ответов на мои вопросы не дал, а откладывать решение столь насущной проблемы мне не хотелось. Я понимал, что времени у нас с Малым было в обрез, и если я не найду способ вернуть его в свое время, то кто знает, что сделается с моим. Такие аномалии бесследно не проходят— вопрос стоит только в том, как именно они будут проявляться. Или в каких масштабах.

Я откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Голова окончательно перестала работать, конечности затекли от долгого сидения под лампой. Надо перекурить, плеснуть в морду чистой водой и все-таки лечь спать. По крайней мере, часа на четыре.

Я поднялся и вдруг, почуяв неладное, прислушался к удивительной тишине, стоящей в доме. Или мое юное дарование наконец уснуло, или с ним что-то неладное, что более вероятно. Щелкнув выключателем лампы, я бесшумно проскользнул в коридор, а затем и в подобие гостиной, надеясь, что Малой просто притих и ничего больше. И откуда только во мне это волнение? Черт возьми, ношусь с ним, как мамашка с пятилетним, ей-богу...

Мои опасения оказались напрасны: мальчик действительно всего лишь спал, поджав длинные ноги и обняв исхудалыми руками подушку. Отросшие волосы лежали растрепанным вихрем, словно случайный росчерк черного карандаша. Дыхание под рубашкой ровное, спокойное, хоть сама она больше висит на груди, чем обтягивает ее. Губы слегка приоткрыты, как бывает у маленьких детей, ресницы дрожат, а лицо кажется даже бледнее луны.

What I've done? — спрашивал меня Честер Беннингтон из одного выпавшего наушника, лежащего совсем рядом. Второй хлипко был воткнут в правое ухо.

Я осторожно опустился рядом с ним на край стула.
I'll face myself — продолжил Честер.— to cross out what I become.

Мальчик не пошевелился. Я сложил руки в замок и нервно сжал их, смотря на него. Спящий Андрей не мог стрельнуть в меня сарказмом или острой наглостью, а потому был совершенно...беззащитен. И как бы ни пытался он это отрицать, внутри все-таки оставался ребенком. Загнанным, забитым, брошенным ребенком, который даже в собственном (все же мы один человек) доме чувствует себя чужаком.

Erase myself and let go of what I've done.

Я медленно протянул к нему руку и вынул наушники. Андрей, кажется, этого и не ощутил вовсе. То же самое я проделал и с плейером, но далеко его откладывать не стал— оставил там же на комоде, где ему и должно быть. Андрей как будто бы недовольно повел носом и сильнее поджал под себя ноги, потирая их от холода. Поначалу я не придал этому большого значения, но пресловутая "родительская" совесть взяла свое: я поднялся, вынул старый-добрый клетчатый плед и укрыл мальчишку. Ладонь сама собой накрыла его голову, слегка пригладив черные патлы. Он что-то помычал мне в ответ, поморщился и потерся щекой о подушку. Под его глазами залегли серые полукружья— в старшей школе я часто проводил бессонные ночи за книгами, готовясь к чему-то или выискивая материал для работ. Что ж, пускай хоть теперь отдохнет. Завтра предстоит большая работа. Для нас обоих или для меня одного— сложно теперь сказать. Учитывая эти наши временные парадоксы...нет уж, к черту все эти сложные мысли.

Я заправил одну прядь Андрею за ухо и, едва касаясь, погладил по плечу. Спи, мальчик мой. И ничего не бойся. Я теперь с тобой.