Ника

Меня он находит в местном блядушнике — без предупреждения валится на колени, как пьяная малолетка, когда я сижу со своим пивом в углу и пялюсь на стриптизерш.

— Я хочу с тобой потрахаться.

Подобное поведение меня не удивляет, как и наличие члена в трусах стриптизерши в паре метров от меня.

— Именно со мной? — все же удивляюсь, глядя в огроменные, ядовито-зеленого цвета глаза парня в растянутой черной футболке. Волосы у него такого же кислотного цвета, и даже пирсинг в носу тоже зеленый.

— С тобой хочу, сил нет, потек уже весь, пока на тебя смотрел.

Ага, как же, потек. Кому другому бы рассказывал, но точно не мне — я тут не в первый раз, и парни, которым невтерпеж попрыгать на хуях или отсосать в сортире, точно не смотрят таким надменным взглядом разложенной на столе из красного дерева бляди — типа такая элитная шкура, туфли которой стоят дороже твоей тачки. 

— А почему я должен соглашаться? — спрашиваю, накрывая его бедра ладонями, веду по ним руками вверх — крепкие ножки, рабочие.

— Да мне похуй, согласишься ты или нет, — говорит он с усмешкой. — В падлу просто лезть к кому-то еще, да и ты тут самый красавчик. Но ты не очкуй, я не больной. Не сифилитик там, или еще что, у меня вообще секса с мужиками не было. Но хочу.

Пацан с тузами в кармане, причем, в прямом смысле — достает из кармана джинсов бумажку, сует мне прямо в рожу:

— На, блядь. Вчера результаты получил.

— Первый раз встречаю человека, который носит с собой справку об отсутствии ЗППП, — признаюсь я. — Ты прикольный.

— Еще какой.

Смотрит кислотными линзами и тянет в ухмылке пухлые губы — по таким хорошо кончу размазывать. И членом, и пальцами, и языком. 

— Зовут как?

— Ника. Не спрашивай почему, мне так нравится.

Пожалуй, из всех знакомств это самое странное, самое дикое: мы даже не разговариваем по пути, а когда приходим, он спрашивает, где душ, стягивает прямо в прихожке шмотки и идет в указанном направлении, все же уточнив, где взять полотенце и есть ли у меня гондоны. Я провожаю взглядом его худую, длинноногую фигуру, отмечая, что тело чистое, без татух, и это тоже странно. С таким цветом волос они как раз и должны быть необходимым элементом. И кожа такая белая-белая, точно всю жизнь в одежду кутался. Когда он возвращается из ванной, я уже нахожу презики и смазку.

— Тоже пойду, — говорю я, рассматривая, как ожесточенно он вытирает голову полотенцем, стоя голым на пороге комнаты.

Пах выбрит, соски торчат — крупные, розовые.

На душ уходит меньше десяти минут. В гостиной никого нет, а вот в спальне, раскинувшись поперек кровати, лежит обнаженное тело. Красивое, стройное, но… абсолютно несексуальное в своей незаинтересованности в происходящем. Зачем я на это подписался?

— Ты уверен, что тебе этого хочется? — спрашиваю, а он, перевернувшись на спину, подползает к краю кровати и свешивает голову. Такое беззащитное горло создано для жестких пальцев и засоса ниже кадыка.

— Мне это нужно. Но я ничего не умею, делай, как надо, я потерплю.

Класс. «Потерплю». Первый раз мне такое говорят перед трахом.

— В идеале хорошо бы было, если бы ты от этого тоже удовольствие получал, — произношу я, предугадывая, как с ним сегодня намучаюсь.

И это правда. Его приходится долго подготавливать, и на лице у него в этот момент нет ничего. Ничего: ни мысли, ни полумысли, не то, что удовольствия. У него даже не стоит. 

— Ты меня будешь ебать сегодня или нет? — произносит он спустя время, и у меня падает окончательно.

— Нахуй!

После одной выкуренной сигареты на кухне становится легче. Ника стоит рядом у окна, тоже курит и косится на меня совсем не с досадой, а с издевкой:

— Как-то мы начали как лохи, не?

Я выдыхаю дым в открытое окно, изучаю его профиль и ногти с облезшим черным лаком.

— Да, точно, не с того мы начали, — тушу сигарету, подхватываю его под бедра и усаживаю на широкий пустой подоконник.

Целуется он как я и люблю — не открывает рот широко, не лезет языком по самые гланды, а трогает губами, точно капли со стекла снимает ими, и они жестковатые, хоть и пухлые. Верхнюю кайфово приподнимать кончиком языка, и в целом кайфово, а когда он еще начинает постанывать мне в рот, прижимаясь сосками к груди, встает у меня покрепче чем там, в спальне. Короткие ногти впиваются в мою задницу, за ухом мурашки от шепота:

— Я чувствую, как ты меня хочешь сейчас. По-настоящему.

— Тут или в спальне?

— Тут.

Все равно приходится переться за резинкой, раскатывать ее по члену, лить смазку на ладонь и проталкивать ее большим пальцем в подставленную дырку. Сзади Ника сама развязность — выгнутая спина, оттопыренная задница, расставленные ноги, которые я прошу сдвинуть, как только член полностью входит туда, куда нужно.

Ника упирается в подоконник руками и неожиданно сдвигается вперед, затем назад, и я чувствую, как по всему его телу проходит дрожь. Знакомое чувство — сначала не понимаешь, что тебе не только дискомфортно, но еще и больно. Потом не понимаешь, как при этом может быть хорошо, следом чаще всего встает так, что боишься прикоснуться к члену, чтобы не кончить раньше положенного.

Мокрые волосы пахнут моим шампунем, кожа на шее — чужим незнакомым запахом, но он не отталкивает, он приятен настолько, насколько возможно в нашем положении. В отражении окна я держу в кулаке зеленые пряди и методично трахаю охуенную задницу. Просто охуительную задницу, еще недавно целку, и сцена в спальне стоила этого спонтанного горячего траха с видом на ночной город.

И как бы я ни хотел спустить на его лицо, случается все с точностью до наоборот.

— Ну что, теперь и кофе можно? — лыбится он, нарочно пошло и громко шлепнув членом по моей щеке.

Я сижу между его расставленных ног и надрачиваю себе, как обдолбанный. Не в смысле «гоняю вялого», а в смысле, что меня колбасит не по-детски.

«Утры» с чужаками я ненавижу. Лучше выпроводить еще ночью, пока не поздно, дать денег на такси, что угодно, лишь бы не наблюдать чье-то максимально недовольное заспанное ебало у себя на подушке с рассветом. Я хочу сказать своему партнеру по оргазму, что ему пора, но почему-то варю кофе, а потом мы вместе догоняемся пивом — на кофе-то — и валимся на диван в гостиной.

С этого дня Ника приходит каждый вечер — и мы не всегда трахаемся. Чаще — нет. Я всегда думаю, представляю, как нагну его над столом или повалю на кровать, но это отходит на второй план, когда он заявляет, что забыл пожрать сегодня или помыться со вчера и до сих пор воняет мной.

— И дезиком твоим, — добавляет, доставая из холодильника сыр и молоко.

На любого другого я бы уже рявкнул и послал куда подальше, на него не могу. Он абсолютно несексуален в своих растянутых майках и абсолютно секси, когда без них. Когда накормлен, отмыт от сигаретного запаха и сидит на мне, уверенно надрачивая и себе, и мне обеими руками.

Я привыкаю, что он приходит каждый день. Жду, когда он позвонит и скажет, что уже у подъезда. Но однажды звонка нет, и я звоню сам.

— Ты занят? — спрашиваю, а на том конце линии дышит кто-то уставший, выгоревший и возможно, судя по голосу, обкуренный:

— Теперь я всегда занят. Ты уж прости меня.

— Так тебя не ждать?

— Неа.

— А завтра?

— И завтра. И послезавтра. И всегда. Я ложусь в клинику, и вряд ли мы уже увидимся.

— Это еще почему? Ты за границу едешь?

— Ага, за границу… За черту. Я волосы думаешь, почему покрасил? Все равно выпадут от химии. И с тобой поебался, потому что подумал — все равно сдохну, какая разница, с раздолбанным очком или с целым? Всегда мечтал, чтоб меня натянули, боялся. 

— Ника, подожди, — я стою у окна с сигаретой, забывая достать зажигалку. — Мы же увидимся?

В трубке молчат довольно долго, прежде чем звучит негромкое:

— А ты хочешь, чтобы увиделись?

— Пообещай.

— Бля…

— Обещай!

— Иди ты нахуй! Хорошо!

В трубке гудки. Я подкуриваю и стою, пока не догорает до фильтра.

Жизнь такая блядская вещь — надеяться прекрасно. Но нет ничего хуже, когда ты знаешь, что шансов у тебя не так уж и много. Говорят, нельзя влюбиться в человека за неделю — кто вам это сказал? За час можно. Полюбить да, нельзя, а вот влюбиться можно. Но есть еще третий вариант, не любовь и не влюбленность — родство. Когда встречаешь кого-то, а видишь его, как себя, и чувствуешь, как себя, как будто это твой двойник из параллельной вселенной. Больное наваждение, от которого не сбежать. И не хочется.

С Никой мы встречались неделю. Жду я его полгода, и эти полгода для меня как существование шизофреника. Или как сон — вот вы только что лежали в одуванчиках, а теперь уже бежите по полю битвы, а сейчас падаете в шахту без дна. Вы не можете во сне предсказать, что будет с вами, результат не зависит от ваших действий, все спонтанно, как шарики с цифрами лотереи — это моя жизнь теперь. Я живу ее, с каждым днем осознавая, что он не выполнит обещания.

Я пытался его искать — не нашел. Но он находит меня сам — сидит на верхней ступеньке лестницы, когда я выхожу из лифта.

Глаза карие. Волосы короткие, русые, и весь бледный, худой, но живой и теплый, когда я, не веря, трогаю его за руку.

— Ты меня хоть помнишь, чучело? — заразительно лыбится он, и у меня что-то обрывается внутри.

— Неа, по пирсингу узнал, — отвечаю. — Ты… Надолго?

— Боюсь, что насовсем. Сказали, буду жить долго, если нормально жрать и не бухать. Но волосы я все равно покрашу, как отрастут.

На щеках ямочки.

Я ставлю пакет с продуктами у ног, тяну его за воротник куртки, стискиваю, что есть сил. Пусть хоть что красит, хоть волосы, хоть меня, хоть весь подъезд в зеленый цвет.

— Я тогда, когда ты звонил, стоял на подоконнике, — говорит он, и у меня мурашки совсем не от возбуждения. — И я забыл пожрать сегодня.

— Сейчас приготовлю.

— Значит, до сих пор один живешь.

В голосе облегчение. Об этом я не подумал — он, наверное, боялся, что я не один. Что я перестал ждать или даже не начинал.

— Конечно. Но это ненадолго.