Момент заблуждения. Из преемников в президенты: от катастрофы к триумфу

2 апреля 1999 года. Историческая сцена: Владимир Путин и Сергей Степашин - сопредседатели созданной двумя неделями раньше межведомственной комиссии совета безопасности, которой поручено проверить "достоверность информации о проступках, порочащих честь и достоинство" генпрокурора РФ, - на совместной пресс-конференции подтверждают подлинность видеозаписи, запечатлевшей Юрия Скуратова в обществе двух проституток. Степашин подавленно молчит. Путин исполнен уверенности в себе и даже какого-то веселого куража. Кажется, именно в этот момент в головах ближайших президентских советников внезапно родилось парадоксальное решение, именно в эту минуту сам президент, воздев к небу указательный палец, вдруг сказал "о!". Судьба Владимира Путина повернулась удивительным образом.

Одну из фундаментальных аксиом мирового политического процесса, непреложность которой всего несколько месяцев тому назад представлялась раз и навсегда подтвержденной опытом двух с лишним столетий развития демократических режимов Старого и Нового Света, ныне можно считать убедительно - и в своем роде даже блестяще - опровергнутой. "Сделать из вчерашнего серого чиновника сегодняшнего всенародного лидера - нельзя. А громоздить одну на другую попытки опровергнуть это правило - не только ошибочно, но и преступно. Потому что случайные люди вообще не становятся президентами великих стран", - писал в "Итогах" автор этих заметок совсем недавно, в середине июня 1999-го.

Прошло чуть более полугода. Случайный человек, Путин Владимир Владимирович, избран президентом великой России. Истина оказалась не столь уж надежной. Во всяком случае, не столь универсальной.

В состоянии краха

Это, пожалуй, надо считать везением: у нас есть возможность начать отсчет от точной даты. Сегодня можно уверенно указать момент, когда поиск новой конфигурации для пирамиды российской власти не просто встал на очередь дня (он стоял таким образом, пожалуй, еще со дня победы Бориса Ельцина на выборах 1996 года), не просто начал осознаваться как насущная, полная практического смысла задача, но сделался самим этим смыслом - единственным смыслом существования высшего российского политического сословия.

Часы президентской гонки, по существу, были пущены 5 ноября 1998 года. В этот день Конституционный суд РФ огласил вердикт, окончательно запрещающий Борису Ельцину выдвигать свою кандидатуру на третий президентский срок. То безразличие, с каким официальный Кремль сначала наблюдал за рассмотрением вопроса в КС, а потом принял вынесенный вердикт, показывает, что суд лишь подвел строгий юридический фундамент под решение, уже и так твердо принятое самим президентом.

На взгляд из президентских покоев тогдашняя ситуация и впрямь выглядела катастрофической. Сам "Дед" был плох. На протяжении нескольких предшествовавших месяцев количество "плановых отпусков", "давно предусмотренных обследований", "незначительных простуд" и "обычных бронхитов" вышло далеко за рамки не только разумного, но и правдоподобного. Бориса Ельцина все реже и на все более короткие периоды времени удавалось выводить из состояния "работы над документами". Каждый его визит в кремлевский кабинет подавался прессой как экстраординарное, почти сенсационное событие. Кроме того, президент начал, в буквальном смысле, заговариваться: любое его выступление на публике, любой контакт с зарубежным визитером угрожал обернуться очередными импровизациями, раз от разу все более нелепыми и все более болезненно воспринимаемыми даже испытанными ветеранами "банной дипломатии". Широкое хождение получили слухи о том, что операция на сердце, сделанная президенту осенью 1996-го, была не столь уж успешной и теперь дает все новые и все более тяжелые осложнения. В Москву несколько раз приезжал для консультаций профессор Дебейки.

27 ноября представитель администрации президента впервые публично признал, что Борис Ельцин перенес несколько инфарктов, в том числе и в период избирательной кампании 1996-го: по существу признание не содержало в себе ничего нового, но было воспринято как свидетельство некоего психологического перелома, наступившего в президентской команде. В этом смысле еще более знаменательным стало другое заявление, сделанное всего несколькими днями позже Олегом Сысуевым, в то время первым заместителем главы администрации: "Известно, что сейчас президент, мягко говоря, не имеет достаточно высокой популярности у населения. Мы это открыто признаем..." Журналисты заговорили о том, что президентский штаб полностью деморализован.

Неделю спустя следует запоздалая реакция: Борис Ельцин радикально меняет состав руководства своей администрации. На место Валентина Юмашева назначен Николай Бордюжа, за которым оставлены и обязанности секретаря Совета безопасности. Впрочем, Юмашев, как и Татьяна Дьяченко (формально уволена и она), на самом деле сохраняет, конечно, все свое влияние.

Массовая чистка лишь подстегивает миграцию чиновников всех рангов из президентского лагеря под знамена стремительно набирающего политический вес Юрия Лужкова, которая и так приняла уже характер панического бегства. Еще 19 ноября московский градоначальник объявляет о создании своей партии "Отечество", которая немедленно получает контроль над всем "державническим" крылом российского политического фронта. Хозяин столичной мэрии больше не считает себя обязанным скрывать свои намерения сначала получить контроль над Думой, а потом взять и президентскую высоту. 24 декабря Борис Ельцин, беседуя с руководителями федеральных телеканалов, произносит свою знаменитую фразу "кто-то рвется впереди паровоза..." и предостерегает "некоторых претендентов" от преждевременного начала избирательной кампании.

Механизмы "паровоза" меж тем дают все новые сбои. 17 января президент госпитализирован в ЦКБ с неожиданным диагнозом "острая кровоточащая язва". Едва завершив лечение, он снова оказывается на больничной койке по тому же поводу, но сообщение об этом уже даже не способно никого особенно взволновать: "Коммерсантъ" помещает сообщение о госпитализации главы государства на третьей странице.

Все это время администрация с огромным трудом - и с огромными политическими потерями - пытается выбраться из жестокого политического кризиса, спровоцированного августовским дефолтом, отставкой правительства Кириенко и заведомо обреченными на провал попытками вернуть Виктора Черномырдина в кресло главы правительства. Вскоре, однако, выясняется, что надежды на перехват инициативы, появившиеся было с назначением Евгения Примакова премьер-министром, на самом деле призрачны: слишком унизительной была сама процедура "сватовства" нового премьера.

Примаков демонстрирует все большее своеволие, все большее пренебрежение позицией главы государства. Своего пика эта фронда достигает 25 января уже нового, 1999 года, когда премьер направляет в Госдуму проект своего "пакта о взаимных гарантиях". Кремлевские стратеги впадают в панику, считая, что глава правительства намеревается по договоренности с Думой оттеснить президента и администрацию от реального управления страной. Два дня и две бессонных ночи уходит на то, чтобы найти примитивную и откровенно слабую защиту от опасной инициативы: Борис Ельцин дает распоряжение рассмотреть проект "пакта" на Совете безопасности, где его и предполагается похоронить. Когда в конце февраля в прессу впервые просачиваются сообщения о переговорах между Лужковым и Явлинским на предмет возможного стратегического союза в ходе парламентских выборов, в Кремле распространяется убеждение, что в случае объединения усилий этой пары еще и с Примаковым ресурсов для сопротивления не останется никаких. 25 февраля Ельцин в телеобращении заявляет, что Евгений Примаков будет работать во главе правительства до 2000 года. Наблюдатели встречают этот жест саркастическими, а местами ерническими комментариями. Примаков принимает подарок с хорошо заметным высокомерием.

В интересующем нас смысле этот эпизод с попыткой Бориса Ельцина купить снисхождение Примакова, быстро набирающего силу и популярность, за гарантии неприкосновенности премьерского статуса - тоже может считаться этапным. Именно в этот момент становится особенно хорошо видно, насколько остро стоит для Кремля проблема преемника и насколько беспомощным чувствует себя перед лицом ее президентский штаб. Предлагая какие-то "гарантии" самому опасному и успешному своему сопернику - Примакову, Кремль фактически признал, что не имеет в запасе ни единой перспективной - в политическом смысле - альтернативной кандидатуры, ни единой жизнеспособной идеи. Это звучало так же жалко, как звучит за шахматной доской предложение ничьей, сделанное игроком, только что "зевнувшим" ферзя.

Степень отчаяния, охватившего Кремль, очень наглядно проявилась и в еще одном, совсем уж анекдотическом, эпизоде. Сегодня, оглядываясь назад, понимаешь совершенно отчетливо, что распущенный Никитой Михалковым на рубеже 1998-1999-го слух о твердости его намерений претендовать на российское президентство, был не чем иным, как вполне остроумным и весьма эффективным элементом рекламной кампании выходившего на экраны фильма "Сибирский цирюльник". Тогда - по ходу немыслимо шумной подготовки к невиданно помпезной премьере фильма в КДС 20 февраля - это, конечно, не было так ясно. Но подозрения возникали у всякого, кто становился свидетелем этой пиаровской вакханалии. Тем не менее в околопрезидентской чиновничьей среде, в том числе на самом высшем ее уровне, нашлась масса людей, которые с тоски и отчаяния готовы были на полном серьезе обсуждать "кандидатуру" Никиты Сергеевича, густо пропитавшего свои усы одеколоном "Юнкерский #3".

А что же тем временем Путин Владимир Владимирович? Он-то где был все это время? Где, где... В ФСБ. Где ж еще.

Все, чем будущий триумфатор отметился в этот катастрофический для президента Ельцина и его окружения период, - участие в шумном спектакле, устроенном Борисом Березовским вокруг саморазоблачений некой особо засекреченной группы сотрудников спецслужб, которой якобы было заказано убийство олигарха. Скандал разгорается настолько ярко, что два дня спустя в него приходится вмешаться самому президенту: он вызывает Путина в резиденцию Горки-9 и дает распоряжение в месячный срок проверить и доложить ему, "чем занимается спецслужба и что за люди в ней работают". Директор ФСБ увязает по уши в подготовке обещанной президенту кадровой чистки и вновь удаляется куда-то далеко за кулисы политического театра. На авансцену его выведут совсем другие события, другой сюжет, который пока еще очень медленно, почти незаметно со стороны разворачивается на только что описанном нами фоне.

Точка отсчета

В первых числах декабря 1998-го свою атаку на Кремль начинает Юрий Скуратов. Чуть позже, в январе, в "Новой газете" появится публикация, в правдоподобие которой в первый момент поверить будет очень трудно. Однако теперь можно не сомневаться, что именно так дело и обстояло: в основе многомесячной скандальной эпопеи, быстро превратившейся в политический кризис чудовищной мощи и разрушительной силы, лежала банальная ссора Генерального прокурора России с его собственным завхозом. Управляющий делами российской прокуратуры Надир Хапсироков возжелал не больше не меньше как поста первого заместителя Генпрокурора РФ. Скуратов ему отказал. Хапсироков нашел себе в этом споре влиятельного союзника в лице своего кремлевского коллеги Павла Бородина. Скуратов решил, что лучшей обороной и в этом случае будет нападение.

8 декабря 1998 года Юрий Скуратов, встречаясь с группой думских депутатов, заявляет о распространении коррупции в "высших эшелонах власти". Пресса трактует это заявление как намерение прокурора поучаствовать в скандале, начавшемся с деклараций о коррупции в правительстве, сделанных за месяц до того Григорием Явлинским и позже решительно опровергнутых Евгением Примаковым. Однако в дальнейшем выясняется, что Скуратов играет все-таки в свою, "отдельную" игру.

Неделей позже он развивает инициативу: воспользовавшись как поводом своей поездкой в Грецию в рамках расследования дела компании "Голден АДА", Генпрокурор заявляет о готовности "разоблачить всех чиновников, причастных к махинациям с алмазами и золотом". Особого шума, впрочем, и эта угроза не вызывает. Но те, в кого на самом деле метит Скуратов, понимают, что медлить с ответным ударом больше нельзя. И запускают механизм убийственной, как они уверены, интриги: снятая в нехорошей квартире на Большой Полянке кассета, на которой толстый дядька по имени Юра кувыркается в постели с двумя девицами под пьяные голоса из-за стены - "и Ленин, такой молодой..." - по цепочке переходит от Хапсирокова через Бородина к тогдашнему главе президентской администрации Николаю Бордюже.

1 февраля 1999-го генерал Бордюжа демонстрирует видеозапись самому "Юре". В итоге крайне неприятного разговора Генпрокурор подписывает свое прошение об отставке "по состоянию здоровья" и укладывается в ЦКБ. Кончено? Почти всем участникам схватки показалось, что о генпрокурорском бунте можно забыть навсегда. Но они, очевидно, в тот момент упустили из виду еще одну персону, расценившую всю эту историю как весьма многообещающую.

В "дело Скуратова" внезапно вмешался Юрий Лужков: разворачивая сложную игру с губернаторами, активно собирая их в антипрезидентский фронт, он моментально сообразил, что Совет Федерации, которому вскоре предстояло рассмотреть вопрос об отставке Скуратова, оказывается исключительно выгодной площадкой для очередной схватки с Кремлем.

Дальше события развиваются стремительно, с каждым днем загоняя ельцинскую команду во все более безнадежную оборону, не давая ей ни вздохнуть, ни охнуть. Основные этапы развития этого сюжета, точнее, все ускоряющегося и все менее контролируемого скольжения вниз, оставили по себе куда как яркие воспоминания.

Три проваленных Кремлем попытки добиться утверждения отставки Генпрокурора в Совете Федерации: 17 февраля, когда дело неожиданно откладывается "до выздоровления Скуратова, чтобы он сам мог объяснить истинные причины своего ухода"; 17 марта, когда сенаторы официально отвергают отставку ("против" подано 142 голоса); 21 апреля, когда недавно возведенный в ранг главы президентской администрации Александр Волошин выглядит на трибуне СФ смешно и жалко, Юрий Лужков предстает признанным лидером губернаторского сообщества, а Евгений Примаков выступающий вроде бы с обвинениями в адрес Скуратова, ведет свою роль вполне двусмысленно.

Сразу после второго голосования - заявление президента, к которому Кремль заставил присоединиться и Примакова: в нем после всех реверансов в адрес СФ говорится, что "борьбу с преступностью могут вести только морально незапятнанные люди". И в тот же день (17 марта) демонстрация фрагментов скандальной пленки в ночных "Вестях" на РТР.

Немедленно вслед за этим - второе прошение Скуратова об отставке, которое вскоре будет им же дезавуировано. И всего через несколько дней - легко и свободно "утекающее" в прессу письмо Генпрокурора президенту с сообщением о создании правительственной комиссии по возвращению незаконно перемещенных за границу капиталов: текст письма, по всей видимости, был заранее согласован с Примаковым и, как считали тогда обозреватели, был рассчитан именно на деятельную реакцию премьера.

Консультации президента с губернаторами, полные обещаний и намеков на всяческую благосклонность Москвы в обмен на поддержку в "деле Скуратова". И почти параллельно организованные премьером беседы с лидерами левого думского большинства, на которых обсуждаются перспективы подготовленного Генпрокуратурой к официальному открытию уголовного дела по обвинению Павла Бородина и Татьяны Дьяченко во взяточничестве.

Бесчисленные речи, интервью и пресс-конференции Скуратова с так и не приведенными в исполнение угрозами раскрыть подробности расследования деятельности в России компании "Мабетекс", обыски в коммерческих структурах, связанных с бизнесом Бориса Березовского, ожидания сенсационных результатов визита в Москву прокурора Швейцарии Карлы дель Понте, а потом разочарование скупостью и бессодержательностью реплик, брошенных ею журналистам.

В одной из пауз - 19 марта - новая перетряска кремлевских кадров, когда только что уволенный с постов главы администрации и секретаря Совбеза Николай Бордюжа позволяет себе говорить с президентом в неслыханно резком тоне и впервые называет "камарильей" компанию Юмашева, Дьяченко, Волошина, Березовского и Абрамовича.

Пиком напряжения, ярости и одновременно отчаяния Кремля можно считать 2 апреля: глубокой ночью заместитель прокурора Москвы Вячеслав Росинский подписывает постановление о возбуждении уголовного дела против Генпрокурора, а утром выпускается указ о временном отстранении Скуратова от должности.

Ближе к полудню того же 2 апреля Владимир Путин и Сергей Степашин - сопредседатели созданной двумя неделями раньше Межведомственной комиссии Совета безопасности, которой поручено проверить "достоверность информации о проступках, порочащих честь и достоинство" Генпрокурора, - на совместной пресс-конференции подтверждают подлинность видеозаписи со Скуратовым и проститутками, сообщают, что ублажавшие Генпрокурора "жрицы любви" обращались в МВД и ФСБ с просьбой о защите, берут на себя ответственность за возбуждение уголовного дела, указав, что именно они передали собранные материалы и результаты экспертизы в московскую прокуратуру.

Стоп. Вот оно.

Если задача, которую мы перед собою поставили, - нащупать тот момент, когда в головах ближайших президентских советников внезапно родилось парадоксальное решение, когда сам президент, воздев к небу указательный палец, вдруг сказал "О!", - так вот, если такая задача имеет решение, то нам следует пристально вглядеться именно в эту сцену. Перед шеренгой телекамер сидели рядом Степашин и Путин. Но выглядели они очень по-разному. Степашин, красный как рак, угрюмо молчал, уперевшись взглядом в стол, и весь его вид свидетельствовал о том, в каком унынии и в каком отвращении к самому себе он пребывает теперь, когда он вынужден по локоть запустить руки в грязную жижу скуратовского скандала. И рядом Путин - чувствовавший себя совершенно в своей тарелке: он говорил много, легко и уверенно, и в самом тоне его слышалась не только спокойная решимость довести порученную операцию до полного изведения противника, но и какой-то особый, почти веселый кураж.

Этот кураж дорогого стоил в дни, когда из Кремля стали уже не уходить, а, ничуть не стесняясь, уносить ноги. Когда у остававшихся и сохранивших преданность президенту висели, как бульдоги на ляжках, следователи из федеральной прокуратуры, раскручивавшей дело о швейцарских кредитных карточках. Когда думское большинство упорно проталкивало процедуру импичмента - ее-то тоже нельзя упускать из виду - к победному голосованию.

Итак, 2 апреля 1999 года: выбор сделан. Все дальнейшее - продвижение шаг за шагом, решение за решением, кризис за кризисом к превращению этого выбора в реальность. Иногда продвижение осознанное и осмысленное, иногда - спровоцированное минутным перепадом в настроении президента. Тут и громоподобное ельцинское "не так сели!", возвестившее конец правительства Примакова. И позорная "битва при Бочаровом ручье", когда Николай Аксененко, без спросу явившись в сочинскую резиденцию президента, продемонстрировал, что он, а не беспомощный и бессильный Степашин, держит в кулаке правительство. И отставка Степашина в начале августа, проведенная словно намеренно, самым унизительным для него способом. И, наконец, исполненная подлинного трагизма сцена президентского "отречения" в новогодний вечер.

Если бы знать...

Говорят, в декабре 1999-го для Бориса Ельцина, обдумывавшего немыслимое, мучительное для него решение, стала едва ли не решающим доводом в пользу досрочного ухода в отставку фраза, вдруг брошенная одним из ближайших президентских конфидентов: "Поверьте, ведь вам сразу все все простят..." Психологически прогноз оказался совершенно точным. Слезы, покатившиеся перед телекамерой по щеке "царя Бориса", будто бы смыли многие воспоминания, мучившие и заклятых врагов, и восторженных поклонников первого лидера новейшей России. Потрясающе мужественное решение президента заставило и нас многое простить ему. Почти все простить.

Но не этого преемника. Вернее, не те отвратительные обстоятельства - все в совокупности: обстоятельства и места, и времени, и, главное, образа действия, - в которых этот преемник был определен. И которые, в общем-то естественно развиваясь, воспроизводясь снова и снова, только все в большем масштабе и большей концентрации, привели его к победе на выборах.

Стало уже традицией, которой следуют многие авторитетные и опытные российские политики, в ответ на такой упрек начинать загибать пальцы: «Путин не нравится? Хорошо, переберем иные варианты: Черномырдин Виктор Степанович; Лужков Юрий Михайлович; Примаков Евгений Максимович; Зюганов Геннадий Андреевич; Явлинский Григорий Алексеевич. Эти — каждый по-своему, — что, лучше? Может, не будем продолжать?»

Не будем. Какой, и правда, смысл продолжать, если дело как раз в том, что мерзкая свара вокруг Скуратова и его жалких и стыдных утех, разгоревшаяся в обстановке, когда весь президентский двор погрузился в пучину тотальной паники, а каждым из его недавних блистательных кавалеров в отдельности двигал только страх за собственную шкуру, — заместила собою многолетний процесс кропотливой политической селекции. Ах, если бы знать, что, когда прижмет как следует, на поддержку преемника можно будет бросить вот такие ресурсы... Ах, если бы держать в уме, что, когда останется совершить только последний рывок, можно будет рассчитывать даже и на досрочную отставку президента — да еще точно выстроенную по форме и осуществленную в точно выверенный момент... Неужели хуже получился бы преемник, к примеру, из Сергея Дубинина или из Бориса Федорова? Именно что к примеру, почти наугад берем эти имена.

Они не хуже. Они просто-напросто раньше. Они — из той эпохи, когда Борис Николаевич со всем своим безразмерным семейством не успел еще в достаточной степени испугаться. Поэтому всесокрушающая мощь его употреблялась на дело, прямо противоположное: все силы шли на то, чтобы выдрать всякую хворостину, имевшую неосторожность проклюнуться и чуть окрепнуть в тени этого гигантского дуба. На голой земле, где не могло уцелеть ни травинки, ни кустика, и пророс Путин. На голой, тщательно вытоптанной, а местами и выжженной земле. Один.