Не родись красивой
ccqihiqtwo— Ничего. Просто раскрой окно и сядь.
Лена вздохнула и вошла в туалет. Володя ринулся к мужскому. Распахнул окно — освещение было точь-в-точь, как тогда, — и уставился в отражение.
Там мутно расплывался двор, кусок голубого неба и верхушка высотки. Володя стал крутить створку окна туда-сюда. Потом набрал Лену:
— Ну что?
— Что «что»? Сижу на подоконнике, как ты сказал...
Он знал, что так будет, но ему все равно стало зябко.
***
Отсидев вторую пару, Володя побежал на улицу — караулить Глашу.
— Надо поговорить, — сказал он, когда она появилась.
— Давай не сейчас. Пожалуйста...
— Нет. Я так не могу, — он схватил ее за руку и потащил к скамейке.
— Ну что, что ты хочешь? — сказала Глаша с неожиданным надрывом в голосе. — Не надо об этом, я прошу тебя. Не надо...
— Об этом? — передразнил ее Володя. — Приворожила меня, да? Околдовала?
— О чем ты, Володя? Ты что?
— А отражение ...
в туалете? — кричал Володя, не замечая, что на них смотрят. — «Свет мой, зеркальце, скажи»? И грозу устроила, и все это?..
— Что ты, Володя... Ты все не так понял... — шептала Глаша. — Ты совсем ничего не понимаешь. Совсем ничего.
— Так расскажи, чтобы я понял!
— Не могу. Не могу, Володя, пожалуйста, не заставляй меня, — умоляла Глаша.
— Не можешь?... Что ты сделала с пацанами? А с девками, которые тебя поймали? Училка вошла, да? Или... Кто эта женщина? Это ее ты встретила у себя в Чите? Она подсказала тебе, чтобы ты маскировалась? Да? Ведь так?..
Глаша заплакала.
По правде говоря, Володя чувствовал себя наглой и неблагодарной сволочью. Но отступать было поздно, да и мурашки не давали.
— Это твое желание? — спросила она, всхлипывая.
— Эээ... в смысле?
— Ну... ты просишь, чтобы я рассказала, да? Это твое желание?
— Эээ... ну да. Конечно, — недоуменно сказал Володя и добавил на всякий случай: — Между влюбленными не должно быть секретов.
Уж в этом-то он был твердо уверен.
Глаша кивнула.
— Хорошо, — сказала она, сглотнув слезы. — Хорошо. Вечером я все расскажу тебе. А сейчас мне надо уйти.
— Куда? — Володя снова схватил ее за руку, и тут же отпрыгнул, как ошпаренный: его ударило током.
— Прости. Не задерживай меня. — Глаша встала и, поцеловав его в лоб, быстро ушла.
Володя сидел какое-то время неподвижно, как манекен. Потом отправился бродить по городу. (О том, чтобы пойти на пару, было странно и думать.)
Он сам не смог бы рассказать, какие мысли плавали в его голове. Время от времени он названивал Глаше, но та отключила телефон.
Когда стало темнеть, он вернулся домой, голодный и обессиленный. Глаша пришла через полчаса.
— Ээээ... — мычал Володя, глядя на мальчишку-блондина с Глашиным лицом.
— Здравствуй, — тихо сказал мальчишка.
— Что это? Где твои волосы?..
— Так было нужно, Володь. Пропусти, — мальчишка вошел в квартиру.
Ее удивительной гривы до колен больше не было. Вместо нее торчал ежик, обесцвеченный добела. Брови тоже были белые, белее смуглой кожи.
— Зачем ты это сделала? Зачем? — чуть не плача, вопрошал Володя.
Глаша не отвечала, и он притих.
— Ты хотел, чтобы я тебе все рассказала, — тихо начала она, помолчав. Без своей шевелюры, белая, как одуванчик, она стала неузнаваемой, и это было страшно. — Сейчас я тебе все расскажу. И ты сам все увидишь. Сейчас...
Глаша закрыла глаза и глубоко вздохнула.
— У моего рода, Володя, есть тайна, — глухо сказала она, не раскрывая глаз. — И эта тайна...
Володя почувствовал, как его сдавливает синюшный холод.
— Глаш!... — хрипло выкрикнул он.
Из пола вылезли тонкие чернильные щупальца и оплели Глашины ноги. Глаша закричала и упала на пол. Щупальца ветвились на глазах, врастая в нее, как корни. Они были сделаны из черноты Володиного сна.
Глаша кричала и билась на полу. Володя вдруг понял, что ей смертельно больно. Щупальца втягивали ее в пол вопреки всем законам физики, которые отменились в этот страшный час, как детская игра.
Как в своем сне, Володя напрягся изо всех сил, чтобы прорвать стену ужаса, схватил Глашу за руки и потянул в обратную сторону. Глаша закричала еще страшнее.
И тогда он стал срывать с нее щупальца руками. Он почему-то знал, что будет очень больно, но не знал, насколько: чернота сразу проникла в тело, как в пустоту, и наполнила руки и пальцы густой слепящей болью. Володя не мог справиться с болевым рефлексом, но все же, надрывая горло, пытался сцарапывать с Глаши черные нити.
Вдруг боль ударила с тыла — в ноги. Они тут же перестали слушаться, и Володя упал на пол. Краем глаза он успел заметить, что щупальца переключились с Глаши на него. Никаких чувств или мыслей это не вызвало: весь Володя был переполнен леденящей болью, которая подступала все ближе к сердцу.
Сбоку, в углу комнаты, стал расти силуэт гигантской мыши. Слабеющим зрением Володя видел, как мышь, разбухнув до человеческого роста, сама собой стала женщиной — той самой, которую он видел. Она подошла к Володе и что-то бросила на пол. Сверкнул ослепительный вихрь искр, осветив ее лицо...
Перед тем, как вылететь в никуда, Володя вдруг понял, что было странного в этом лице. Оно было ни дать ни взять мышиная морда.
***
Вначале он думал, что умер.
Потом — что все еще спит.
Потом приподнялся, ожидая боли (он ничего не помнил, но почему-то думал, что будет больно).
Боли не было, и Володя приподнялся выше.
— Оклемался-то? Ну, знала, что сильный, сдюжишь, — услышал он незнакомый голос.
Володя повернул голову.
Вокруг высились сосны, уходя в чернильную ночь. Воздух казался ртутным из-за лунного света, пропитавшего лес, как губку.
— Кто вы? — спросил Володя у фигуры, сидевшей рядом.
— Тебе это знать не надобно. Да и не поймешь ты, — усмехнулась фигура.
Она сидела с ним рядом — женщина-мышь. Каким-то непостижимым образом Володя чувствовал, что ей очень много лет — гораздо больше, чем соснам, и почти столько же, сколько лунному свету.
— Глаша, — вдруг подскочил он. — Где она? Что...
И тут же увидел ее. Она лежала рядом, в двух метрах.
— Она умерла? Да? — закричал Володя.
— Чего голосишь-то? Будет, будет она жить, мать-землицу топтать, ежели ты об этом-то. Не кричи, не положено здесь так.
Ее ответ немного успокоил Володю, хоть он и чувствовал какой-то подвох.
— Она спит, да?
— Все вы спите, люди-человеки. И пробуждения пуще смерти боитесь.
Володя вдруг все вспомнил.
— Что это было? Почему так больно?... Что с Глашей?... Кто она?... Где мы?... — из него лез огромный вопросище, не умещаясь в словах.
— Эк из тебя поперло-то, — снова усмехнулась женщина-мышь. — Ладно. Слушай.
Как ты уже и сам понял, Аграфена — девица непростая. Есть на земле силы, которых людям не дано понять. Ум-то перегорит, что твоя лампочка: раз — и все.
Аграфенин род издавна связался с такой силой. Добрая она или злая — о том говорить пустое дело: нет там ни добра, ни зла. А есть только свой уговор. И к людям он строг. Вот как твое государство дает тебе всякие блага, а взамен требует, чтобы ты соблюдал уговор, и если ты его нарушишь, оно тебя накажет, — так и эта сила. Много она может дать человеку, но взамен требует еще больше.
Мать зачала Аграфену от одного... Впрочем, тебе это знать ни к чему. Много силы было у них обоих, все сошлось одно к одному... Но Анфисе, матери-то Аграфениной, мало было. Она и вымолила особую судьбу для своей дочери.
А тут, чтобы ты понимал... Любая судьба, хоть Аграфены, хоть моя, хоть твоя — это тебе не бумажка в конторе: шлепнул печать и готово. Это как со стряпней: вот те мука, дрожжи, всякие-превсякие зелья, вот те печь, а какой хлеб выпечешь — это только от тебя зависит.
Продолжение ...