Молчание

Глава 4.

Письмо Себастьяна Родригеса
Сегодня опять, кажется, появилась возможность написать Вам. Как я уже сообщал в предыдущем письме, когда я вернулся с Гото, власти проводили в деревне обыск, но мы с Гаррпе по-прежнему целы и невредимы - при мысли об этом не могу от всего сердца не возблагодарить Господа.

К счастью, еще до прибытия чиновников «отцы» распорядились спрятать все иконы, распятия и тому подобные предметы. Вот когда показала себя их община! Все крестьяне с невозмутимым видом работали в поле, а наш знакомый «старейшина» невразумительно отвечал на вопросы, притворяясь совершеннейшим дураком. Крестьянская смекалка научила его прикидываться простофилей перед притеснителями. После долгих препирательств чиновники, отчаявшись и убедившись, что толку все равно не добьются, покинули деревню.

Рассказывая нам об этом, Итидзо и О-Мацу гордо улыбались. В их лицах была хитринка, свойственная людям, привычным к постоянному гнету.
Вот только до сих пор не могу понять, кто донес властям о нашем существовании? Вряд ли это кто-нибудь из крестьян Томоги, хотя сами крестьяне мало-помалу начинают относиться друг к другу с подозрением. Боюсь, не повредит ли это их спаянности.

Но, за исключением этого неприятного эпизода, в деревне по-прежнему все спокойно. К нам в хижину доносится пение петухов. Склоны гор покрыты ковром алых цветов.
***

После возвращения в Томоти Китидзиро стал здесь настоящим героем. Ловко используя обстоятельства к своей выгоде, он ходит из дома в дом и, как говорят, хвастает напропалую, рассказывая о том, что происходило на Гото. Говоря о теплом приеме, оказанном мне островитянами, он не забывает упомянуть и собственную персону. Он разглагольствует, а крестьяне ставят перед ним угощение, иногда даже поднося чарочку.

Как-то раз Китидзиро явился к нам сильно навеселе; с ним пришло несколько молодых парней. «Слушайте, что я вам скажу, падре! - шмыгая носом и потирая побуревшее от выпитого сакэ лицо, сказал он. - Здесь с вами я. А раз так, значит, можете быть спокойны!» Парни взирали на него с почтением, и он, все больше воодушевляясь, затянул песню, а допев, повторил: «Да, раз я с вами, можете ни о чем не тревожиться!», после чего без стеснения раскинулся на полу и уснул. Не знаю, хороший ли он человек или просто умеет ловко приспособиться к обстановке, но что-то в нем есть такое, что всерьез сердиться на него невозможно.

***
Напишу Вам немного о жизни японцев. Разумеется, я сообщаю лишь то, что наблюдал в деревне Томоги и о чем они сами мне рассказывали, так что эти сведения никак не могут дать представления о Японии в целом.

Прежде всего знайте, что здешние крестьяне гораздо беднее самых нищих крестьян, каких можно встретить где-нибудь в глухом углу Португалии. Даже самые зажиточные едят рис - пищу богачей - всего лишь два раза в год. Обычная же еда их - батат, редька и другие овощи, а пьют они обычную подогретую воду. Еще они выкапывают корни растений и тоже употребляют их в пищу. Сидят они весьма своеобразно, совсем не так, как мы. Колени прижаты к земле или к полу, и сидят они на собственных пятках. Для них это отдых, но мы с Гаррпе очень мучились, пока не привыкли.

Почти все дома крыты соломой, зловонные, грязные. Из всей деревни Томоги только две семьи имеют вола или лошадь.

Местный князь обладает неограниченной властью над своими вассалами, и власть эта превосходит могущество королей в христианских странах. Подати взимаются с исключительной строгостью, должников беспощадно наказывают. Причина смуты в Симабаре - невыносимые условия жизни крестьян. Так, например, мне рассказали, что лет пять назад в деревне Томоги у некоего Модзаэмона, не сумевшего собрать властям пять мешков риса, взяли в заложники жену и детей и бросили их в «водяную тюрьму»
16

. Крестьяне находятся в кабале у самураев, но над всеми стоит князь. Самураи придают очень большое значение оружию, все они, независимо от ранга, с тринадцати-четырнадцати лет носят два меча - короткий и длинный. Власть князя безгранична, и если он пожелает, то может убить любого из своих вассалов, а имущество конфисковать.

