Музей моих тайн

Кажется, именно в этот момент Патриция выскакивает из-за стола, сообщая, что ее сейчас стошнит, — и выполняет обещание, не добежав до двери («Хайнрих, принéсь полотенце — малу́ю вывернуло!»). А ведь она даже не притронулась к завтраку! Мы еще суток не отдыхаем, а трех человек уже стошнило. Сколько еще раз это повторится? (Много.)
* * *

Дальше становится только хуже. Заняться на ферме особо нечем — можно пойти посмотреть на пять коров, молоко от которых сразу увозят на молокозавод, так что для нашей овсянки ничего не остается; можно погонять четырех кур, чьи яйца немедленно отправляются на консервацию в бочонок с раствором жидкого стекла; можно полюбоваться на придавленные дождем поля ячменя — и это всё, если не считать овец, разбросанных, как белесые известняковые валуны, по склонам холмов, поросших буро-зеленой травой и папоротником.

Мне кажется, что там вдали, за холмами, за границами владений фон Лейбницев, лежит настоящая Шотландия (готовясь к поездке, я читала «Роб Роя», «Уэверли» и «Эдинбургскую темницу»
[41]
) — в фиолетово-сиреневой дымке, поднимающейся к горизонту, растворяющейся в небе, уходящей с одной стороны в лес колючих бутылочно-зеленых деревьев.
— О, йа, — говорит мистер фон Лейбниц, когда на него нападает разговорчивый стих, — это йест част от фелики дрефни Каледонски лес.

И у меня подпрыгивает сердце, потому что это гораздо больше похоже на Шотландию Вальтера Скотта. (В Черный Вторник, о котором будет рассказано позже, я, вверенная попечению миссис фон Лейбниц, говорю ей в порядке светской беседы: «Забавно, что его фамилия Скотт, при том что он и был скоттом»,
[42]
но она отвечает только: «А ты мала́я с причудами, скажи нет?» — поскольку не читает ничего, кроме журнала «Друг народа».)

Мы сильно удивлены, что поблизости нет моря; активно дискутируется вопрос, кто в этом виноват, и Джордж снова выражает весьма неблагоприятное мнение о способности мистера Ропера ориентироваться по карте (а любовница мистера Ропера его защищает). Мы планируем несколько однодневных вылазок к морю, а также к различным историческим и архитектурным местам (миссис Ропер привезла с собой путеводитель). Наша первая экспедиция направлена в Форт-Вильям, и путь лежит через «знаменитое Гленко».

— Чем оно знаменито? — спрашиваю я у миссис Ропер, которая одной рукой держит путеводитель и смотрит в него, а другой проветривает грязные ночные пеленки Малыша Дэвида.
— Кровавой резней, — туманно отвечает миссис Ропер.
— Кровавой резней, — сообщаю я Патриции.
— Замечательно! — со смаком восклицает она.

— Нет-нет, это историческая резня, — торопливо объясняю я, но по глазам Патриции вижу, что она думает не о Кэмпбеллах и Макдональдах, но о Роперах и Ленноксах. Или, может быть, только о Ленноксах.

Когда мы въезжаем в Гленко, нас окутывает черное облако — как метафорическое, так и реальное («Такое уж боязное место эт’самое Гленко», — комментирует потом миссис фон Лейбниц). Горы мрачно и угрожающе вздымаются по сторонам, но мы прибываем на место благополучно (обходится без резни) и вкушаем все удовольствия, какие может предложить Форт-Вильям в дождливый день. Мы немедленно укрываемся от дождя в очередной «Кухне» (на сей раз — «Горца»), полной людей, инвалидных кресел, мокрых капающих макинтошей и зонтиков и агрессивного шипения хромированной кофеварки. «Взрослые», как они очень смешно себя называют, пьют кофе из стеклянных стаканчиков с блюдцами, и Банти улыбается мистеру Роперу поверх красной штампованной жестяной пепельницы и протягивает ему сахарницу из нержавейки, словно в ней лежат золотые яблоки Афродиты, а не кристаллы коричневого сахара. «Спасибо, Банти», — говорит он, и их улыбки отражают друг друга, а мы все, как загипнотизированные, следим за его ложкой, и он мешает, мешает, мешает, мешает чай, пока наконец миссис Ропер не восклицает: «Клайв, ты же не пьешь с сахаром!» — и только тогда мы приходим в себя.

