Ноам Хомский о происхождении языка
Agregator
Для лингвистов Ноам Хомский — всё равно что Пол Маккартни и Джон Леннон для любителей рок-музыки. Последняя его книга, написанная в соавторстве со специалистом по искусственному интеллекту, обобщает результаты недавних исследований языка в эволюционной биологии, палеогенетике, когнитивной психологии и антропологии. Свою первую знаковую работу, которая называлась «Синтаксические структуры», Хомский опубликовал ещё в 1957 году. В ней была впервые сформулирована теория универсальной грамматики — теория, которая вот уже около 60 лет не даёт покоя представителям самых разных научных дисциплин. Что же революционного сделал Хомский и почему об этом всё ещё важно знать сегодня?
Проблема Платона и парадокс шифровальщика
До появления Хомского в науках о человеке господствовал бихевиоризм. Для бихевиориста владение языком — это результат научения. Человек, согласно этой теории, производит языковые высказывания примерно также, как собаки Павлова выделяют желудочный сок.
Но человек, заметил Хомский, уже в самом раннем детстве способен порождать высказывания, которых никогда не слышал. Допустим, ребёнку говорят: «мама мыла раму». Поразмыслив, ребёнок может ответить: «рама мыла маму» или «мама мыла маму» и так далее. То, что мы знаем и умеем, почти с самого начала не соответствует нашему опыту и во много раз его превосходит. Набор высказываний, которые можно породить на естественном языке, потенциально бесконечен. Это безграничное поле возможностей просто не может быть результатом научения.
Сходный путь размышления когда-то привёл Платона к мысли о существовании врождённых идей. Хомский переносит проблему в область лингвистики и заключает: человеческая языковая способность укоренена в биологии.
Язык — это орган человеческого тела, суперкомпьютер, который вшит в нашу черепную коробку.
Аналогия с компьютером появилась тут неслучайно: именно Хомский впервые охарактеризовал язык как вычислительную систему. В 1950-е уже были сформулированы основы теории информации Тьюринга и Шеннона. Если раньше лингвисты смотрели на человеческие языки и видели бесконечное и хаотическое разнообразие, то благодаря Хомскому за разнообразием стала угадываться общая схема. Эту схему Хомский и назвал универсальной грамматикой. Это то, что объёдиняет все существующие языки — набор правил и структурных блоков, благодаря которым возможен перевод с одного языка на другой и быстрое усвоение любого языка в детском возрасте. Язык — это не слова, а структурная иерархия. Основа языка — совокупность синтаксических правил, по которым строится любое высказывание.
На первый взгляд даже близкородственные языки сильно отличаются друг от друга. На русском и английском мы говорим «красная роза» и «red rose», а на французском — «rose rouge»: отличаются не только слова, но и порядок слов в предложении. Мы привыкли, что в языке есть деление между субъектом и объектом действия. Но в языке американских индейцев навахо объект присутствует в обозначении самого действия. Например, глагол sela в дословном переводе с языка навахо означает: «я, длинный и тонкий, лежу на земле, растянувшись как веревка».
Что делает возможным перевод с одного языка на другой, несмотря на все различия между ними? Последователь Хомского Майкл Бейкер называет эту проблему «парадоксом шифровальщика».
Во время Второй мировой войны американцы смогли расшифровать военно-морской шифр японцев, что отчасти и обеспечило им победу. Японцы американский код расшифровать не смогли. Дело в том, что вместо кода американцы использовали тот самый язык навахо: индейцы, призванные на военную службу, переводили сообщения с английского на навахо при отправке, и с навахо на английский — при получении. Несмотря на первоначальные опасения, расшифровка происходила точно и быстро: ни одной серьёзной ошибки перевода индейцы не допустили. С одной стороны, навахо и английский сильно отличаются друг от друга — если бы не отличались, японцы быстро разгадали бы загадку. С другой стороны, они достаточно похожи — иначе точный перевод с одного языка на другой был бы невозможен. Этот парадокс как раз и решает теория Хомского.
Хомский предположил, что у всех людей есть врождённая языковая способность — примерно такая же, как способность ходить на двух ногах, но ещё более уникальная.
Именно эта способность делает людей такими своеобразными существами. Системы коммуникации животных существуют уже около миллиарда лет, но ничего похожего на язык мы у них не найдём. Именно из-за утверждений об уникальности человеческого языка теория Хомского десятилетиями была удобной мишенью для этологов и когнитивистов. Чем больше становилось известно о коммуникации у животных, тем менее уникальным выглядел язык человека. Оказалось, что животным известно, что такое символизация и «произвольность знака»: одно и то же движение в пчелином танце в зависимости от контекста может означать разное расстояние до объекта поисков. Считалось, что только человек может производить концептуальные структуры (к примеру, «деятель — действие — цель»). Потом оказалось, что всё это есть уже у приматов.
