море волнуется раз.

«Мое море, прошу тебя, не выброси меня на берег во время очередной бури твоих истерик», - эта строчка крутилась в мозгу Колосса которые сутки подряд, и ничем ее нельзя было выбить – ни криком чаек, ни жалостливым воплем касаток, ни захлебывающимся бульканьем людей – ничем. Колосс даже в какой-то момент начал жалеть, что затопил тот проклятый прогулочный катер и сожрал всю команду. Конечно, прогулочный катер – добыча мелкая, но во времена кризиса и санкций сильно не пожируешь.

Колосс лежал, распластавшись, на дне на глубине трех километров и бесконечно страдал, так бесконечно, насколько ему хватало сил, потому что дурацкая человеческая песня мешала думать, человечина была какой-то отравленной и от нее нездоровилось, да и вообще как-то все было не так. Раньше было лучше.

Колосс лежал, вслушиваясь в течения воды, как вдруг почувствовал движение, хорошее такое движение, паническое. Он чувствовал, как разламывается обшивка корабля, как вода наполняет корабль, как все трещит и ломается, но, конечно, самым сладким было истерическое движение. Людишки были уже мертвы, только пока что этого не знали. Колосс ухмыльнулся бы, если бы у него было, чем ухмыляться.

Хорошо.

Колосс медленно начал подниматься, он вообще никуда не торопился, куда уж тут торопиться, рядом с ним нет охотников, ни больших, ни маленьких, поблизости нет больших железных кораблей, с которыми Колосс пока не научился справляться, поблизости был только Колосс и его вкусная, сочная, пропитавшаяся солью и ветром еда. Колосс облизнулся бы, если бы умел.

Он поднимался медленно, давая людям шанс сесть в свои утлые лодочки и уплыть, по крайней мере попытаться, потому что никто и никуда отсюда уже не уплывет. Но надежда придает еде какой-то особенный привкус. А Колосс – любитель экзотики и игр с едой.

Сначала он утащил одиноких тонувших, бульк, бульк, бульк, по одному, по одному, по одному, и вот уже все одинокие съедены. Потом взялся за лодки, и его, наконец, заметили, подняли еще большую панику, начали отстреливаться, метать гарпуны, молиться, но это совершенно бесполезно. И Колосс утащил и лодки. Потом крепко обхватил щупальцами корабль и начал сжимать, крепче, крепче, крепче. Не то чтобы корабль как-то ему мешал, нет, но Колоссу безумно нравился треск деревянной обшивки, он будил в нем какую-то такую сладкую тоску, ведь в морях-океанах совсем нет деревьев.

Колосс добил и корабль, уломал его, затопил и уже собирался сам уходить под воду, как вдруг заметил плывущий спасательный круг, а в спасательном круге – человека. Живого.

Это Колоссу совершенно не понравилось, он был перфекционистом, и все свои дела старался делать идеально. Даже если это касалось еды. Особенно если это касалось еды.

Колосс приблизился. На всякий случай медленно, потому что мама учила его быть осторожным. Потом его маму сожрал его отец, но такова жизнь, каждый выживает, как умеет.

Человек в спасательном круге был крошечным, совершенно манюсеньким по сравнению с ним самим, поэтому Колосс пошевелил под водой всеми щупальцами и выбрал самое маленькое, которое все равно было размером с две человеческих головы. Колосс пожал бы плечами, если бы они у него были.

Сначала он ткнул круг, и круг как-то очень быстро от щупальца отлетел, да так, что его пришлось ловить и подталкивать назад. Колосс этот опыт учел, распластался вокруг этого круга и человека в нем так, чтобы он оказался словно бы за забором из колоссовых щупалец. Колосс снова ткнул круг, с кругом ничего не случилось, Колосс вытянул из-под воды щупальце с одним из своих глаз и посмотрел, что происходит. Ничего не происходило, и Колосс решил снова спрятать глаза. Потому что глаза, во-первых, очень хрупкие, а во-вторых, под водой не сильно и нужны.

Колосс протянул щупальце к человеку, но человек издал какой-то странный незнакомый звук, Колосс таких никогда не слышал и поэтому одернул щупальце. Человек опять начал издавать звук трескающейся обшивки. Методом анализа Колосс пришел к выводу, что, возможно, человек сломался и теперь разваливается. Чтобы проверить свою теорию, Колосс вытащил из-под воды целых три своих глаза и аккуратно приблизил к человеку. Человек был, первое, мокрым, второе, мокрым, третье, непонятным, потому что на лице у человека росла шерсть. У них под водой такого, шести в смысле, не было, но Колосс однажды сожрал медведя, поэтому примерно себе представлял.

Шерсть на лице была странной, Колосс не помнил, чтобы для людей такое было характерно, и поэтому ожидаемо взволновался. Он совершенно не любил чего-то не понимать. Знание – это жизнь, так учила Колосса мама, ей это, конечно, не сильно помогло, но такова жизнь.

Колосс решил, что шерсть эту нужно потрогать, вдруг она, например, ядовитая? Но вот как потрогать-то, с размерами-то проблема?

Человек опять затрещал.

Колосс резко убрал глазастые щупальца, которые выгнулись в форме знаков вопроса. Колосс думал.

Думал.

Думал.

Рядом проплыла акула, которую он мог бы сожрать, но не сожрал, потому что думал.

И все еще думал.

И придумал. Колосс крепко закрыл глаз на самом тоненьком щупальце и этим щупальцем попытался убрать шерсть на человеческом лице. С первого раза не вышло, а человек еще сильнее затрещал. Колосс даже немножечко испугался, но не настолько, чтобы не попытаться еще раз. Он снова попытался убрать шесть, и на этот раз шерсть убралась. Оказалось, что она просто на голове у человека очень длинная и поэтому упала на лицо. Лицо, к слову, у человека было непривычным. Колосс смотрел на это лицо во все свои надводные тринадцать глаз (остальные он благоразумно держал под водой, вдруг человек очнется и умрет от ужаса, а тринадцать – не так уж и необычно) и смотрел очень внимательно.

Лицо у человека было круглое, шерсть над глазами росла роковой дугой, по крайней мере, так это называлось в те времена, когда к Колоссу приплывали русаки читать книжки, которые умудрялись доставать на кораблях после того, как пожирали всех моряков. Давно это было, Колосс бы вздохнул с тоской, если бы умел вздыхать. Когда-то давно Колосс и сам хотел быть русалкой. Он приплывал бы такой красивый, взмахивал черной шерстью на голове - ему всегда хотелось быть черным – и томно звал бы моряков за собой. Сильнее всего Колоссу хотелось уметь говорить. Но такова жизнь.

Дышал человек через какую-то кнопку на лице, обычно у тех, кем закусывал Колосс, на лице дышалки были побольше, а тут – смех да и только. Колосс даже приблизился поближе, чтобы ушными каналами услышать, как этот человек дышит. Нормально он дышал, спокойно.

«Любопытно», - подумал Колосс и взволновался еще сильнее, даже рябь по воде пошла. Колосс ткнул в дышалку, человек всем лицом сморщился и чихнул. Колосс переждал, а потом по очереди потыкал во все выпирающие точки на лице, но никакой реакции не получил. Потом он потрогал человеческие руки (слабенькие, кто такого хиляка в плавание взял?), живот (дряблый, но это ничего, мяса много, если не мяса, так хоть жира), ноги (ну вот ноги ничего так, может, ходить любит?), а под конец снова вернулся к лицу и очень удивленно заморгал.

Человек больше не трещал, человек смотрел на него широко раскрытыми глазами и молчал.

Колосс моргнул всеми тринадцатью глазами вместе, а потом по очереди. На всякий случай.

Человек моргнул сначала двумя глазами, а потом каждым по очереди и издал какой-то писк.

Колосс решил, что, возможно, это такое человеческое приветствие. В конце концов, в книжках, которые ему пересказывали русалки, люди с длинной шерстью на голове и слабеньким телом так и поступали – сначала пищали, а потом падали в обморок. А потом люди с крепкими телами и короткой шерстью их от чего-то спасали, а совсем потом они жили долго и счастливо. Колосс страшно любил такие книжки.

Человек снова пискнул, его глаза закатились, и он весь обмяк. Видимо, это то, что русалки называли обмороком.

Колосс задумчиво повис в воде. Интересно, а отсутствие шерсти это то же самое, что и короткая шерсть? А сильное ли у него, Колосса, тело? Он пошевелил всеми щупальцами и телом вообще, припомнил, как в его объятиях разламывались даже самые крепкие из позвоночников и самые крепкие из человеческих машин, и решил, что уж что-что, а тело у него в самый раз.

Ладно, решил Колосс, сначала надо спасти человека, а уж все остальное – потом.