Ни летом, ни зимой японцы не покрывают головы и носят такую одежду, которая вовсе не защищает от холода. Волосы на голове выщипывают щипчиками, так что голова кажется лысой, только на висках и на затылке волосы оставляют и связывают в пучок. Священники-бонзы бреют всю голову. Но говорят, что даже самураи и вообще те, кто удалился от дел, тоже бреют себе голову...
***

Прерываю рассказ, потому что хочу как можно более точно описать Вам все, что случилось пятого июня, хотя, может быть, придется ограничиться коротким отчетом. Ибо обстановка изменилась так резко и так внезапно, что опасность подстерегает нас каждую минуту и писать обстоятельно никак невозможно.

Пятого числа, около полудня, нам показалось, что внизу, в деревне, происходит что-то странное. Из-за леса доносился непрерывный собачий лай. В тихие погожие дни мы часто слышали в отдалении пение петухов, лай собак, и поэтому в самих этих звуках не было ничего необычайного, напротив, они даже в какой-то степени утешали нас в нашем уединении; но сегодня это почему-то внушало нам безотчетную тревогу. Охваченные неприятным предчувствием, мы вышли к опушке леса на восточном склоне, откуда сравнительно хорошо просматривалась деревня.

Прежде всего нам бросились в глаза клубы пыли на идущей вдоль побережья дороге. Что это значит? Вдруг из деревни вылетела расседланная лошадь и помчалась во весь опор...
У въезда в деревню стояли человек пять, явно не крестьян, - они загораживали дорогу, чтобы никто не мог ускользнуть.

Мы сразу поняли, что это чиновники явились с обыском, опрометью бросились назад, в хижину, и попрятали в подпол все, что могло бы выдать наше присутствие. Покончив с этим, мы снова набравшись храбрости, решили подойти поближе, чтобы лучше разглядеть, что творится в деревне.

Там царило безмолвие. Белое полуденное солнце озаряло поселок, от убогих домишек вдоль дороги ложились на землю резкие тени. Улицы были пустынны; даже собачий лай разом смолк - казалось, Томоги внезапно словно вымерла. Тем не менее я кожей чувствовал зловещую опасность, нависшую над деревней. Я с жаром молился. Да, я помнил, я прекрасно знал, что молитвы возносят не ради счастья и благоденствия, но все же не мог не молиться о том, чтобы как можно скорее разорвалась эта ужасная тишина средь бела дня.

Снова залаяли собаки, на дорогу выбежали люди, сторожившие выход из деревни, и среди них мы увидели связанного веревками «старейшину». Сидевший на коне самурай в черной широкополой шляпе что-то крикнул, стражники выстроились за стариком, и вся процессия двинулась вперед. Всадник помчался, вздымая белую пыль, но вдруг, осадив коня, оглянулся. Я и сейчас как будто вижу перед собой эту картину - поднявшуюся на дыбы лошадь и спотыкающуюся фигуру старика, увлекаемого стражниками. Похожие на муравьев фигурки долго виднелись на освещенной солнцем дороге, все уменьшаясь и уменьшаясь, пока наконец совсем не исчезли из виду.

Ночью я узнал подробности от Мокити - он пришел к нам вместе с Китидзиро. Стражники явились в деревню еще до полудня. На сей раз их приход явился неожиданностью для крестьян. Люди метались в растерянности, самурай скакал из конца в конец деревни, подбадривая стражников грозными окриками.
Зная наперед, что ни в одном доме не найдется доказательств, уличающих в принадлежности к христианству, чиновники тем не менее на сей раз не желали мириться с неудачей.

Самурай, согнав крестьян, объявил, что, если они не сознаются сами, он заберет заложника. И все-таки все молчали, никто не произнес ни слова.
- Мы всегда исправно платим подать. И от государственных работ не отлыниваем, - с жаром твердил «старейшина» самураю. - И усопших хороним по буддийским обрядам...
Не удостоив его ответом, самурай молча указал на него кончиком своего хлыста. В ту же секунду стражники в один миг связали старика веревками.

- Смотрите, смотрите хорошенько! Хватит болтать языком!.. Мы не намерены проводить здесь расследование. Нам сообщили, что с недавнего времени среди вас объявились тайные приверженцы христианской ереси. Кто честно укажет виновных, получит в награду сто монет серебром! А не сознаетесь - возьмем заложников, ясно? Так что советую подумать!

