Начало.

«Тьма всегда рядом»

Марк Августович Летницкий

«Порой, из недр вашего воображения могут рождаться монстры намного хуже тех, которые прячутся под кроватью».

Последние шесть месяцев город утопал в дожде. Отсырев до капель на стенах квартир, он выглядел подавленным. Семь сотен лет (а отсчет его возраста начался именно тогда), он неустанно закрывал своей грудью горсть скал за своей спиной. Раньше его можно было узнать издалека по шпилям соборов и фасадам величественных зданий, но последние пол года дождь и сажа от коптилен высекали грубые шрамы на его лице. Он стал хмурым и почти безликим.

А ведь строили его из белого камня. Камень имел свойство самоочищаться во время дождей и даже недолго блестеть на солнце, но уже шестой месяц здесь не видели солнца. Лишь тучи, смог, туман и проливные грозы. 

Никто из жителей не знал от чего на город напала такая хворь. Но некоторые уже открыто заговорили о чертовщине, Дьяволе и ведьмах. Людям вообще свойственно винить всех, кроме себя самих, а если эту вину и вовсе переложить на «кару с небес», то становиться легче. Но легче не становилось. Дожди приносили с собой дикий холод от которого ломило в костях, дожди уничтожали большую часть урожая, а хмурые тучи становились главной причиной головных болей и заболеваний. По крайней мере, людям хотелось в это верить.

Этих утром, которое не отличалось ничем, кроме ужасно холодного ветра, чёрная фигура вынырнула из здания отеля «Балморал». Мужчина был одет в длинный черный плащ, невзрачные, но выглаженные брюки цвета ночного неба и тёмные лакированные туфли. В таком одеянии он практически сливался с городом и тучами на горизонте. Фигура вышла из отеля и неспешно плелась по городу. Я бы подчеркнул необходимость использовать слово плелась, ведь его походку никак иначе назвать было нельзя. Резкий холод, который буквально прокалывал кожу лезвием ветра, похоже, был ему чем-то сродни аксессуара. Он кутался им, как шарфом. Наслаждался им, как влюбленные наслаждаются поцелуем, как волк наслаждается добычей, как вор наслаждается награбленным. Свернув на площадь Восстания, он мимолётно оглядел шпиль собора, неуклюже порылся в кармане, обнаружив там кисет с табаком, плотно набил маленький кусочек рисовой бумаги содержимым кисета и закурил. Дым повалил изо рта и носа, а фигура ринулась дальше утопать в горизонте. Она пересекла несметное количество мостов, улочек, парков, проспектов и площадей, пока не дошла до главного собора города - огромной глыбы камня, настолько высокой и монументальной, что у людей, которые впервые видели его часто подкашивались ноги и начиналась дрожь в руках. Собор был увешан статуями, горгульями, украшен всякого рода колоннами, тяжеленные двери были выполнены из дуба и казалось, что от всей этой тяжести он сгорбился. Фигура стояла на безлюдной площади и буквально упивалась красотой и статностью собора. Мужчина неспешно докурил, спрятал бычок в карман и вошел внутрь. Внутри царила полутьма, лишь несколько языков пламени освещали пространство. Вскинув голову вверх, мужчина осмотрелся. Маленькие окошки, в которые мог бы пробиваться свет, сейчас выглядели крайне глупо. Ведь за окном было чуточку светлее, чем внутри собора. Но тем не менее, даже в полутьме можно было разглядеть масштаб. Огромный купол, возвышаясь на метров сто от Земли, что-то еле заметно нашептывал фигурам, которые затаились на стенах. Причудливые мотивы росписи стен не были до конца понятны из-за отсутствия света, но мужчине было глубоко наплевать на них. Он еще несколько минут помялся у входа, а затем присел на скамью. Казалось, что тишина въедалась в уши, оставляя там оглушительный звон. Мужчина наклонился и взялся за голову. Он выглядел уставшим или задумчивым. Или уставши, наконец, он смог задуматься. В таких местах можно откинуть ворох проблем и подумать о по-настоящему важных вещах. Но этому не суждено было случиться. Тишину оборвал голос :

-С вами всё в порядке?, - вопрос прогремел колокольным звоном, растворяя тот шум, который остался в ушах после невыносимо громкой тишины.

-Простите, святой отец, я плохо говорю на вашем языке, но со мной всё хорошо, вам не о чем беспокоиться, - произнес мужчина, не поднимая головы.

-отчего же вы так сидите? Мысли тянут вас и вашу голову вниз, дитя, может вам стоит с кем-нибудь поговорить?- крайне взволновано спросил святой отец.

- Non, pater, fessus sum, - почти шепотом проговорил мужчина.

-Non bene Latine loquor, linguam nostram nosti?, - с неким удивлением спросил священник.

-знаю, я просто давно ни с кем не говорил, а еще этот дождь… у меня адски болит голова, отче, я почти не могу спать из-за неё. И еще, sentio ut fidem perdidi, святой отец, а может быть и надежду вместе с ней, - всё тем же тихим голосом произнес мужчина.

-Как тебя зовут? И еще, позволишь, чтобы я присел? Мои суставы ужасно ломят сегодня, - с болью в голосе спросил святой отец.

-Меня зовут Морок, святой отец. Для вашего языка довольно странное и редкое имя, но там, откуда я прибыл, оно довольно известное, - в голове мужчины нарастала боль, она становилась всё более невыносимее и тяжелее, убивая способность думать, превращая голову в железо.

-Морок? Действительно, я еще не встречал людей с таким именем. Откуда вы родом?

Боль в голове нарастала. Она становилась невыносимой, вездесущей и невероятно колкой. Неоткуда брались чудовищные картины, обрывки фраз на чужестранных языках, память и рассудок сдавался под натиском боли, выплевывая из окровавленного рта памяти рванье из слов, картин, снов и имён и символов. 

«Мне срочно нужно уйти», - только это стало греметь в голове у мужчины. «Мне срочно нужно уйти, мне срочно нужно бежать отсюда».

Представьте, как шаткий осенний лист трепещет от холода и влаги на ветру. Как из последних сил пытается не сорваться с дерева, но ветка и ветер решают иначе и тощим грузом лист летит вниз. Точно так же Морок упал ниц на площади близ собора. Его боль, что буквально кутала голову чёрным платком, начала опускаться ниже. Боль была вездесущей, колкой, резкой и противной. Она была ядом, что медленно отравляла плоть, была огнём, что разжигал внутри тела болезненный пожар, была ледниками, которые холодили виски и на лбу от них проступал ледяной пот, была терновым венцом, который пускал шипы под бледную кожу, была тисками, что медленно, но верно стискивали голову, была тупым ножом, что без причины рвал исхудавшие мысли на неровные клочки, была мраком в прикрытых от слёз глазах, была тонким детским страхом в самом тёмном углу сознания, что тихо посмеивался над бездонной болью, которая гладила вспотевший лоб Морока. Ему казалось, что боль была чужой. Не такой, как обычно. Он пытался убегать от неё, прятаться, накрыв голову воротом плаща, но каждый раз она его догоняла. Боль медленно, но верно занимала всё большую площадь и внезапно накрыла весь мир. По крайней мере так казалось Мороку. Она спускалась всё ниже и достигла горла. Горький комок из чужих слёз, болезней и воспоминаний вдруг стал поперёк горла, стало трудно дышать, от чего Морок немного привстал с земли, оперевшись на две руки. Ком становился всё больше, в голове тысячи маленьких чертей молотили в колокол и звон уже доносился до окраин больного тела. Его стошнило. Но она не походила. Схватив его за горло, не хотела уходить. Цепкие старческие руки хватали его за спину и грудь, от чего он упал и медленно перевернулся на спину. Но каждая частичка тела уже была занята ей. Он чувствовал, как она наматывает кишки на тот тупой нож, который несколько минут назад рвал мысли на неровные кусочки. Она наслаждалась им. Всласть намучив его, она возвела у него на груди груду тяжелых камней, а сама присела рядом. Гомерический хохот залил его уши. Он слышал, как смеялась над ним его же боль. Еще никогда Морок не чувствовал себя настолько неловко. Каждая жила, каждая мышца, да казалось что даже каждая вена его была натянута до предела. Он лежал нелепым куском мяса с костями, лежал чёрной точкой посреди безрадостного полотна этого города. Лежал и смотрел на выцветавшее небо, которое вот вот откроет свой зёв и липкие слюни оттуда польются в пасть городу. Эти два чудища: небо и земля, вечно соревнующиеся и бьющиеся за умы и души людей, сейчас были лишь пластилином, который затерялся в колючем ворсе Боли. Морок и сам стал ею. Он попытался закрыть глаза, но тщетно, попытался хотя бы моргнуть, но боль сковала его веки железным замком из слёз. Из слёз, которые заполнили глаза, но не вытекали из них, от чего его взгляд казался застывшим, а он сам казался мёртвым. Но внезапно он почувствовал как одна за другой слёзы начали двигаться из уставших глазниц и падать на землю, петляя вокруг его щёк и висков. Мороку удалось закрыть глаза.

******************

Морок открыл глаза и боль внезапно исчезла. Он нашел себя на большой двуспальной кровати в том самом отеле. На часах было 6:02 и он сразу же потянулся за скрученной папиросой, что поджидала его на углу тумбы. Он прикурил и выпустил дым в потолок. Пепел тонкими хлопьями падал на белоснежную кровать. Он всегда выбирал «Балморал» из-за белоснежной постели, хорошо выглаженной и накрахмаленной. Он вспоминал свой сон и хоть ему доводилось раньше путешествовать во снах, в других мирах, причудливых городах, вымощенных старой брусчаткой и золотом, но сегодня во сне его что-то напугало. То ли присутствие священника, то ли сам факт, что он добровольно зашел в храм, то ли та невыносимая боль, что сковала его тело, заставив стать её рабом. Он быстро докурил, так и не успев очнутся до конца, встал и не торопясь дошел до ванной. Там он смыл горький вкус табака смесью зубного порошка с водой и залез в ледяной душ. Ему всегда было дико до чего же нужно заботиться о теле, которое настолько бренное и недолговечное. Но он со старанием придерживался этого этикета. Ледяной душ почти отчистил его мысли от остатков сна, а тонкое лезвие с хрустом лишило его щетины. Рутина в которую превратилось его пребывание здесь немного его доедала, но с другой стороны это было всяко лучше, чем бесцельное метание где-нибудь в другом месте. 

Он довольно быстро оделся, смазал шею сандаловым маслом и вышел. На нём были безупречно чистые классические туфли, чёрный плащ, такого же рубашка, брюки и тёмно-синий шарф, который беспорядочно повис на его шее. Он вышел в лобби, нахмуренно и броско поздоровался с сотрудниками отеля, что тяжело волокли огромный чемодан без колёс и мгновенно вынырнул наружу. Холод, что пробирал до костей, сражу же проник под пальто и Морок слегка улыбнулся, хотя скорее это была ухмылка, сравнимая с той, которая застывает на устах, когда ваш недруг внезапно умирает от сердечного приступа. Воздух пах углём и одиночеством. Он ещё несколько минут насладился этим запахом, а потом резко свернул на площадь Восстания. На ходу Морок достал кисет с табаком, с некой неловкостью и спешкой скрутил сигарету и прикурил. Холод, что стоял в городе, бодрил не хуже кофе и хоть эта бодрость была капельку кощунственной, но всё же достаточно отрезвляла.