Что тогда отличает человеческий язык от других систем коммуникации? Согласно поздней версии теории Хомского, человеческий язык стал тем, чем он стал, благодаря рекурсии и логической операции соединения.
All we need is Merge
В 2002 году в журнале Science вышла знаковая статья Хомского, написанная в соавторстве с этологами Марком Хаузером и Текумзе Фитчем. Хомский предположил, что в основе универсальной грамматики — а значит и языка как такового — лежит рекурсия. Рекурсия — это простейшая логическая операция, при которой одна единица высказывания вкладывается в другую. Предложение «вот кот, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек» — пример этого языкового свойства. Именно рекурсия, по мнению Хомского, делает возможным бесконечное разнообразие человеческих языков и предложений внутри каждого из них. В основе всех языковых высказываний — и детского стишка, и «Поминок по Финнегану» — лежит простейшая операция соединения.
Соединение (Merge) — это операция, которая превращает отдельные синтаксические единицы в новую синтаксическую единицу. Например, выражение «сын брата учителя» — результат соединения выражений «сын» и «брат учителя». К любой такой единице можно прибавлять новые выражения до бесконечности. По мнению Хомского, рекурсия — единственная неизменная основа языковой способности, и возникнуть она могла только одномоментно. Не было никаких постепенных шагов, к которым привыкли сторонники эволюционного подхода.
Постепенно менялись внешние системы выражения и понимания — например, голосовые связки и слуховой аппарат, который у человека почти не отличается от слухового аппарата высших приматов. Постепенно менялись ментальные способности человека и структура его мозга. Но язык как таковой возник в результате резкого эволюционного скачка. В новой книге «Человек говорящий» Хомский резюмирует: где-то 80 000 лет назад произошло что-то невиданно странное. Человек научился думать, как мы, и говорить, как мы. С тех пор в наших языковых и когнитивных способностях принципиально ничего не изменилось.
Как утверждает Хомский, языковая способность могла возникнуть в результате небольшого изменения нейронных сетей мозга. Произошла всего лишь незначительная перемаршрутизация, небольшая поправка в рамках общего структурного плана — но её последствия оказались колоссальными. Для того, чтобы это изменение закрепилось отбором, нужно было всего лишь несколько тысяч поколений — какое-то мгновение по меркам эволюционистов. За это время языковая способность распространилась по всей популяции и стала важнейшим отличием человека от всех других видов. Возможно, язык существовал и у неандертальцев. Но они оставили слишком мало свидетельств символического поведения, и Хомский эту вероятность отвергает.
Согласно новой версии теории Хомского, язык появился как инструмент мышления, а коммуникативные задачи стал выполнять потом.
Для коммуникации, кажется, достаточно было бы того репертуара сигналов и символов, который есть у приматов. Настоящее значение языка, утверждает Хомский, заключается в том, что он делает возможным абстрактное и творческое мышление. Язык сначала позволяет создавать «возможные миры» в нашей голове, а уже потом — делиться своими мыслями с окружающими. Коммуникация, пишет Хомский, «это своего рода интрига, в ходе которой говорящий производит какие-то внешние события, а слушающий пытается как можно более удачно соотнести их со своими собственными внутренними ресурсами».
У этой мысли Хомского есть много противников. Если он прав, то почему дети, выросшие вне общества, так и не осваивают язык? Никто ведь не мешает им мыслить и строить «возможные миры» у себя в голове. Вероятно, язык всё-таки нельзя отделять от того, как и зачем мы его используем. Это слабая сторона теории универсальной грамматики, на которую сегодня обращают внимание очень часто.
Хомский смотрит на язык взглядом натуралиста. Для него это система, которая подчиняется природным законам — так же, как им подчиняется форма снежинки или устройство человеческого глаза. Не существует огромного количества типов глаз. У всех животных глаза примерно одинаковы — отчасти из-за ограничений, заданных физикой света, а отчасти потому, что лишь одна категория белков (опсины) может выполнять необходимые для зрения функции. То же и с языком. Есть общий языковой механизм — и множество вариаций, которые строятся на его основе.
Как говорил французский биохимик и микробиолог Жак Моно, «что верно для кишечной палочки, то верно и для слона». Несмотря на все недостатки теории Хомского и обоснованную критику в её адрес, она несомненно обладает одним качеством — красотой. Возможно, именно поэтому она вот уже около 60 лет находится в авангарде научного знания — видоизменяясь, как язык, но сохраняя неизменными свои наиболее глубокие свойства.