Патриция через силу отхлебывает воду из стакана, я пью чай, Кристина — молоко, Кеннет — «фанту», а Малышу Дэвиду разрешают выпить банановый молочный коктейль, который миссис Ропер наливает ему в детскую чашечку. Банановый молочный коктейль — ядовито-желтого цвета, который, как мне кажется, происходит откуда угодно, но не от бананов. Поэтому я не удивляюсь, когда через несколько минут бо́льшая часть коктейля выливается из Малыша Дэвида обратно. Патриция с неподобающей спешкой исчезает за дверью с надписью «Девы», но я с радостью отмечаю, что всем остальным удается удержать выпитую жидкость в себе.

Тут обнаруживается, что путеводитель забыт в Ох-на-кок-а-лики, и мы безутешно блуждаем по улицам, ища какие-нибудь архитектурные или исторические достопримечательности, и натыкаемся на магазин подарков «Масенький горец», где покупаем кучу совершенно бесполезных предметов, разукрашенных чертополохом и вереском. (Впрочем, лично я в восторге от своего «Иллюстрированного карманного справочника по узорам шотландских кланов», несмотря на то что половина узоров воспроизведена в расплывчатом черно-белом виде.) Мы делаем глупость — закупаемся большим количеством сахара в разных формах: «Кислые сливы» (продавщица уверяет нас, что это — шотландский деликатес), «Помадка с виски», «Эдинбургская карамель» и длинные блестящие шнуры лакрицы. Внезапная свирепая августовская буря с градом приводит нас к решению оставить Форт-Вильям, и мы бегом возвращаемся на стоянку машин и едем на ферму.

На обратном пути мы принимаемся пожирать только что купленные сласти (вместо обеда), и очень скоро машина Роперов снова тормозит на обочине («Он останавливается!!!»), чтобы дать Малышу Дэвиду возможность извергнуть остатки ярко-желтой массы. И мы снова едем! Но через две минуты наступает наша очередь остановиться, поскольку «малу́ю» опять «выворачивает». Даже обычно стойкая миссис Ропер вынуждена «пойти глотнуть воздуху» под низким небом Гленко. «Бедная Гарриет!» — комментирует Джордж, и Банти глядит на него в безмолвном изумлении: он за всю свою жизнь ни разу не произнес «бедная Банти». Но она не успевает выразить это изумление — Патриция тихо стонет, и мы снова вынуждены остановиться.

— Никто не ведает бед твоих,
[43]
Патриция, — сочувствую я ей.
— Рубизаткнись.
* * *

Неудивительно, что проходит несколько дней, пока мы решаемся на очередную вылазку. Но мы находим чем себя занять — несколько раз наблюдаем за дойкой, а Патриция приручает одну из кур. Мы коротаем вечера, как наши предки встарь. На ферме есть пианино — очень расстроенное, и Кристина развлекает нас оригинальными аранжировками песен «Мой любимый за океаном» и «Дом, милый дом» (мы с Патрицией никогда не могли понять, в чем секрет популярности последней). Здесь даже есть что читать — сокращенные романы издания «Ридерс дайджест» и большая Библия в кожаном переплете, такая тяжелая, что, кажется, ею можно корабль потопить. Конечно, мы играем в снэп, и вдобавок миссис Ропер учит нас пикету. Наши предшественники оставили на ферме настольную игру «Улика»,

[44]
так что мы играем и в нее тоже, но вместо того, чтобы дать выход человекоубийственным порывам, она их, кажется, усиливает. По этому перечню развлечений сразу видно, что телевизора у фон Лейбницев нет, так что мы можем в полной мере оценить все прелести жизни в бинуклеарной семье.

Мы проводим несколько относительно мирных дней на Бездонном озере. «Бездонном?» — уточняет мистер Ропер. «Ага, дна нету», — подтверждает миссис фон Лейбниц. Озеро больше похоже на пруд — оно лежит обломком лакрицы меж усеянных овцами холмов, и черная блестящая поверхность наводит на мысль, что озеро и впрямь неисчерпаемо. Мистер фон Лейбниц одалживает нам удочки, и миссис Ропер, мистер Ропер и Джордж стоят на краю озера, закидывая удочки и подергивая поплавки, но им так и не удается ничего поймать. Наверно, всю рыбу засосало через бездонный провал в Австралию. Малыш Дэвид в это время нетвердо ковыляет вокруг (напоминая большое противное насекомое), а Патриция сидит на траве, сжавшись в комок, и читает «Хамфри Клинкера»,

[45]
злобно глядя на Малыша Дэвида, когда он подходит близко.
Банти порхает вокруг озера — вместо удочки она закидывает многозначительные взгляды. Присутствие миссис Ропер сильно осложняет развитие романа, но все равно озерные прогулки Банти постоянно приводят ее к мистеру Роперу. Удивительно, сколько раз за день эта парочка сталкивается — соприкасается пальцами при попытке взять чашку, прижимается телом к телу в узких дверях, словно мистер Ропер — магнит, а Банти — кучка железных опилок.

Кристина все время втягивает меня в игры собственного изобретения, которые все до единой исходят из предпосылки, что мы с ней — лошади. Мне трудно отвертеться от этих лошадиных игрищ, и единственным выходом для меня остается скакать очертя голову к ближайшему холму, надеясь, что Кристина не последует за мной. Иногда побег удается, особенно если Кристина отвлекается на что-нибудь («О боже! Где малыш?») или в очередной раз сопутствует Кеннету в проверке теории бездонности озера («Кеннет! Сейчас же вылезай из воды!»). Мне лично кажется, что проверить эту теорию проще простого, надо только бросить Кеннета в озеро.

Я стараюсь держаться от озера как можно дальше. Оно меня пугает, а если я подхожу близко, мне начинает казаться, что меня затягивает в бездонную черноту. Оно мне о чем-то напоминает, но о чем?

Нам выпадает несколько дней подряд хорошей погоды («Это ненадолго», — мрачно говорит мистер фон Лейбниц, качая головой, и миссис фон Лейбниц соглашается: «Как пить дать, мы за это поплатимся на следующей неделе»), и я в целом ничего не имею против прогулок по холмам и долам к озеру и обратно. Как-то после обеда, в ясный жаркий день, мне удается ускакать от Кристины на самый высокий холм над озером. Задыхаясь, как лошадь на бегах, я бросаюсь на траву — она грубая и щекочется, как набивка соломенного матраса. Далеко внизу блестит вода, бездонная и таинственная, и бессмысленно снуют люди. На горизонте бескрайняя вересковая равнина смыкается с бескрайним бледным небом, выметенным дочиста, если не считать одного грифа, который висит в небе, как знак для авгура. Меня пронизывает чистая радость, душевный подъем, и дыра внутри — там, где из меня вырвали кусок, — исцеляется и зарастает. Конечно, это блаженство не может длиться долго: меня зовут вниз, обедать (миссис фон Лейбниц дает нам обед с собой, всегда одно и то же — сэндвичи с холодным тушеным мясом, переспелые бананы, картофельные чипсы без каких-либо добавок и мятные конфеты), и к тому времени, как мы пускаемся в обратный путь, все снова становится как всегда — и мое собственное бездонное озеро одиночества снова воцаряется у меня в душе.

* * *
Патрицию тошнит почти все время, но остальные, кажется, пришли в себя, так что на понедельник снова запланирована экскурсия, на сей раз в Обан; как пошутил мистер Ропер, хуже, чем в Форт-Вильяме, все равно не будет.
Мы сталкиваемся с уже знакомыми препятствиями — нам приходится пройти сквозь строй овец и почти милю ехать зигзагом из-за одной особо упрямой («Да переедь ее — и дело с концом!»), а Патрицию тошнит в вереск.
— Патриция, что с тобой такое? — Банти сверлит ее взглядом.

— Патриция, может, у тебя душа болит? — сочувственно спрашиваю я.
— Рубизаткнись.

Спускаясь к Обану, мы видим море, обручем охватившее землю, а сверху — небо, водянистое и прозрачное. Мы проезжаем непонятно откуда взявшегося волынщика в полном наряде (я отмечаю, что килт на нем — в клетку клана Андерсонов) — он стоит на обочине и играет на волынке мрачный пиброх, от которого мурашки бегут по спине, и под эту музыку мы въезжаем в Обан. Я бы получила от поездки удовольствие, если б только мне не мешали, но взрослые уже обсуждают «маленькую — или лучше сказать, масенькую? — прогулку на лодке, ха, ха, ха», — смеется мистер Ропер, нечаянно потираясь всем телом о Банти, пока мы идем в ресторан, расположенный в отеле, где в вестибюле ковер в шотландскую клетку (клана Макгрегоров). Мы все едим рыбу с жареной картошкой, кроме Патриции — она съедает ломтик картошки и становится зеленей, чем вода в гавани.

Паром на Малл удаляется, похожий на великосветскую даму, а мы влезаем в собственное судно — «Славный колокольчик», крохотную лодочку, больше похожую на скорлупку. Мы находим ее под вывеской «Прогулки по гавани — владелец мистер А. Стюарт», и Джордж восклицает: «Эй, Дональд, застегни килт, волынку видно!» — а мистер Стюарт смотрит на него со смесью жалости и презрения.

«Ничего страшного», — уговариваю я себя, садясь рядом с Патрицией на скамью, которая прыгает вверх-вниз, как перекидные качели. В конце концов, погода хорошая и залив совсем небольшой. Тут мотор начинает тарахтеть, и мы едем! Банти, впрочем, в здравом уме ногой не ступила бы в эту лодку, но она ослеплена любовью и очень скоро обнаруживает свою ошибку; не успеваем мы и из гавани выйти, как она белеет и шепчет: «Ох, нет».

— Банти, что такое? — В голосе мистера Ропера слышится неподдельное участие. Он склоняется к ней.
И миссис Ропер, и Джордж, заслышав интимные нотки, поднимают головы, но миссис Ропер тут же отвлекается на Малыша Дэвида, которому вновь приспичило изображать чайник. Джорджа, впрочем, не так легко отвлечь, и с этой минуты он начеку — следит за парочкой, как ястреб.

Как только мы, тарахтя, выходим из гавани, водная гладь, только что прозрачная и ровная, как стекло, меняется — ее ерошат волны, и очень скоро начинается угрожающая зыбь. Незабудочная голубизна моря сменяется темным цветом кларета, суля неприятности. Порывы ветра принимаются швырять нашу лодочку и сидящих в ней храбрых моряков. «Бедная Банти», — говорит мистер Ропер, когда та, перегнувшись через борт, расстается с рыбой и жареной картошкой. Я ее очень понимаю: у меня у самой желудок пляшет «шотландский флинг». Патриция съезжает со скамейки на дно лодки, и я перебираюсь поближе к ней. Хватаю ее за руку, и она без колебаний отвечает твердым пожатием. Мы в страхе цепляемся друг за друга.

— Всего лишь масенький шквалик! — кричит мистер Стюарт, но никого из нас это не утешает, особенно мистера Ропера, который вопит в ответ, перекрикивая ветер:
— Масенький или нет — боюсь, старина, эта лодка его не выдержит!

Не знаю, то ли наш капитан оскорблен нотками англоимпериализма в голосе мистера Ропера, то ли принадлежит к эволюционировавшей части человечества — с перепонками на ушах, — но он не слышит и продолжает рассекать штормовые волны. Миссис Ропер полностью занята Малышом Дэвидом, который мокр и визжит, Кристиной, которая стонет и держится за живот, и Кеннетом, который свесился через край лодки, явно собираясь измерить морские глубины собственным телом. Мистер Ропер вовсе не помогает жене, но передвинулся на тот борт, где находится Банти, так что теперь мы угрожающе кренимся, пойманные меж Сциллой ревности Джорджа и Харибдой Обанского залива.

И тут — и это ужасно — я вдруг начинаю кричать, из меня рвется истошный крик отчаяния, он поднимается из бездонного озера, зияющего у меня в душе, из дыры без имени, без номера и без краев. «Вода! — рыдаю я в плечо Патриции. — Вода!» Патриция делает все возможное в этих обстоятельствах, чтобы меня успокоить. «Я понимаю, Руби, я понимаю!» — кричит она, но ветер уносит все остальные слова.

Каковы бы ни были последствия этого вопля потерянного ребенка, по крайней мере, он действует на мистера Стюарта, который наконец (с большим трудом) разворачивает лодку и направляется обратно в гавань.
* * *

Но мы еще не окончательно спаслись от шторма. Вечером миссис Ропер сидит наверху с Кристиной, которая так и не оправилась (в отличие от всех остальных). Мистер Ропер укладывает Малыша Дэвида и сходит вниз, где мы все играем в «Улику». Он садится рядом с Банти и придвигает стул очень близко к ней. Они все время хихикают и случайно соприкасаются руками, и вот в определенный критический момент игры Джордж не выдерживает. Когда мисс Скарлетт (Банти) и преподобный Грин (Клайв) в очередной раз сталкиваются в коридорах особняка, Джордж бросает свинцовую трубу

[46]
и выбегает из комнаты.
— Некоторые люди совершенно не умеют себя вести, — говорит Банти.

Вслед за этим происходит сразу несколько драматических событий в порядке, напоминающем пошлый фарс. Мисс Скарлетт и преподобный Грин бросают игру вскоре после стремительного бегства Джорджа и через некоторое время обнаруживаются в столовой: мистер Ропер, уже не в силах себя сдержать, совокупляется с нашей матерью на темных дубовых досках обеденного стола. Я прихожу туда на воинственный клич Джорджа: «Шлюха!», который, что вполне естественно, привлекает на место преступления также мистера и миссис фон Лейбниц. К этому времени преступная пара уже приняла вертикальное положение и пристойный вид, но, кажется, все мы явственно видим на бежевой водолазке Банти огромную алую букву «А».

[47]
Джордж воинственно, но неубедительно изображает боксерские выпады в сторону мистера Ропера — тот раскраснелся и зол, а Банти пытается делать вид, что ровно ничего не произошло.
— Йест проблем? — осведомляется мистер фон Лейбниц, делая шаг вперед, и мистер Ропер рычит на него:
— А ты, недобиток гитлеровский, не лезь не в свое дело!

Вполне естественно, что Лейбницы не в восторге. Я озираюсь, ища Патрицию: мне интересно, выступит ли она против такой несправедливости. К своему удивлению, я вижу ее тут же, в комнате, — она стоит, прислонясь к дверному косяку, с кривой улыбкой на лице. Банти оглядывается в поисках попугая отпущения — ее взгляд падает на Патрицию, и она чопорно произносит: «Патриция, не горбись!» — словно весь шум поднялся из-за осанки последней. Но тут Патриция выдает один из своих величайших нон-секвитуров:

[48]
— Вообще-то, мама, я пришла тебе сказать, что я беременна.
Кто может покрыть такой козырь? Оказывается, миссис Ропер. Она влетает в столовую, как чайная булочка, запущенная из тостера, с воплем:
— Помогите! Помогите! «Скорую»!
* * *

Это оказывается всего лишь аппендицит, что, в общем, не так страшно, хотя моя бабушка все время упоминала, что ее первый жених от этого умер. Мы не знаем, умрет Кристина или нет, но ее везут на «скорой помощи» в Обан, где быстро удаляют виновный орган. На следующий день мы разделяемся на группы уже по-другому — миссис Ропер, Джордж и Кеннет находятся с Кристиной в обанской больнице, в то время как моя мать, мистер Ропер и Малыш Дэвид прочесывают холмы в поисках Патриции. Наконец они находят ее возле Бездонного озера: она скорбно блуждает, чем-то похожая на мисс Джессел,

[49]

среди камышей и осоки. Меня оставляют на попечение миссис фон Лейбниц, и мы с ней печем картофельные сконы и едим их теплыми прямо на кухне у поющего на печке чайника и беседуем о шотландской литературе. «Так что, нет тут твоей родни-то?» — спрашивает она, и я отвечаю, что они бродят по холмам и ищут Патрицию, но она говорит, что она не об этом, а о других Ленноксах, ведь Леннокс — шотландская фамилия. Я морщу нос и говорю, что нет, вряд ли: Джордж и Банти вечно распространяются о том, какие они коренные потомственные уроженцы Йорка с незапамятных времен (хотя в моем справочнике шотландской клетки действительно есть узор клана Ленноксов). И так далее.

В среду мы прерываем отдых и едем домой, предоставляя Роперам самостоятельно разбираться с остатком отпуска. Путешествие домой проходит без особых эксцессов. Банти очень старательно смотрит на карту и дорожные знаки, чтобы задобрить Джорджа, ибо она узрела всю глубину своих прегрешений. Я подозреваю, что одного дня в компании Малыша Дэвида и перспективы заполучить его в пасынки хватило, чтобы отвратить ее от неверности, даже без мистера Ропера с его моральными колебаниями («Слушай, Банти… Я нужен бедной Гарриет, понимаешь…»). Не говоря уже о перспективе стать бабушкой.

Мы с Патрицией спим почти всю дорогу домой и просыпаемся только на время (очень хорошего) обеда в ресторане на подступах к Глазго. С этим обедом уже никто не расстается. Мы едем молча: настроение у всех пришибленное, как бывает после больших катастроф. Из Ох-на-кок-а-лики мы трогаемся очень рано утром, пропуская овсянку и фасоль в томате, потому что Джордж хочет опередить овец и проехать раньше часа пик. Мы отъезжаем от фермы в густом утреннем тумане, приглушающем и оглушающем обычный мир. Приближаясь к дороге без имени и номера, на которую выходит проселок, я сонно щурюсь в заднее стекло, желая бросить последний взгляд на нашу «шотландскую ферму», и в изумлении вижу голову и шею геральдического зверя — они торчат из тумана, как охотничий трофей на стене. Он стоит лишь в нескольких футах от машины и разглядывает меня с царственным безразличием. Это олень, огромный «король долины», с роскошными рогами, он словно выпрыгнул из какого-то мифа. Я даже не пытаюсь растолкать Патрицию, поскольку уверена, что сплю. Где-то там за туманом лежат наши настоящие шотландские каникулы, и все остальные наши несостоявшиеся поездки — тоже.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь