morning.

Солнце нещадно светило прямо в глаза. Чертова восточная сторона. Роланд повадился открывать шторы, когда уходил на работу. Чтобы налаживать режим, говорил он. Конечно, это так не работало, а только раздражало. Чаще всего Зейл старался проснуться так, чтобы провести Роланда на работу. Порой он только засыпал к этому времени, потому даже резкое утреннее солнце не могло ему помешать. А иногда были такие дни, как сегодня: спать все еще хотелось, но внутреннее недовольство не позволяло просто перевернуться лицом в подушку. Приходилось вставать. 

Недовольство было в основном собой. Зейл находил что-то чарующе сладкое в совместном проведении утра. Вместе просыпаться, готовить Роланду нормальный завтрак, пока тот умывается, целоваться на прощание. От этого хотелось улыбаться и Зейл улыбался. В такие утра он был счастлив. 

От того и было так мерзко внутри сейчас, когда оказалось, что он все проспал. Теперь нужно было ждать целый день, когда Роланд вернется с работы. Целый день наедине с собой. 

Сварить себе очередную безвкусную кашу. Съесть совсем немного, потому что есть не хочется вообще. Заварить себе слабый чай с мятой, вопреки желанию выпить как можно более крепкого кофе, ведь потом точно будет тошнить. 

Пока чай остывает, ощупать границы. Это было уже привычным ритуалом: лазить по головам соседей, смотреть, насколько далеко он сможет дотянуться. В том чертовом месте это казалось проклятием, многоголосая какофония чужих мыслей и чувств в голове, которую с трудом удавалось заглушить чем-нибудь с градусом повыше. Или сном. Боже, как же много он тогда спал, лишь бы не слышать этот хор однообразных тупых страданий, каждый раз одинаковых, каждый раз из-за очередной глупой любви или того, что кому-то недодали внимания. И ведь эти тупицы не могли успокоиться, нет, там это было невозможно, жизнь там была словно с выкрученным на максимум контрастом. Они шли умирать, чтобы потом кто-то их поцеловал и все началось по-новой. 

В чем тогда был смысл этих смертей?

Зейл по крайней мере убивал себя, чтобы избавиться от беспрестанного гула в голове. И боли внутри, конечно. 

Сейчас все было совсем по-другому. Такого больше не было, теперь нужно было постараться, чтобы залезть кому-то в голову. Сперва это казалось настоящим благословением, но затем Зейл начал бояться. Что, если его способности и дальше будут слабеть. 

Что, если он станет бесполезным. 

Роланд любил бы его и таким, самым обычным человеком, чья единственная примечательная деталь - сетка шрамов по всему телу. И волосы, это дурацкое белоснежное облако на голове. 

Зейл боялся, а потому каждый день проверял, докуда он может дотянуться. Пока радиус не падал, но и тревога не уходила. Он хотел быть полезным. Делать для Роланда то, что больше никто другой не смог бы. 

После этого обычно возвращалось желание спать. Иногда Зейл боролся с ним. На улицу один он бы никогда на вышел, но какую-то работу по дому всегда можно было найти. В крайнем случае можно было поиграть во что-то на ноутбуке, для рисования или шитья все же нужны были не слипающиеся глаза. 

Сегодня он даже не пытался. Шторы, такие прекрасные шторы, на самом деле они практически не пропускали свет, что было очень кстати для дневного сна. 

Подушка казалась как никогда мягкой. 

Он проснулся от звука проворачивающегося в замке ключа. 

Радость тут же перекрылась злостью на себя за то, что он опять не сможет уснуть ночью и опять будет ненавидеть себя за это. Зейл старался больше не резать себя, но были и другие способы сделать себе больно. Хорошо было бы обойтись без этого. Но всё это будет потом, когда Роланд уснет. 

Сейчас он дома и сейчас у Зейл будет счастлив.