НЕМЦОВ

Статья состоит из двух частей. Первая написана 28 февраля 2015 в пятом часу утра, что объясняет контекст и извиняет эмоции. (Контекст, впрочем, быстро стирается. Четыре ордена — это про то, что было в первых сводках той ночи: четыре пули в спину). Вторая — сегодня.

Оглядываться на старые ощущения иногда полезно — ловишь себя на слове, предсказываешь будущее, особенно когда оно закольцовывается с прошлым, как у нас водится. Чем та расправа казалась, чем она не обернулась, что видно через четыре года?

I. Четыре ордена

Цинично выражаясь (чего делать совсем не хочется, но что по обстоятельствам времени и места первым в голову лезет) -- награда. Признание заслуг перед отечеством.

Орден за заслуги. Четыре ордена.

У нас иначе не умеют признавать.

Психологически выражаясь (да, все мы тут смешные доморощенные фрейды, но в иные времена заворот чьих-то начальственных либо же погромщицких нервов гражданам приходится постоянно отслеживать, как крестьянам погоду, хоть по каким приметам) -- страх. Оказывается, боялись; и всерьёз. Бонвивана, красавчика, немолодого "молодого реформатора", "призрака из прошлого", из "лихих" девяностых -- боялись смертельно. Ну, кто в нём из оппозиционного люда, даже из пламеннейших единомышленников, усматривал такое влияние, такую власть, что-то настолько опасное? А они, оказалось, усматривали. И подмётный плакат на недавнем антимитинге был, выходит, не просто так из колоды вытянут. Боялись Немцова -- чего это больше показатель: оценки масштаба личности или тряски поджилок властно-подвластной нашей слякоти?

Вот ещё страх навыворот -- хотели, может, запугать оставшихся? То есть, опять же, восприняли всерьёз. И опять же, в конечном счёте, испугались. Расстрел некомбатанта посреди города -- да разве есть более характерный признак звериного, обмочившегося страха, чем эти выстрелы? Тупоумного страха к тому же, абсолютно не представляющего, не берущего в толк, что на самом деле творится в головах у тех, кого этот мерзкий поступок призван запугать. Не сработает запугивание, и не потому что все кругом такие бесстрашные, а потому что причину и механизм испуга заказчики замеряли по себе, по своей мерке. Вышло подло и страшно; брезгливость к зашкаливающей подлости деяния перевешивает немаленькие страхи.

Исторически выражаясь (в том обывательском понимании истории, когда в поле обзора попадает одна её занесённая подошва, которая вот-вот кого-нибудь раздавит) -- творится война, и озверение, и прочие непростительные вещи. Есть ценностей незыблемая шкала, и мы на этой шкале уже год как махнули в такую провальную сторону, что только и оставалось махнуть на всё рукой и перестать следить за счётчиком. Просто сегодня этот счётчик щёлкнул особенно громко в подступившей тишине. Четыре раза. В принципе мы давно уже приехали, и речь не о том, чтобы доигрывать хитроумные партии и бить себя в грудь с клятвами и фетвами, а о том, чтобы попытаться спасти хоть кого-то конкретно ещё живого.

Человечески выражаясь...

Этот язык я, кажется, забываю.

Простите нас, Борис.

II. Четыре года спустя

Началом Кампании гибель Немцова не стала. А ведь какая-то нотка декабря 34-го слегка звенела в мартовском воздухе 2015-го. Внятного объяснения стрельбе у Кремля не было — ни публичного, ни, судя по всему, внутривластного. А когда власти сами не понимают, кто организовал происходящие события, тогда начинается нервотрёпка. Поневоле казалось, что что-то будет дальше, что ничего не бывает просто так, что по души россиян пришли за какой-то большой грязью и кровью; конспирология — друг измученного населения, наставник мучительствующих властей.

Уже тогда можно было предсказать и заметить — а в 2019 не замечать даже как-то и неудобно, — что нынешняя власть кампаний не устраивает. Она реакционна не только в политическом смысле слова, но и буквально в физическом. События создавать не умеет, только реагирует на чьи-то действия. Провокации устраивать ещё не разучилась, но одряхлела и предпочитает сплавляться по течению. Где-то в анамнезе бурной молодости торчат у неё попытки организации процессов, какие-то сахарные мешки, какие-то победоносные войны, пёс с ними. Но это когда было — в прошлом тысячелетии и, вполне возможно, на другой планете. Последний пример крупной властной инициативы — пенсионная реформа, ничем внешним не спровоцированная; и как удачно всё вышло, н-да. Чему власть научилась — так это цеплять к внешним поводам свою повестку дня. Террористы в школе — пора отменять выборы губернаторов. Магнитский умер в тюрьме, американцы возмутились — отыграемся на сиротах. В соседней стране переворот — поиграем в Меттерниха на европейской карте. Вот модус операнди развитой-суверенной. А от стрельбы на Москве-реке суверенная опешила так, что главного суверена десять дней с фонарями искали (что тоже подливало масла в конспирологический огонь).

Так что в смысле политических последствий — смерть Немцова обошлась почти без них. Странная и страшная трагедия, но не начало поворота. Беззаконная комета среди расчисленных светил. Стреляли до и после, на Москве не меньше, чем везде, но в повседневную или хоть повторную практику политические отстрелы и расстрелы, по счастью, не вошли. Бабченко — исключение из правил и одновременно живой пример. Сейчас в моде пытки в отделениях и всякие новички на солсберецких шпильках — вечная Византия, но не Камбоджа ведь. Что же до Немцова, формальные последствия невелики: повесили пару мемориальных табличек. Одну сняли поганцы из СЕРБа. Другую снять затруднительно — там, видите ли, русское посольство. Надеюсь, наших дипломатов при виде адреса хотя бы передёргивает — и не только от самих себя.

Юридические действия пошли кататься по заграницам и регионам. Чеченский след, украинский след… Путин в соболезнующей телеграмме выудил из бездонной штази-памяти вышедшую из употребления в 1952 году еврейскую фамилию матери Немцова. Кто его знает, какие там ещё следы можно отыскать при недобром умысле. Дело надолго — навсегда по нашим меркам — в подвешенном состоянии. Потому что нет никаких оснований верить суду, и это вредит всем вообще, даже если вдруг посадили тех, кого надо (насчёт чего есть серьёзные сомнения).

А вот человеческие последствия (в том числе — в том секторе политики, который можно назвать человеческим) оказались куда серьёзнее. Если кто помнит, на 1 марта 2015 планировался большой и развесёлый протестный митинг. Весна идёт, весне дорогу. Какие-то хохмы про Медведева травили (был такой политик). Вместо этого 50 тысяч человек пришли — на прощание. И выходят в конце февраля до сих пор, пусть и не такими числами. Убийство стало точкой не примирения, но согласия: так быть не должно.

Проще тем, кто Немцова любил. Мучительно, нестерпимо проще. Боль — не разлад, а привилегия живого.

Те же, кто Немцова не любил, иногда это с заметным неудобством подчёркивают и оговаривают. Хотя надо ли любить человека и даже политика, чтобы ни за что не соглашаться на четыре пулевых как на допустимое явление в нашей точке пространства-времени? Но нелюбителям, надо полагать, ещё лучше, ещё правильнее — присоединяться к памяти о Немцове и о том, что с ним сделали. Любовь долготерпит и милосердствует, но у справедливости повязка на глазах и кипящая кровь по венам. Приговор справедливости не может отменить даже она сама — это не дело прихоти, а неумолимая логика. Констатация беспредела и несогласие на него на какое-то время объединили всех приличных и даже какое-то количество не таких приличных людей.

Сколько лет разгоняют Немцов мост, а он всё возрождается. Этот мосток наброшен поверх Большого Москворецкого — шаткий, негрузоподъёмный, сплетённый добрыми людьми из цветов и свечек. Нам всем нужен такой мост — чтобы дойти друг к другу. Чтобы людям не стреляли больше в спину. Чтобы когда-нибудь в свободном будущем на этом мосту нам встретился Борис Немцов — неслышной тенью, весёлой походкой, неподзапретным памятником, — и чтобы он нас всё-таки простил.