Крестьяне слушали молча. Молчали мужчины, женщины, дети. Долгие годы они вот так, молчаливо, сопротивлялись своим врагам. Очевидно, мы смотрели на деревню именно в те минуты, когда повисла эта страшная тишина.
Самурай поворотил коня, взмахнул хлыстом и ускакал. Привязанный к лошади «старейшина» упал, поднялся и снова упал - конь потащил его. Стражники поставили старика на ноги...
Вот что поведали нам Китидзиро и Мокити.

- Падре, мы ни словечка им о вас не сказали, - чинно сложив на коленях руки, сказал Мокити. - И если они опять приедут, мы все равно ничего не скажем. Пусть делают что хотят - вас мы не выдадим.
Уж не потому ли произнес он эти слова, что заметил на наших лицах тревогу? Если так, то мне стыдно. Но надо ли удивляться, что даже Гаррпе, всегда сохранявший присутствие духа, смотрел теперь на Мокити страдальческим взглядом?
- Но ведь так всех вас могут забрать в заложники...

- Да, падре, и такое может случиться. Но мы все равно будем молчать.
- Нет, мы не можем этого допустить. Лучше мы сами уйдем отсюда. - Гаррпе повернулся к перепуганному Китидзиро. - Что, если нам, к примеру, укрыться на острове, где твоя родная деревня?

Китидзиро молчал, вид у него был жалкий. Ясно было, что при таком повороте событий этот робкий, слабый духом человек терзается из-за того, что вообще привез нас сюда и сам теперь попал из-за этого в переплет. Он лихорадочно размышлял над тем, как сохранить совесть христианина и в то же время спасти свою шкуру. Потирая руки и поблескивая хитрыми глазками, он повел речь о том, что жители Гото тоже вряд ли избегнут такой же участи. Лучше бежать подальше и скрыться в каком-нибудь глухом уголке. Так ничего и не решив в ту ночь, оба крадучись спустились в долину.

Наутро в настроениях крестьян наметились разногласия. По словам Мокити, мнения разделились: одни считали, что лучше переправить нас куда-нибудь в другое место, тогда как другие настаивали на том, чтобы до последней возможности прятать нас у себя, Некоторые как будто даже говорили во всеуслышание, что это мы с Гаррпе навлекли беду на деревню. Но Мокити, Итидзои О-Мацу выказали твердость сверх всякого ожидания. По их мнению, падре нужно оберегать, чего бы это не стоило.

Вот на этот раскол и рассчитывали власти. Восьмого числа снова прибыли стражники - на этот раз с ними был не тот свирепый самурай, а пожилой чиновник. Он с сочувственной улыбкой принялся втолковывать крестьянам, в чем их выгода, что они могут приобрести и что потерять. На сей раз он посулил, что тому, кто честно укажет виновных, будет позволено вносить меньшую подать. Какой соблазн для этих нищих крестьян! И все-таки они сумели побороть искушение.

- Ну, раз вы отвергаете такие выгодные условия, значит, мне остается только поверить вам, - с улыбкой сказал самурай, оглядываясь на спутников. - Однако я должен посоветоваться, кто из вас говорит правду: вы или наш осведомитель? Только тогда мы вернем вам ваших заложников... Пусть трое из вас завтра прибудут в Нагасаки. Ничего плохого мы им не сделаем, можете не тревожиться.

Ни в интонации, ни в самих словах его не ощущалось угрозы, но именно потому крестьянам стало ясно, что это западня. Ночью деревенские долго обсуждали, кому отправиться завтра в управу Нагасаки. Те, кому предстояло стать заложниками, может быть, уже никогда не вернутся назад. При мысли об этом даже так называемые «отцы» невольно готовы были пойти на попятную... Сгрудившись в тесной хижине, крестьяне вглядывались в лица друг друга, и каждый молился в душе, чтобы его миновала горькая чаша.

Наверное, по этой причине выбор пал на Китидзиро. Ведь он был чужак, из другой деревни, да и к тому же из-за него стряслась беда - таково было, пожалуй, общее мнение. Оказавшись в роли козла отпущения, бедняга совсем пал духом, на глазах у него выступили слезы. Он разразился бранью, но крестьяне твердили свое: «Ради всего святого... У всех жены, дети, а ты – человек посторонний, чиновники, пожалуй, строго с тебя не спросят».
По свойственной ему слабости он не смог решительно отказаться.

