(no title)

Публикуется с любезного разрешения автора.

© Игорь Хлопов

===========================================

20.

Тот раз, когда ты колешься в первый раз, всегда запоминается. У многих он совпадает с первым по счету приемом героина, но у меня это случилось лишь года через 4 (я вполне могу путать даты). Я все время нюхал. Это не вызывало одобрения, но, в конце концов, за свой кайф я всегда платил сам, так что это было сугубо мое личное дело. Оглядываясь назад, мне кажется, что укол был неким психологическим барьером, который, как я считал, отделял меня от окончательного «падения». Вечно это продолжаться не могло. И однажды я сломался. Как и обычно, такого рода «сломы» происходят после того, как ты как следует помучался переламываясь из–за отсутствия кайфа. Однажды, Надя не могла достать героин два дня, после чего ей удалось где–то раздобыть понюшку, которой нам на двоих с Галкиным было явно мало. Я посмотрел ему в глаза, и мы все поняли. Его баян был новым, поэтому я кололся первым. Ощущение от употребления через слизистую носа отличалось как раз тем самым «приходом», состоянием, когда у

тебя расширяются легкие, и ты замираешь в экстазе. Описать это состояние невозможно. Его можно только испытать «возьмите ваш самый лучший оргазм, умножьте его на 1000 и вы все равно даже близко не будете к этому ощущению» — наиболее точное описание. В тот раз последний барьер преодолен не был. Я поставился в левое плечо. Разница в эффекте с нюханьем была разительна – уже спустя несколько секунд теплый шар разбился внутри солнечного сплетения, а к горлу подкатила приятная тошнота: — ну, что? – Галкин смотрел на меня, улыбаясь, — гораздо лучше, — вот и все, что я мог ему ответить. С того самого раза, мне в голову не приходила мысль о том, что героин можно нюхать. Я обзавелся собственными шприцами и собственными дырками во всех возможных мышцах рук, ног и туловища. Все знакомые героинщики считали мышечные инъекции всё тем же переводом продукта.

От первого укола пострадало левое плечо. Самое удобное место для осуществления инъекций праворукому наркоману. Впоследствии выяснилось, что неплохо для вмазки также подходит широчайшая спины, у всех остальных мышц были свои недостатки – ставиться в бицепс, живот икры и грудь было чересчур болезненно из–за большого количества нервных окончаний. Колоться же в крупные мышцы ног или задницы грозило излишне медленным приходом кайфа, к тому же почему–то казалось, что, трескаясь в эти мышцы ты недополучаешь ощущений. Место визина, который закапывали в глаза в детстве, чтобы спрятать покраснение, вызванное марихуаной, заняли лекарства содержащие белладонну. Самым популярным был «Бекарбон», продававшийся в аптеках за копейки. После того как таблетка растворялась в воде, кипятилась и содержимое закапывалось в глаза, зрачки становились размером в пять копеек, что было актуальным для наркоманов, родители которых при определении факта опьянения опиатами ориентировались на зрачки. Для меня

данная мера предосторожности была лишней. Мои родители по зрачкам ничего понять не могли. Тем не менее пару раз, когда мне казалось, что мои зрачки неприлично сужены, я закапывал эту адскую смесь, что приводило зачастую к непредсказуемым результатам – количество действующего вещества в глазах оказывалось разным и огромный зрачок в одном глазу резко контрастировал с узким в другом. Переход на "иглоукалывание" автоматически привнес в мою жизнь массу проблем, наполнив ее различимыми следами уколов на самых различных местах и необходимостью таскать с собой мешок оборудования. У героинового наркомана никогда нет времени на то, чтобы вернуться с кайфом домой к мягкому белому туалетному стульчаку, ему обязательно надо уколоться сразу после того как кайф оказался в руке. Подождать 5 минут, сжимая чек с порошком в руке, конечно, можно, но больше вряд ли. В связи с этой жаждой проехать мимо совершенно лишних 5 минут ломки, с собой приходилось таскать джентльменский набор, состоящий

из шприца и ложки. Также в набор входили сигареты (чтобы кур!

ить и делать из сигаретного фильтра ватку, через которую выбирался раствор) минеральная вода, зажигалка, деньги и волшебный чек. Фильтр, или же, как его называли "ватка" играет очень важную роль в суровых наркоманских буднях. Любой колющийся знает, что оставив одну "точку" в ватке (точкой называется одно деление раствора в инсулиновом баяне), он, пусть и немного, обезопашивает свое будущее. Накопив десяток таких ваток, содержащих одну точку каждая, можно считать, что у тебя есть один укол. Свалив все эти ватки в ложку, залив водой и хорошенько прогрев, можно получить неплохой раствор, — средство избежать боли еще на 8 часов. В случае обнаружения подобных предметов в твоем кармане мусорами, у тебя неизбежно возникали проблемы, степень серьезности которых определялась исключительно твоим собственным везением. С мусорами мне везло всегда. Бывает. С переходом на иглу, моя доза в математическом, а не количественном отношении, увеличилась раза в два. Многие старые знакомые, при ви

де меня, достающего свою машинку и отмеряющего свои 10 точек, ухмылялись. Ухмылялись, но не комментировали. Все происходило именно так, как и должно было происходить, и они это понимали.

21.

Однажды я открывал глаза весной. Мне некуда спешить, и у меня все в порядке. С каждым днем солнышко припекает все сильнее, и весна уже граничит с летом. Я просыпаюсь под пение птиц. Прекрасный день, в связи с чем я не иду в институт (нет, не так: «я не иду в институт из–за того, что не хожу туда уже три месяца. Есть более важные дела»). Я лениво вытираю глаза и достаю приспособления из спинки кровати. Делаю раствор, пытаюсь его выбрать; потом вмазать. Выбираю нормально, но на выходе баян забился. Чертыхаясь, я вынимаю баян из дырки, дергаю штопор, поднимаю струну к потолку. я жму на поршень, что–то в игле вылетает и весь раствор брызгает мне на простынь. Я матерюсь, одеваюсь и иду в аптеку. Через 5 минут я дома, думая, что надо было купить больше баянов, потому что день будний, мусоров на улице нет. Медленного много, весна ярко переходит в лето, птицы поют у меня под окном и мне все равно, что будет завтра. В этот прекрасный момент моего единения с природой и медленным, в ква

ртиру позвонили. Чертыхаясь, я вылез из кровати. Часть лестничной клетки по московской традиции была отделена от лестничного пролета железной дверью с решеткой, на этой решетке и болтался Галкин. Первое на чем остановился мой взгляд, были наручники, в которые были одеты его кисти, второе – его зареванное лицо.

— брат, мне пиздец. Меня приняли и нашли баян с раствором в машине. Мне нужно 200 грина, иначе я уеду года на 4, — Галкин выплакал мне все это вместе с соплями, текущими из его носа. К тому моменту родительские деньги, которые я активно воровал практически каждый день, составляли весь мой доход, и лишиться еще 200 долларов значило навлечь очередную порцию подозрений. Кроме того, это значило, что моя зависимость получит кайфа на пропорциональное 200 долларам меньшее количество. Насчет того, что эти деньги ко мне вернутся, я обольщался мало.

— ты обещаешь, что вернешь мне их? — это было единственное, что меня волновало. Уедет ли Галкин года на 4 было исключительно его проблемой, к которой я не имел никакого отношения.

— слово даю, клянусь! Только вытащи меня! — Галкину было страшно. Это ощущение пробивалось даже через сталь двери. Возможно, он впервые увидел реальность своего пребывания за решеткой настолько отчетливо.

По пути к шкафчику с родительскими деньгами, который я открывал собственным подобранным ключом, я выглянул во двор. Там совершенно ясно маячила мусорская шаха. Я вернулся к двери и скрепя сердце отдал Галкину деньги. Через пару часов, сидя у меня на кухне, он рассказал совершенно невероятную историю о нашем общем знакомом Иване, который засунул свой баян с небольшим количеством раствора в подголовник переднего сиденья галкинской машины, последующем приеме Галкина мусорами возле Ленинградского рынка и морально–нравственных пытках, которые Галкин пережил, когда они выбивали из него деньги. Впоследствии мои опасения относительно того, что 200 долларов были выброшены на ветер оправдались, потому что наш общий знакомый Иван умер, передознувшись, сидя у себя в туалете на толчке и Галкин посчитал тему исчерпанной, поскольку ему не с кого было взыскивать его собственный долг передо мной. Очень многие из моих знакомых, находившихся в конце записной книжки, склеили ласты именно в туале

тах, что объяснимо. Когда ты колешься в подъезде, чаще всего ты не один. С тобой либо тот, кто тебе продал, либо тот, с кем ты купил. При таком количестве народа вокруг обязательно найдется тот, кто начнет не торопясь тебя откачивать. Не торопясь. Не торопясь из–за того, что только что укололся, откачивать из–за того, что бросить тебя опаснее, чем прибегнуть к крайнему варианту – вызову скорой помощи. Если же ты колешься дома, то стараешься избежать внимания родственников к этому милому факту. Ты колешься в месте, где можно закрыться, — в туалете. Пока через пару часов долбежки в закрытую дверь родители (а чаще всего это родители, и чаще всего это утром) сообразят, что с тобой что–то не то, ты будешь уже находится в царстве мертвых, а твое бренное синее тело с баяном торчащим из вены, будет лишь еще один пунктом в туалетной статистике.

22.

Бывали в наших каждодневных визитах к Наде и перерывы. Они редко длились чаще одного – двух дней и были либо связаны с тем, что она не покупала в этот день (это случалось редко, потому что ей надо было колоться самой, а значит и ездить), либо из–за того, что Галкин находил каких–то других продавцов. С каждым месяцем его желание делиться со мной контактами уменьшалось, но в тот момент Галкин еще не был на той стадии зависимости, когда информацию предпочитают использовать, а не делить на части. В тот раз это был Алек. Поскольку нам не удалось утром затариться у Нади, а вечером мы собирались съездить в клуб, он был подарком судьбы. Как и водится, лицо кавказской национальности с Ленинградского рынка. Как и следовало ожидать – продавец шаурмы. Я никогда не мог представить себя подходящим к продавцу шаурмы на рынке с хоть и законспирированным, но очевидным: «замутить есть чего?» Дар умения задавать такие вопросы держал Галкина на плаву, мне он был недоступен.

— я покупал шаурму, смотрю у него глаза убитые, зрачки размером с угольное ушко. Сказал ему: «как насчет намутить вместе?», а оказалось, что он сам барыжничает. Ничего особенного.

Зарядив Алеку деньги, нам оставалось только ждать возле оговоренного подъезда. Ждать, как и всегда долго, может быть 3, может быть 4 часа. И под конец второго часа ожидания, появились они. Надя и ее друг. Он был из тех, кто уверен в себе. Из тех, кто грузят твое сознание профессионально, непосредственно в душу. Ты не успевал вставить не то, что слова, ты не успевал вставить и мысли. Надя была рядом для солидности. Видимо цыгане Серпухова в этот вечер опять попали под ничего не решающий милицейский рейд, и ей нужно было надежное плечо, чтобы опереться. Учитывая, что любовью ее жизни был бандит, посадивший ее на героин, среди подобных персонажей она была за своего. Мы с Галкиным мгновенно попали под скромное обаяние тягучего напева под нос, включавшего идиомы «метадон не вставляет», «ебашить к барыге на Бабушкинскую», «даже с 5 ничего не чувствую» и подобных, а также под обаяние силуэта излишне лысой головы. Я понимал, что происходит что–то не то, но в растерянности не знал, чт

о должен делать, полагая, что Галкин выступит в ситуации лидером. Галкин молчал, я молчал, и каким–то образом выяснилось, что наш с Галкиным кулек просто обязан перекочевать в карман нашего нового стриженого друга, который моментально растворился вместе с Надей и кульком во тьме московской ночи. Нашим кульком. То, что с нами проделали, напоминало гипноз, вызвавший полный паралич воли. Вечер в клубе уже был безнадежно испорчен, потому что единственный, кого нам можно было трясти, был продавцом шаурмы, без копейки денег, и, по большому счету, не виноватым в том, что нас кинули настолько просто, что это не нуждалось в дополнительных пояснениях.

В результате, мы остались стоять с Алеком на площадке первого этажа очередного грязного подъезда. Смотря на Галкина, я думал что–то вроде: «какого черта? Это он нашел этого долбанного Алека, это его знакомая Надя, это мои деньги. Нас явно кинули, должен же он что–то сделать с этим гребаным азером, а иначе зачем он вообще нужен?» Произнести вслух я этого не мог, потому что такие слова, сказанные в его адрес, автоматически ссорили меня со всем героиновым районом. Галкин стоял и молчал. Уверен, что он тоже был достаточно впечатлен длинным и красивым монологом быка, в результате которого мы лишились героина. Вариант просто вломить продавцу и отнять у него все, что было, даже не рассматривался. Галкин самоустранился, говорить в очередной раз приходилось мне:

— Алек, послушай, кто тебе давал деньги?

— вы.

— Так ты должен был нам героин отнять. Почему ты не сделал этого?

— я так понял, что вы САМИ отдали пакет этому Надиному знакомому.

Должен сказать, что кулек действительно сначала побывал в наших руках. Мы сами дали его «посмотреть» в чужие руки. С этой точки зрения Алек перед нами был чист. Все, что нам оставалось для того, было унижаться. В этом вопросе Галкин тоже предпочел умыть руки.

— Алек, ты послушай, мы денег тебе давали? Давали. Ты ведь видишь, что у нас теперь ничего. Согласись, ты нам должен.

В ответ Алек отрицательно мотал головой, продолжая сидеть на затертой до дыр ступеньке. Его уязвимым местом был его собственный сверток, лежащий в руке и алчность. Алек боялся, что если мы сейчас уйдем совсем пустыми, больше в его квартире наш телефонный звонок не раздастся. Он заблуждался в нас только из–за того, что был недавно с нами знаком.

— ну, Алек, отсыпь нам немного.

— ладно, — он неожиданно резко согласился. Наверное, ему хотелось побыстрее со всем этим разобраться и пойти поймать свой выстраданный приход.

Однако отдавать больше, чем это действительно необходимо, Алек не собирался, и, спустя 10 минут, мы с Галкиным ставились жалкой кучкой, который было мало и на одного. Эйфории от того, что мы все–таки получили то, что хотели, хватило на 20 минут, а дальше на нас накинулось обычное раздражение. Попытаться забить это состояние алкоголем, все равно, что лечить наркоманию пиявками. На определенном этапе все вещества, кроме никотина отступают перед могуществом опиатов. Тебе не хочется ни пить алкоголь, ни употреблять другие наркотики. Сама мысль о том, чтобы выпить, более того, представляется отвратительной. В клубе мы оказались в состоянии гласившем, что часов через 8 нас начнет поламывать.

Собираясь провести время в клубе, мы ходили исключительно в «Республику», но тогда «Республика» была не нашим местом. Нашими местами вообще могли быть только подъезд и собственный диван. В клуб мы ходили тешить себя иллюзией, что раз мы еще куда–то ходим, то мы еще живы. Никакого кайфа в том, чтобы находится среди потных пьяных танцующих людей, героинщики не находят. Тем не менее, взяв по пиву и нырнув в толпу, я почувствовал себя лучше. Передалась массовая истерия дешевой радости, музыка играла громко, светомузыка светила ярко. Возможно я даже попялился на девушек, но это вряд ли. Галкин возник из толпы с каким–то незнакомым мне мужчиной лет 34, спустя где–то полчаса. Рекомендуя его, Галкин сказал, что у нового знакомого есть покурить. Способ их знакомства меня не волновал. Мы вышли на улицу, сели в восьмерку и выкурили довольно большой косяк. Рустам, — а именно так звали молодого человека, был помощником депутата. Он так говорил. «Помощник депутата какого–то там округа, как

ой–то республики РФ». Нам было все равно, трава немного усиливала действие героина, и чем занимался человек, являвшийся средством к этому, заботило мало. Тем более, что Рустам мог оказаться полезным, он был с машиной. Трава оказалась хорошей, мы вернулись в клуб и пробродили там еще с пару часов. Все ночные клубы одинаковы на мой вкус. Правила игры одни на всех. Во время хождения мы запихнули в себя еще по одному пиву. Когда новый знакомый предложил ехать в гостинцу «Не помню названия», чтобы снять там проституток ни я, ни Галкин не удивились, либидо было подавлено, но записать на свой счет проституток казалось событием в череде однообразных дел. То, что Рустам предлагал за все платить сам, меня тоже не удивило, а вот Галкина видимо насторожило, потому что он незаметно слился. Сняв номер в гостинице на его паспорт, мы поднялись на лифте, Рустам о чем–то пошушукался с коридорным, тот кивнул, дал ключи, и мы вошли в номер

— ну, что давай покурим? – Рустам достал из внутреннего кармана пальто сверток и бросил его на стол. Когда я увидел размер свертка с травой, мои глаза широко открылись. Это был полный газетный сверток, то есть стаканов 6. Ситуация развивалась совершенно не по предполагавшемуся сценарию, и я перестал чувствовать себя в безопасности, потому что предполагать можно было что угодно. Стараясь не дотрагиваться до пакета, я забил косяк, после чего пошел и вымыл руки. Палиться хотелось меньше всего. Мы покурили.

— слушай, так ты договорился насчет проституток?

— да, конечно. Ты не торопись, все будет, — его глаза были красными, узкими и сальными из–за травы.

Дальше Рустам принялся рассказывать слезную историю помощника депутата в московской командировке. «чем больше говорил Варенуха, тем меньше верил ему…» в ситуации был явно какой–то изъян. И когда беседа Рустама плавно повернула в русло гомосексуалистов, постоянно тусующихся в клубах, мне все стало ясно. Меня принял за пидора какой–то крестьянин только из–за того, что я пришел в клуб. Это было уже слишком для моей психики. Вечер стал невыносимым, раздражение, накопившееся в результате отнятия, а также от сознания того, что тебя в один и тот же день кинули и приняли за пидора, достигло критической точки. Я бы хотел сказать, что я встал из–за стола, подошел и засадил ему с правой сверху вниз в район скулы, а он упал вместе со стулом, но тогда для этого у меня не хватило ярости и смелости. Я одел куртку, не оборачиваясь, вышел из номера и поехал домой. Дома я долго мылся.

23.

На галкинской кухне было человек 6. Все с открытыми записными книжками, все по очереди подходят к телефону и куда–то звонят. Стандартный вид компании торчков, пытающихся намутить себе кайф. В домофон Галкина кто–то позвонил. Квартира больше напоминала проходной двор для сомнительных личностей, поэтому хозяин открыл не спрашивая. Когда дверь была открыта, на пороге стоял Андрей. Он выглядел суетливым и взбудораженным. Быстро просочившись на кухню, не обращая внимания на присутствие незнакомых людей, он достал из зонтика, в ручке которого у него был тайник, большой полиэтиленовый шар. Когда он его открыл, перед нами лежало примерно 2 грамма коричневого героина в камнях. Для ребят, подвисавших на паре уколов в день, это было очень значительное количество даже на шестерых. В тот момент, когда до всех дошло, что значит происходящее (а такой явный показ означал только одно – всех угощают), кухня мгновенно превратилась в муравейник. 6 человек рванули со своих мест, кто набирать воду, кто готовить ватку, кто искать свою машинку. Именно это событие было тем большим бесплатным чудом, с которым наркоманы сталкиваются очень редко. Раствор сделали в столовой ложке на всех сразу, он получился таким же коричневым по цвету, что и сам героин. Над чуть кипящей ложкой витал сладкий до спазмов желудка запах опиума. Каждый выбрал свои 10 точек. С этого момента на Наде можно было поставить крест. Андрей стал брать на продажу. Много хорошего героина.

Необходимо рассказать, что произошло с Андреем с того момента, когда о нем в последний раз упоминалось. За последние три года Андрей успел год отсидеть в СИЗО, проходя по обвинению в вооруженном нападении и еще год проплавал матросом на судне в Африке. В СИЗО Андрей попал случайно. Пытаясь в очередной раз, слезть с героина, и принимая антидепрессанты, он по глупости выпил 100 грамм водки. На момент происшествия, Андрей учился в педагогическом институте, о поступлении в МГИМО можно было уже давно забыть. Где–то в институте он и выпил эти самые 100 грамм. Алкоголь нельзя мешать с антидепрессантами. То ли Андрей этого не знал, то ли не верил. В результате какой–то сокурсник Андрея оказался в больнице с ножом в боку, а Андрей в изоляторе. После того как его выпустили, Андрей был отослан родителями в Африку, где служил матросом на рыболовецком судне. С судна Андрей приехал закаленным суровым мужиком. Это кончилось сразу после того как он начал колоться заново. А заново колоться он

начал очень быстро.

В первый (и, сразу оговорюсь, – в последний) раз за товаром он взял с собой меня. Как я подумал, так было менее страшно. Я так до конца и не понял, откуда доставался героин такого качества, в таких количествах. Слышал только какие–то упоминания Челобанова, светской тусовки и почему–то города Самары. Вдаваться в подробности было более чем неприлично, поэтому Андрея я не расспрашивал, я просто считал, что нам повезло. В тот вечер, я оказался на черной лестнице новостройки где–то в районе Черемушек. Было темно, была ранняя холодная осень, и ветер выл. Сколько времени своей жизни я провел в таком ожидании сосчитать нет возможности. Много. На этот раз я ждал Андрея. Он обернулся удивительно быстро. Через 15 минут мы уже кололись. Поставившись я поджог баян и затушил его об стену. Предстояла долгая дорога домой. С собой у нас, как я понял, было много. Как прошла дорога я не помню, а это значит, что спокойно.

Следующие четыре месяца превратились в моих воспоминаниях в большое серое пятно грязной московской зимы. «Когда после года на джанке оглядываешься назад, чувство такое, что времени нет вообще. Четко проступают только периоды ломок. Еще “запоминаются первые несколько раз, и то, как ширялся, когда ломало по–настоящему», — совершенно точное описание. Описание героиновой зависимости, это описание боли ломки, милиции и людей, в которых осталось совсем мало человеческого. Набор довольно скуден. Героиновый наркоман большую часть своей «жизни» проводит либо в ожидании боли, либо ощущая боль, либо сидя дома с сигаретой и пытаясь сфокусировать глаза в экран телевизора. Согласитесь, довольно однообразно.

Героиновая доза взлетает и падает в строгой зависимости от двух факторов: сколько ты можешь купить и сколько ты можешь позволить себе купить. Поскольку в связи с тем, что Андрей торговал, один из факторов в расчет можно было не принимать, оставался только вопрос финансовый. Его я решал кражей денег у родителей и подработкой на 400 долларов в какой–то маленькой фирмешке, занимавшейся непонятно чем в двух кабинетах на 5 человек (у меня это называлось «прохождение практики на выпускном курсе»). Поскольку героин стоил порядка 40 долларов за грамм, а моя доза с появлением гарантированного варианта очень быстро до грамма в день дотянулась, можно вычислить, что у родителей я крал 800 долларов в месяц. Со временем я начал приторговывать тем, что можно было незаметно продать – внутренности компьютера, под тем предлогом, что я собираюсь покупать новый, сотовый телефон (без предлога), сканер, ну и так далее. С каждым днем денег становилось нужно все больше. Отношения с родителями не пор

тились. Они просто перестали существовать. Мы были вынуждены сожительствовать друг с другом, и, если бы я еще и платил за еду и не крал у них деньги, мы бы не замечали друг друга вовсе. Однако когда у тебя начинают пропадать 800 долларов в месяц, это невольно становится заметно. Изначально прятав деньги в шкафу, к которому я быстро подобрал ключ, со временем моя мать перепробовала секретные карманы в шторах, рамки фотографий, спрятанные за двойным дном пакеты. Ничего не помогало. Я изо дня в день находил деньги. Не знаю, что именно думали родители, но для меня брать эти деньги было делом вполне естественным. Родители ведь были мне должны. И должны много. За что именно уточнению не подлежало в связи с очевидностью данного факта.

После пяти лет употребления наконец начало сдавать и тело, в зубах появились огромные дыры, четко иллюстрирующие героиновую присказку «мы кормим его мясом и костями», я сильно похудел. Вместо положенных мне по конституции 66 килограммов я незаметно подошел к отметке 55. круги под глазами были готовы прорваться и вытечь неперерабатываемой почками жидкостью на асфальт. Но это не было самым страшным. Больше всего меня мучили жуткие по своей силе приступы боли в животе. Я не знал причины боли, да и вряд ли мне в голову пришло бы пойти к врачу проверять свое здоровье. Я просто терпел. Каждое утро начиналось с того, что я пытался доползти до ванной и сделать себе спасительный укол героином (который как известно является самым сильным обезболивающим на свете), бывало, что приступов не было, но частота, с которой приступы повторялись… нет, тогда этот факт не наводил меня не на какие мысли. Я просто шел в туалет, изображая умывания, готовил раствор и трескался. Не раз и не два, боль б

ыла такой силы, что я падал с унитаза на кафель сортира, пытаясь дотянуться до спасительного баяна раствора, лежавшего на столе. Но стоило уколоться и все было нормально. Какая разница? Мы ведь все умираем каждую секунду. Мы ведь все всего лишь сделаны из бумаги и держимся на этом свете благодаря везению. Какая разница, кто первый пересечет финишную черту. Вообще… какая разница? Боль всегда отступала достаточно, чтобы моя рука дотягивалась до лежащего на столике шприца, и избавление приходило. Конечно, чаще всего в моей жизни бывали дни, когда на утро не оставалось ничего… но ведь и до ломки оставалось еще какое–то время. Черт с ним с животом, главной задачей было уколоться до начала ломки.

Встретиться с Андреем у него дома удавалось не всегда, и мы использовали старые проверенные временем трюки. Я звонил его матушке, сказав, что должен забрать книгу, и помимо книги забирал и припрятанный для меня грамм. Со временем мать Андрея такое положение дел перестало устраивать и мне приходилось либо ездить на другой край Москвы, либо часами просиживать в родном когда–то подъезде, прислушиваясь не приехал ли лифт. Я зависел от Андрея, я зависел от героина, я зависел от денег. Других зависимостей или привязанностей у меня тогда не было. Заезжал я пару раз к Андрею и с Галкиным. Несмотря на то, что Сергей только пару недель как вышел из клиники, он сразу стал заигрывать с медленным заново. Много ему давать не надо было. Дозу ему полностью сняли за неделю, проведенную в больнице, так что с моими количествами, его плата за то, что отвозил меня на машине, составляла крошки. Андрей окончательно поднял свою дозу на недосягаемые высоты. Такое количество героина неизбежно развраща

ет. Увидеть его на ломке было невозможно. Учитывая, что круг его покупателей был крайне узок, как он умудрялся расплачиваться с поставщиком, для меня было загадкой. Все мелкие наркоторговцы обеспечивают свою дозу. Никто из тех, кто колется не зарабатывают на продаже ни копейки.

Одновременно с героином Андрея в мою жизнь пришел еще один человек. Девушка. Употребляющий наркотики в течение продолжительного времени не нуждается в противоположном поле. Вопросы секса теряют всяческое значение. Гормоны молчат. То, что я делал вид, что с кем–то встречаюсь, вышло совсем случайно. Алиса была старой школьной знакомой, младше меня на четыре года. Она была влюблена в меня с детства, но спал я с ее лучшей подругой. Эта лучшая подруга – Настя убеждала всех окружающих, что она пытается нас свести. Когда это ей «удалось», я кололся уже во всех попадавшихся на пути туалетах, вокзалах, ресторанах, офисах, общественных туалетах. Мне было уже всё равно. Алиса была моделью довольно известного модельного агентства, и, хоть и не блистала умом, девушкой была эффектной. Вряд ли мне нужна была глупая, красивая девушка. Моему героину это просто льстило. Апофеозом этой любви была «постельная сцена» на ее дне рождения. Настя лежала в соседней с нашей комнате (мастурбируя?). Я к

Алисе почти не притрагивался. Ее тело не работало со мной. Мне в жизни нужно было совершенно другое. После «постельной сцены» я окончательно прервал наши отношения. Они продлились две недели.

24.

Когда ты живешь какой–то жизнью, эта жизнь живет тобой. Когда ты торчишь, ты смотришь на мир глазами героина. Он смотрит тобой на мир вокруг. И видит зиму, барыг, опостылевшие подъезды, других торчков, прячущих глаза за солнечными очками или газетой. Ты видишь приходы и отходы. Однообразно и грязно. Дни так и текут. Но однажды ты неизбежно окажешься между этих потно–влажных, обжигающих кожу простыней. Когда доза приближается к грамму в день, третья ночь отнятия кошмарна. Я лежал на кровати, родителей почему–то дома не было, не было дома и Андрея. Он исчез. Я считал часы, и все звонил, звонил, звонил. После того как я оставил ему на автоответчике 200 сообщений за один день, я отчаялся и позвонил Наде, благо деньги были. Мое исчезновение я объяснял ей тем, что подвязал. Это было неправдой. Правдой было то, что я просто сменил продавца. В общем, когда Надя вынесла мне три своих никчемных чека, я не стал обращать внимание на ее удивление дозой «соскочившего», а при ней сварил из

всех трех пакетов и укололся. У меня даже не уменьшились зрачки. Героин у нее был, как и всегда, отвратительный. Проблема решена не была, поэтому на вторую ночь отсутствия Андрея, мне оставалась только аптека №1 с ее «Трамалом». Галкин к тому моменту уже лежал в клинике, а Данила в психушке, так что я остался один на один с острой необходимостью достать независимо от всех обстоятельств. Могу себе представить, в каком я был состоянии, когда на Лубянке подошел прямо к охраннику на дверях аптеки с вопросом «а где можно взять?» я переступил еще через одну границу. Охранник, длинно посмотрев на меня, был краток как рецепт «ты совсем идиот что ли? Иди отсюда». Я поймал машину и поехал домой. Меня трясло, меня ломало. Дома меня в очередной раз пронесло какой–то зеленой слизью. Я снова и снова набирал Андрея. Его не было, и не было. На третью ночь я лежал на кровати и тихо скулил. Боль в ногах была настолько сильной, что мое воспаленное ломкой воображение мгновенно вычислило все бол

евшие мышцы и, дав каждой имена, ласково уговаривало не боле!

ть. В забытье ты впадаешь примерно в 5 часов утра, часа на 2. Боль не проходит. Ты просто к ней немного адаптировался и сильно устал.

В 7 утра 4ого дня Андрей подошел к телефону. Он уезжал на похороны бабушки в другой город. Сотовых телефонов у нас не было, а если и были, то мгновенно протарчивались, так что предупредить Андрей не мог.

Эта дорога Сокол – Крылатское, через Карамышевскую набережную уже изучен настолько хорошо, что ты знаешь, когда будет моргать каждый светофор. Для тебя это – дорога жизни. На данный момент самая важная. Сразу после того как я повесил трубку, я оделся, вышел и поймал машину. На одном из светофоров, поняв, что больше не могу сдерживаться, я открыл дверь и блеванул все той же зеленой слизью. Мне казалось, что водитель ничего не заметил, но он заметил:

— что с тобой?

— не знаю, отравился, грипп, — меня сильно трясло.

Мы добрались до Андрея, я подождал во дворе полтора часа до того времени, когда должен был зайти к нему и набрал три цифры домофона.

«Ты вспоминаешь только те разы,

когда кололся после очень сильной ломки».

Я откинулся на спинку кровати, сладкий в своей желчности и горькости ком подкатил к самому язычку, я глотнул из прозрачного стакана. «Боги». Мои глаза прикрылись, рука, держащая сигарету лежала на колене, кисть падала с коленной чашечки, по указательному пальцу шел дым, он отрывался на последнем суставе от тела, и уходил в потолок. Утренняя московская серость пробивалась сквозь одну открытую створку окна. Стало тепло в груди, потом в руках, потом в ногах. «До ног дольше доходит» — подумал я.

Правая рука уже полностью исколота, по ней стекает тонкая струйка. Андрей продолжает искать вену, не ругаясь, а просто тыкая, собирая на локте спекшуюся кровь. Раствор в баяне красный и густой, крови стало уже больше самого раствора. Он попал. Как обычно замер, мышцы напряглись, чтобы зафиксировать иглу. Рука, давящая на поршень выгнута от тела буквой «О», шприц замыкает букву в вену. Контроль, и еще один алый протуберанец вливается в стекло его домашнего медицинского баяна. Он не получает того, что получаю я. Просто он не заплатил предварительно так, как заплатил я. Все честно. 4 дня ломки это вам не хуй собачий.

— как ты узнал, что нужно глотнуть холодной воды, чтобы перестало хотеться блевать?

— я не знаю. Наверное, однажды глотнул, перестало. А потом глотнул еще раз.

Я продолжал сидеть, Андрей начал полоскать баян в стакане, из которого пил, а потом пошел и вылил воду в туалет. Через несколько недель начинались новогодние праздники.

Часть шестая

‏Source 3ve3do4et.livejournal.com