- Я тоже пойду, - внезапно сказал Итидзо. Все были поражены, услыхав это от молчаливого угрюмого Итидзо. Тут и Мокити заявил, что тоже желает присоединиться.
Девятого числа день выдался пасмурный, с утра моросило, сквозь пелену дождя смутно виднелся лес перед хижиной. Трое будущих заложников поднялись к нам на гору. Мокити казался немного взволнованным, Итидзо, по обыкновению чуть прищурив глаза, угрюмо молчал. За ними, как побитый пес, плелся Китидзиро, глядевший на нас с укором и болью.

- Падре, нас заставят топтать ногами образ Христа... - потупясь, прошептал Мокити, будто разговаривал сам с собой. - Если мы откажемся, так не только нас, но и всех деревенских подвергнут такой же проверке... Ох, как нам быть?

Острая жалость пронзила меня, и я ответил словами, которых, пожалуй, ни один португальский священник никогда бы не произнес. Мне вспомнился падре Габриэль. Когда во время пытки на вершине Ундзэн ему приказали попрать Святой образ, он ответил: «Лучше отрубите мне ноги - я не сделаю этого!» Я знал, что многие японцы - и священники, и верующие миряне - с равным благоговением относились к священному образу. Но мог ли я требовать того же от этих троих несчастных?

- Топчите, топчите, я разрешаю вам это! - невольно вырвалось у меня, и только тогда я спохватился, что сказал нечто неподобающее священнику. Гаррпе взглянул на меня с укором.
У Китидзиро глаза все еще были полны слез.
- Почему Господь посылает нам такие страдания? Падре, ведь мы не сделали ничего дурного...

Мы молчали. Итидзо и Мокити тоже молча смотрели куда-то вдаль. На прощание мы с Гаррпе прочитали молитву. После этого трое спустились вниз, в деревню. Мы долго следили, как постепенно растворялись в тумане их бледные тени. Теперь я знаю, что видел тогда Итидзо и Мокити в последний раз.
***

Я опять не писал Вам долгое время. О том, что стражники явились в Томоги, я уже сообщал в предыдущем письме, но о судьбе тех троих, что отправились на дознание в Нагасаки, ничего не было известно до сегодняшнего дня. Как мы молились об их благополучном возвращении! О том же каждую ночь возносили молитвы все обитатели деревушки.

Я верю, что это испытание, ниспосланное нам Господом, имеет свой тайный смысл. Все, что ни творит Господь, - благо. Обязательно придет день, когда мы поймем, почему нам были уготованы эти страдания. И если я пишу об этом, то лишь потому, что слова, которые в то утро, потупившись, обронил Китидзиро, тяжким бременем лежат у меня на душе.
«Почему Господь посылает нам такие страдания? Падре, ведь мы не сделали ничего дурного...»

Почему, казалось бы, недостойная жалоба малодушного человека острой иглой вонзилась мне в сердце? Почему Господь посылает этим японцам, этим нищим крестьянам такие жестокие испытания?

Нет, Китидзиро имел в виду нечто другое - куда более страшное. Он говорил о молчании Господа. Уже двадцать лет здесь преследуют христиан. По всей стране слышны стоны тысяч верующих, земля напиталась алой кровью священнослужителей, рушатся христианские храмы - но Бог молча взирает на это. Вот что хотел сказать Китидзиро - эта мысль преследует меня неотвязно...

Но сейчас расскажу лишь о постигшей заложников участи. После того как все трое явились в Нагасаки, их двое суток продержали в темнице при управе, и только тогда наконец началось дознание. Вначале допрос носил на удивление формальный характер.
- Известно ли вам, что христианство - зловредная ересь?
В ответ на это Мокити, выражая общее мнение, утвердительно кивнул, тогда последовал новый вопрос:
- Нам сообщили, что вы христиане. Что скажете в оправдание?

Все трое ответили, что они - ревностные буддисты и следуют наставлениям монахов местного храма. Тогда им приказали топтать Святой образ.
Принесли доску с изображением Пречистой Девы с младенцем. Первым, следуя моему совету, наступил на нее Китидзиро, за ним - Итидзо и Мокити. Но надежды, что после этого их отпустят, оказались тщетными. Наблюдавшие за ними чиновники усмехнулись. Они следили не столько за самим обрядом «топтания», сколько за выражением лиц заложников.

- Вы что же, вообразили, что можете нас одурачить? - сказал старый чиновник. Только тогда несчастные признали в нем того самого самурая, что приезжал к ним в Томоги. - Я все видел: вы чуть ли не задохнулись от горя...
- Нет, мы совершенно спокойны!.. - в отчаянии закричал Мокити. - Мы не христиане!

- Тогда сделайте то, что я сейчас прикажу... - Последовал приказ плюнуть на икону, а Пречистую Деву назвать распутной девкой. Это испытание придумал тот самый Иноуэ (об этом мы узнали впоследствии), о котором рассказывал падре Валиньяно. В прошлом он сам принял крещение ради продвижения по службе и прекрасно знал, что бедняки-крестьяне превыше всех святых почитают Деву Марию. Да я и сам, пожив в деревне Томоги, к немалому смущению, убедился в этом: крестьяне почитали Пречистую Деву даже больше, чем самого Спасителя.

- Что, отказываетесь плюнуть? Не хотите сказать, как велено? - В руки Итидзо насильно сунули икону; стражники подталкивали его сзади. Но, как он ни старался, ничего не получалось, слюны во рту не было. Китидзиро тоже стоял неподвижно, с опущенной головой.
- Ну, а ты?
Светлая слеза скатилась по щеке Мокити. Итидзо тоже с усилием покачал головой. Всем своим поведением они выдали свою веру. Только Китидзиро, устрашившись угроз, произнес, задыхаясь, святотатственные слова.

- А теперь плюнь! - последовал приказ, и на икону упал плевок - печать унижения и несмываемого позора.
***
После окончания допроса Итидзо и Мокити еще дней десять держали в темнице на улице Сакура. Почему только двоих? Да потому, что выпустили - вернее сказать, прогнали - только отступника Китидзиро, и с той минуты он бесследно исчез. Разумеется, до сих пор в деревню он не вернулся - наверное, не хватило духа.

Дождливый сезон еще продолжался. Каждый день моросил мелкий дождь. Я понял, как безысходно мрачно это дождливое время: кажется, все кругом сгниет до корней. Поселок выглядел безжизненным, мертвым.
Все понимали, какая судьба ожидает заложников. Все трепетали от страха при мысли, что скоро и остальных тоже постигнет такая же участь, так что почти никто не выходил на полевые работы. За обезлюдевшими полями виднелось мрачное море.

Двадцатого числа в деревню опять прискакали, нахлестывая коней, чиновники-самураи для оглашения приговора: Итидзо и Мокити с позором провезут по улицам Нагасаки, а затем они будут распяты на «водяном кресте» здесь, у деревни.

Двадцать второго числа крестьяне увидели на серой дороге под проливным дождем вереницу путников, походивших издалека на рассыпанные горошины. Они двигались по направлению к деревне. Постепенно фигуры людей обрели отчетливые очертания. В центре процессии на лошадях сидели, понурившись, связанные Итидзо и Мокити. Крестьяне укрылись в домах, в страхе заперев двери. За стражниками плелись жители поселков, лежащих вдоль дороги из Нагасаки. Из нашей хижины было хорошо видно это шествие.

На берегу чиновники приказали разжечь костер и разрешили погреться у огня вымокшим под дождем Мокити и Итидзо. Как нам рассказали потом, в виде особой милости им. поднесли по чарочке сакэ. Мне вспомнилось, что умирающему Иисусу поднесли смоченную в уксусе губку...

Два столба, связанные в форме креста, водрузили у самой воды. К перекладинам привязали Итидзо и Мокити. С наступлением ночи, когда начнется прилив, вода поднимется до самого подбородка. Смерть наступит не сразу, пытка будет продолжаться несколько суток, пока жертвы окончательно не ослабеют душой и телом и только тогда наконец испустят дух. Чиновники заставляют крестьян смотреть на их страдания, чтобы в другой раз тем было неповадно даже близко подходить к христианам.

Итидзо и Мокити привязали к столбам после полудня; оставив четырех стражников, чиновники снова сели на лошадей и уехали. Зрители, вначале толпившиеся на берегу, из-за холода и дождя тоже постепенно разошлись.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь